Глава 5. Моя избирательность

 

Я прекрасно отдаю себе отчет, что, когда мое внимание непроизвольно захватывается чем-то, вопрос об управлении им не стоит. Я даже могу считать, что я всецело управляю вниманием, направляя его на что-то. Но это самообман. В действительности все как раз наоборот: я совсем не управляю своим вниманием в такой миг, им управляет что-то другое.

Так же я вижу, что, когда я направляю внимание на что-то, собираю его на этом предмете, ничего захватывающего рядом со мной не происходит, и тем не менее, все мое внимание стремится куда-то с не меньшей силой. Иными словами, оно все такое же, как и в непроизвольном состоянии, оно точно так же захвачено. И разница лишь в том, что при непроизвольном внимании я знаю, что его захватило, и могу осознать себя всецело внимательным, а в обычном состоянии я плохо осознаю, куда же течет мое внимание.

Тем не менее, плохо осознавать — не значит не иметь возможности осознать. Достаточно просто принять, что прямо сейчас именно такой случай, и просто понаблюдать за собой. Вот я пишу эту главу. И временами то, что открывается мне, захватывает меня всецело, а временами я отвлекаюсь и вынужден возвращать внимание к тому, над чем тружусь. И точно то же самое происходит с читателем.

Раз вы дочитали до этого места, значит, написанное вам интересно — ведь никто же не заставлял вас читать и вам не надо сдавать экзамены по этой теме. Но это немаловажная подсказка: необходимость сдать экзамен может заставить нас силой удерживать внимание на совершенно неинтересном тексте. И это как бы случай с другого края по отношению к полностью захватывающему непроизвольному вниманию.

Но и в случае насилия над вниманием, и в случае, когда мы делаем что-то, потому что нам интересно, природа явления одна и та же: внимание что-то влечет, как и при непроизвольном внимании, а мы его большим или меньшим усилием отрываем от этого и направляем в нужную нам сторону. Что же его влечет и от чего мы его отрываем?

И опять же достаточно простого наблюдения за собой: раз за разом я ловлю себя на том, что думаю о чем-то помимо этих строк. Вот это, о чем мы думаем, что мелькает смутными тенями в глубине нашего сознания, и есть то, что приковывает к себе непроизвольное внимание.

Однако если мы продолжим наблюдение, то обнаружим, что оно не задерживается на этих мыслях слишком долго: вот только что вы думали о чем-то одном — и уже ловите себя на другой мысли. И при этом, насколько я понимаю, каждый такой миг, когда внимание направлено даже на смутную мысль, оно направлено на нее всецело, поскольку оно не может рассеиваться между несколькими предметами одновременно.

Впрочем, можно сделать упражнение, во время которого позволим вниманию течь свободно, куда оно изберет, оставшись просто невовлеченным наблюдателем где-то на заднем плане собственного сознания. И оно тут же ослабнет и вообще умрет. Внимание само по себе не обладает силой, эту силу вливаю в него я. Следовательно, это не внимание определяет, на что направляться, и даже не сами предметы мысли привлекают его.

Вероятно, его вообще ничто не привлекает — оно привлекает меня!

Но почему и кто этот я?

В данном случае единственным верным ответом будет: тот, кого привлекает то, что содержится в выбранных вниманием мыслях. Это подсказка, потому что теперь я могу поймать все те мысли, которые захватывают мое внимание, и заглянуть в них. И не просто заглянуть, пусть даже осознанно, а проследить их до самых корней.

И если вы это сделаете хоть с одной такой отловленной мыслью, вы окажетесь в том устройстве сознания, которое мазыки называли Целеустроением. Иначе говоря, выяснится, что эти смутные мысли, которые вы почти неосознанно перебираете в своем сознании, будто четки, в действительности есть лишь макушки тех дел или задач, которые стоят перед вами.

А ваш разум их постоянно обдумывает, потому что должен их все решить. Решить же их чрезвычайно важно, потому что от этого зависит либо ваше выживание, либо вся ваша жизнь.

И вот мы имеем некую феноменологию избирательности, то есть описание того, что являет себя лучу внимания. На первом уровне это все то, что связано с прямой угрозой выживания. Именно оно привлекает наиболее сильное непроизвольное внимание. На втором — то новое, что может быть полезно для жизни. А на третьем — все то опасное или полезное, что утратило новизну и ушло вглубь сознания.

