Дунайская (дунайско-балканская, центральноевропейская) гипотеза прародины славян.

Это самая старая гипотеза из всех существующих. Возникла она в раннем средневековье и отражена уже в древнерусской летописи «Повесть временных лет», которую приписывают летописцу Нестору и обычно датируют XII веком, хотя есть основания полагать, что составлялась она еще в XI веке, а может быть, и ранее.

Однако популярная в течение многих веков, эта гипотеза в начале XX века была объявлена устаревшей. «Точку» на ней поставил, объявил ненаучной, чешский археолог Л. Нидерле. В течение указанного века большинство исследователей высказывались о вторичности славян на Балканах, то есть об их заселении уже в историческое время – в IV-VII веках.

В «Повести временных лет» летописец сообщает:

«С незапамятных времен осели (сидели) славяне по берегам Дуная, где ныне Венгерская земля и Болгарская. И от тех славян разошлись по земле и прозвались своими именами…»

Следует, что по берегам Дуная славяне жили всегда. «Венгерская земля» – это историко-географическая область Паннония, заселенная славянами и другими индоевропейскими народами и колонизованная в конце IX века предками венгров; «Болгарская земля» – страна болгар на Балканах. Таким образом, речь здесь идет о сопредельном дунайско-паннонско-балканском ареале как о первоначальном месте проживания славян.

Примечательно, что в раннее средневековье были популярными легенды и мифы об исходе славян из Паннонии, то есть с юга на север, и, наоборот, с севера – на юг. Так, в XIII веке среди поляков и чехов была распространена легенда о славянском праотце Пане и его сыновьях Лехе (Ляхе), Чехе и Русе (Мехе), которые когда-то жили в Паннонии, после чего они вместе со своими соплеменниками двинулись на север и северо-восток: Лех отправился туда, где ныне Польша, Чех – где Чехия и Рус – где Россия.

О.Н. Трубачев возродил дунайскую гипотезу в работах 80-90-х годов XX века. Он считал, что «в ‘Повести временных лет’ Нестора написаны слова, которым навсегда суждено остаться краеугольным камнем теории славянского этногенеза». Где же он локализует прародину? В Центральной Европе, на Среднем Дунае и в Паннонии (Западная Венгрия).

Основная аргументация Трубачева – лингвистическая. Разумеется, он прибегает и к данным других наук. Так, он прислушивается к мнению археологов о том, что не существовало как общей, единой индоевропейской, так и славянской археологических культур. Однако не соглашается с утверждениями о том, что славянская материальная культура (памятники пражского типа) не древнее VI века н.э. Археологи обычно ищут непрерывную культурную преемственность, однако в бассейне Среднего Дуная, который был проницаем для всяческих, в том числе и культурных, влияний, ожидать такой непрерывности нет резона. Более того, по некоторым данным, славянская керамика поселений Великой Моравии VIII-IX веков, как и раннеславянская пражская керамика, изготовлялась в соответствии с римскими мерами жидких и сыпучих тел.

Наиболее весомым археологическим аргументом в пользу юга как исхода индоевропейских, а позднее и славянских племен является трупосожжение. Акт трупосожжения возник, без сомнения, на юге как мера против вспышек эпидемий. Его распространение к северу – дань прежде всего уже утвердившейся традиции.

Трубачев обращает внимание на надгробную надпись Мартина Бракарского св. Мартину Турскому (оба уроженцы Паннонии). Последний жил в IV веке и совершал христианские миссии среди славян Паннонии, что дает основание считать присутствие славян до указанного времени очевидным фактом.

Трубачев интересно использовал аргумент этнической памяти:

«Чем были вызваны вторжения славян в VI веке в придунайские земли и далее на юг? Может быть, толчок к ним дали устойчивые предания о древнем проживании по Дунаю? Может быть, тогда вся эта знаменитая дунайско-балканская миграция славян приобретает смысл обратного завоевания? Чем иным, как не памятью о былом житье на Дунае, отдают, например, старые песни о Дунае у восточных славян – народов, заметим, на памяти письменной истории никогда на Дунае не живших и в раннесредневековые балканские походы не ходивших?»

Действительно, почему летописец Нестор уверенно написал, что сидевшие на Дунае славяне именно оттуда расселились по разным землям?

В народной славянской традиции Дунай становится центром мира. В одних преданиях он оказывается райским местом: например, призыв Сына Божия в одной из песен середины XVIII века: «Гребите вниз по батюшки по тихому по Дунаю, от краю други до краю до небеснова до раю». Пересечение Дуная воспринималось как символ брака: мотивы Дуная в русском свадебном фольклоре, мотив выдачи замуж «за Дунай» в русской и польской фольклорной традиции и т.д. Кроме того, Дунай в некоторых устных народных традициях является также местом смерти и погребения.

В древнерусском (восточнославянском) эпосе XII века «Слово о полку Игореве» есть такие слова из известного «плача Ярославны» (в современном переводе): «На Дунае Ярославнин голос слышится, кукушкой безвестной рано кукует. «Полечу, – говорит, – кукушкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на горячем его теле».