Очевидно, что все эти вещи — предмет обработки разумом. Ведь это он обеспечивает и наше выживание и самое жизнь. Включая лучшую жизнь, то есть жизнь души. Именно работу разума мы и наблюдаем, когда пытаемся осознать все те предметы, по которым скачет внимание.

Мазыки описывали это состояние сознания как поле, оставшееся после вырубки леса. Повсюду торчат пеньки, но одни ниже, а другие выше. И те, что выше, привлекают внимание в первую очередь. Поэтому разум обращается к ним и быстро продумывает их как задачи. Высота пенька определяется неким внутренним напряжением, которое копится в образах этой задачи, как оно копится и в самом человеке, когда он переживает что-то и не может высказать.

Человек, хранящий некую тайну, болеет, как будто носит в себе нарыв. Это своего рода закон физиологии человеческого сознания. Такой нарыв обязательно надо проткнуть, чтобы человек высказал, что у него на душе, и тогда ему станет легче. Поэтому мы все стараемся заставить перенесшего горе либо заговорить, либо заплакать.

Именно это свойство сознания превращает любые задачи разума, если ими долго не заниматься, в подобные нарывы. И чем дольше ими не занимаешься, тем сильнее они выпирают, выделяясь среди прочих задач. Но стоит обратиться к такому «нарыву» и хоть немного поискать решения для скрывающейся в нем задачи, как его напряжение слабеет, и «пенек» этот уменьшается в размерах, так что становится не виден среди поля других пеньков.

Зато показывается тот, что был вторым по размерам. А за ним появляется третий. И каждый из них на тот миг — самый болезненный. Поэтому разум бросается к нему и принимается его вскрывать, чтобы найти решение. Но не находит, поскольку не успевает — как только напряжение спало, следующая задача перехватывает его.

Поэтому такой перебор задач хоть и ведется разумом, но разумным средством облегчения жизни не является. Задачи надо назвать и решить. Причем так, чтобы совсем удалить их из сознания. Это единственный настоящий способ. Но для этого надо стать хозяином собственной жизни.

И этот прием нам тоже всем знаком. Именно он заставляет нас принуждать собственное внимание удерживаться на чем-то одном. И очевидно, что удерживаться на этом мы заставляем разум, а внимание лишь используем, чтобы управлять им. Куда направлено внимание, там будет наш разум. Они нераздельны.

Что же получается: тот я, который входит в быстро меняющиеся мысли-задачи, соответствует устройству разума. Хотя точнее было бы сказать, что в рамках этого устройства он соответствует содержанию сознания, выложенному в соответствии с нашим целеустроением. Можно сказать: я — это мое целеустроение.

Вряд ли это совсем верно, но это определенно верно в какой-то части.

Вот я гляжу внутрь своего сознания, и я вижу все то, что только что описал. Но при этом я осознаю себя видящим. Значит, я не есть все это содержание сознания. Однако если только я перестаю усилием удерживать осознавание, я тут же оказываюсь втянут в то, что делает разум, и полноценно переживаю то, что хранится в образе каждой задачи. И все происходившее внутри нее раньше, при переживании ощущается мною происходящим со мной и уж отнюдь не с моим разумом.

Значит, эта оболочка из образов сознания все же моя, и не в меньшей мере, чем, к примеру, тело или личность. Как это возможно? Лишь художественные образы рождаются у меня в ответ на этот вопрос: как если бы я был тем светом, который льется из какого-то далекого источника и заполняет собою все то, сквозь что проходит,— тело, личность, сознание и его образы. И когда он заполняет, я ощущаю себя внутри этих образов, их содержанием.

И образы становятся мною…

 

Моя избирательность — это выбор, какую из задач, хранящихся в моем сознании, решать. Обычно она осуществляется разумом, условно говоря, за моей спиной, то есть без осознавания. Но иногда я утомляюсь от повторяющейся боли и замечаю, что какая-то из задач уж слишком мешает мне жить. Тогда я принимаю осознанное решение заняться ею и довести ее до решения.

Вот тогда я и начинаю избирательно удерживать на ней свое внимание, чтобы заставить разум не перебегать с задачи на задачу. И если я овладел этим искусством, я могу уменьшить количество того, что захватывает разум, а тем самым увеличить объем времени и сил, которые разум может вложить в каждую оставшуюся задачу.

И тогда я гений!

 

 

Глава 6. Очищение внимания

 

Итак, можно подвести первые итоги. Во-первых, явно обозначились некоторые очевидности, которыми можно описать исследуемое явление. Во-вторых, я уже в силах сделать предположения о том, как двигаться дальше к той цели, которую поставил. А что это за цель?

Исходно, цель, которая мною двигала, звучала примерно так: хотел бы овладеть произвольным вниманием, чтобы управлять его избирательностью и уметь как привлекать его к нужному мне, так и отвлекать от ненужного. И даже чуть шире: овладеть избирательностью в такой мере, чтобы управлять вниманием и других людей, с которыми имею дело, привлекая и отвлекая их внимание.

Сейчас постановка этой цели остается прежней, но вот само ее определение изменится из-за тех очевидностей, что были выявлены.

Очевидно, что неверно говорить о произвольном внимании. Точнее, этот термин психологии внимания можно использовать для обозначения явления, но он коварен, поскольку основывается на ошибочном предположении об участии воли в управлении вниманием. Поскольку психология не знает, что такое воля, и не смогла дать ей определения, все рассуждения, использующие это искусственное понятие, таят в себе угрозу ошибки.

С другой стороны, очевидно, что внимание управляется разумом. Но с участием осознавания и без него. И в некоторых случаях оно может быть направлено на то, что мне нужно. Без этого моего вмешательства в работу разума внимание перераспределяется, так сказать, автоматически.

Разум использует для этого некое устройство, которое определяет, какая из его задач ощущается моим сознанием как наиболее болезненная. И просто снижает уровень этой условной «боли», поочередно прикасаясь ко всем задачам, имеющимся на полях моего сознания.

Иными словами, избирательность внимания оказывается избирательностью разума. Но при этом она диктуется разуму устройством сознания, которое ведет себя как живая среда, стремящаяся избавиться от внутренней боли. Так тело изгоняет из себя инородные предметы или инородных существ, выдавливая их на поверхность в виде нарывов.

Устройство сознания, выложенного в соответствии с устройством разума, следует отличать от устройства содержания сознания, собранного в это устройство разума. Сознание есть тонкая вещественная среда, обеспечивающая душе связь с плотным телом. Это вещество сознания способно запоминать следы взаимодействий с окружающим миром, что облегчает выживание в мире.

Для этого и создается разум. Разум сам по себе есть огромный образ, вложенный в своеобразные напряжения сознания, образующиеся, подобно телесным морщинам или складкам одежды, в тех местах сознания, которые чаще всего соприкасаются с определенными воздействиями мира. Любой образ способен управлять другими образами. И разум строится именно как орудие создания, хранения и управления образами.

Для творения и хранения образов из него выделяются воображение и память. Но основа разума — Образ мира, в котором, как и в памяти, хранятся все наши знания о мире. Но между этими знаниями и памятью есть принципиальная разница. Образ мира — это и есть устройство разума, его основная часть. Поэтому для хранения вошедших сюда знаний не нужно делать дополнительных усилий, их хранит само устройство. А вот то, что попадает в память, надо поддерживать повторением, иначе оно забывается.

Образ мира — это отнюдь не то же самое, что психологи любят обозначать понятием Картина мира или Научная картина мира. Картины мира, создаваемые науками, это часть мировоззрения одного из сообществ. Они и близко не приближаются к тому, что представляет из себя образ мира. Все, начиная от простейших телесных ощущений, которые вы сейчас испытываете, прикасаясь к дивану, на котором лежите, и книге, которую держите в пальцах, узнается вами, поскольку с самого раннего детства стало знанием о том мире, в котором вы себя обнаружили, воплотившись.

Образ мира — это просто все знания об этом мире. Он так огромен, что почти неуправляем нами. В нем нельзя заменить один образ на другой, нельзя сменить ценности или поменять цели. У него одна цель — обеспечить выживание моего тела на Земле. Вмешаться в его работу так же сложно, как в работу кишечника. Разум, создавший его, делает все сам.

Но для жизни нам требуются более управляемые и не такие громоздкие орудия. И мы создаем мировоззрения и идеалы, то есть цели и ценности, к которым стремимся. Мазыки называли такие целе-ценности Вершинами мира, которые мы хотим покорить. Это позволяло видеть мировоззрение, вложенным в образ мира-земли.

В образе мира изменить ничего нельзя, для этого надо изменить мир — и образ мира точно отразит это изменение. А вот в рамках мировоззрения я полный хозяин. Вот была Советская власть, и я был марксистом и атеистом, но пришла власть новая, и теперь я борец за христианские ценности, лишь бы оставаться у власти.

Люди легко меняют ценности, за которыми охотятся, с ними меняются и мировоззрения, потому что мировоззрение — это способ видеть мир. А если точней, то способ видеть лишь ту часть мира, которая приведет тебя к избранной вершине. В некоторых случаях, вроде продажности политических деятелей, эта легкость обращения с мировоззрениями выглядит нездорово. Но в целом это просто инструмент разума, и им надо владеть.

Именно в овладении им и скрывается возможность «очищения внимания», которое, со всей очевидностью, всецело вовлечено в работу разума по перебору скрытых в сознании задач. И это еще одна очевидность: внимание очищению недоступно.

 

Если уж говорить об очищении, то только об очищении сознания, то есть того устройства сознания, которое обеспечивает работу разума. Даже само это устройство не может быть предметом очищения. Оно столь же точно соответствует задачам разума, сколь сам образ мира соответствует этому миру. Задач у разума две: вначале обеспечить выживание тела, чтобы душа могла заняться главным, а затем обеспечить душе возможность этим главным заняться.

Главная задача души, ради которой она приходит и в которой прячется смысл существования человека, называлась Скумой. Пока человек не дорастил свое тело до такого состояния, в котором может приступить к решению скумы, разум предельно бережен к телу. Но если окажется, что для выполнения скумы тело стало помехой, он без малейшего сожаления пожертвует им, как жертвовали телом многие люди ради чести или спасения других.

Обеспечение выживания — главная задача разума, но не его цель. Цель — обеспечить выживание до срока. Если ничего более высокого эта душа себе и не ставит в этой жизни, разум будет сражаться за жизнь тела до естественного конца. Но если душа человека почувствует, что пришла ради чего-то большего, разум тут же начнет перестраивать все свое устройство, отказываясь от старых образов.

Это и есть основа для очищения внимания. Внимание будет обращаться только на то, что важно для разума, а значит, для вашей настоящей жизни. Поэтому, если вы меняете мировоззрение, хотя бы на осознанное, этого достаточно, чтобы разум сделал полный пересмотр всех средств, которыми располагает.

Первая часть этой работы называется целеустроением. В ходе ее необходимо задаться вопросом: что я хочу? И осознать это как свою цель. Она может быть старой, которая уже была, но осознавалась столь отчетливо. Может оказаться новой. В любом случае необходимо сделать следующий шаг и выкинуть все оставшиеся цели, если они не ведут к этой или мешают ей.

В итоге у вас останется считанное количество целей, которые вы избираете достигать. Но это значит, что на том поле задач, по которому бегал разум, резко уменьшится количество «пеньков», способных привлекать внимание, ведь каждая цель требовала для своего достижения решить множество задач! Убирая цели, вы убираете лишние задачи, которые не нужно решать. И пока вы этого не сделаете, разум честно будет ими заниматься.

Если же какая-то из целей не убирается, а задача не снимается, это значит, что с ней связана какая-то болезненность, причина которой была в прошлом, но память о ней прячется в вашем сознании. Найдите и уберите, хотя бы с помощью кресения.

Вот так вы создадите себе новое мировоззрение, вершиной в котором будет та цель, которую вы избрали достичь, а количество ступеней или шагов будет определено вами разумно. И не надо впихивать в это мировоззрение все то, к чему рвется ваша душа. Скорее всего, создав его, вы почувствуете, что вы больше и шире. Осознайте это и вынесете за рамки достижения этой цели.

Мировоззрения — лишь орудия. Вы хозяин и имеете право создавать их столько, сколько потребуется для достижения главной цели вашей души. И доверяйте своей душе, не подозревайте себя, что смена мировоззрений означает предательство каких-то прежних идеалов.

Никаких идеалов нет, это лишь иностранное слово, обозначавшее вполне понятные русскому человеку желания или образы людей, которых он хотел бы принять за образец для построения собственной жизни. Все это укладывается в понятие целеустроения и естественного взросления человека. Когда вы уходили в армию, у вас были друзья и общие мечты. Но вот вы отслужили, вернулись и поняли, что вас больше ничто не связывает с прежним миром…

Так проходит и слава земная и идеалы, которые мы создаем. Они временны, а вечно только то, что мы растем и развиваемся, а это значит, ставим себе все новые цели и находим все новые ценности, смысл которых — манить наши души все дальше и дальше…

 

 

Глава 7. Выбор

 

Психология внимания склоняется к тому, что внимание — это вид сосредоточенности, но еще не определилась с тем, что сосредотачивается. Иногда звучит, что это сосредоточенность психики, в других случаях — деятельности. Но предпочтительным оказывается определение внимания как сосредоточенности сознания. Что такое сознание, психология тоже понимает смутно и очень часто противоречит сама себе, так что доверять академической психологии надо осторожно.

В классическом для советской поры учебнике «Общей психологии» под редакцией академика Петровского внимание отнесено к познавательным процессам и определено как: «Направленность и сосредоточенность сознания, предполагающие повышение уровня сенсорной, интеллектуальной или двигательной активности индивида» (С. 231).

Главу о внимании писала В. Мухина, а главу о сознании Петровский с Ярошевским. И поскольку у семи нянек дитя без глаза, а правая рука не ведает, что творит левая, они, вероятно, не очень задумывались о том, насколько их определение сознания согласуется с определением Мухиной. Они давали это определение в первой главе, которая должна была согласовывать весь учебник с диалектическим материализмом и идеологическим сектором Политбюро ЦК КПСС. Поэтому их сознание, это: «Высший уровень психики, свойственной человеку». (С. 26) Иначе: «Сознание есть высшая интегрирующая форма психики, результат общественно-исторических условий формирования человека в трудовой деятельности, при постоянном общении (с помощью языка) с другими людьми» (Там же).

Это определение всегда вызывает у меня желание задавать дурацкие вопросы вроде того, что не общайся человек с другими людьми с помощью языка — он бы и сознание, наверное, потерять не мог? Но я пока это ерничанье оставлю и задамся вопросом, что же такое психика, формой которой оказалось сознание?

Обычно советские учебники скромно сводили психику к идеальному выражению материальных процессов, происходящих в мозге. Дальше она оказывалась либо электрической активностью нейронов, либо химическими реакциям мозговой жидкости. Но этот учебник был откровенным, и выдавал заветное желание всех психофизиологов — свести все сложности психологии к учению Сеченова, который требовал передать разработку психологии физиологам:

«В работе “Рефлексы головного мозга”(1863) И. М. Сеченов пришел к выводу, что “все акты сознательной и бессознательной жизни по способу происхождения суть рефлексы”.

Таким образом, акт сознания (психическое явление) не свойство души как бестелесной сущности, а процесс, который, говоря сеченовским языком, “по способу происхождения” (по структуре, по типу своего совершения) подобен рефлексу.

Психическое явление не сводится к тому, что дано человеку при наблюдении за своими ощущениями, идеями, чувствами. Оно так же, как и рефлекс, включает в свой состав воздействия внешнего раздражителя и двигательный ответ на него» (с. 17)

Из этого выводилось определение:

«Психология — наука о фактах, закономерностях и механизмах психики как складывающегося в мозгу образа действительности, на основе и при помощи которого осуществляется управление поведением и деятельностью...» (с. 20)

Как условные рефлексы превращаются в образы, учебник умалчивал, хотя многие из психологов более поздней поры прямо указывали на то, что это звено является самым слабым местом материалистической психологии. Но для меня гораздо важней, что нет связи и между сосредоточением сознания и сознанием, как высшей формой психики. Одно из другого не выводится, а рефлексы внимание не объясняют, хотя в двадцатые годы прошлого века и делались попытки считать внимание одним из рефлексов.

И это тем более очевидно, если речь заходит об избирательности внимания. Если вдуматься, рефлекс в принципе не может быть избирательным. Как настаивает все тот же учебник:

«И. М. Сеченов указывал, что неправомерно обособлять мозговое звено рефлекса от его естественного начала (воздействия на органы чувств) и конца (ответного движения)» (с. 17).

Рефлекс есть рефлекс, это непосредственная реакция на раздражитель. И если раздражителя нет, рефлекс просто невозможен. Именно поэтому наша психология не разрабатывала теорию образов, которая не просто противоречит рефлекторной теории, а разрушает ее.

Тем не менее без понимания сознания как некой среды, создающей и хранящей образы, психология не может быть не только действенной, но даже и объяснительной наукой. Конечно, советским психологам очень хотелось доказать, что природа образов рефлекторна. Случись это — и была бы найдена связь между естественнонаучной основой и прикладной психологией... Но связь эту найти так и не удалось.

Зато был изобретен прием, который вы видели в приведенных цитатах: говорить об образах и рефлексах рядом, в предложениях, следующих друг за другом. В итоге создавалось ощущение, что они связаны и одно вытекает из другого. Зная об этом, читать психологов той поры приходится осторожно, постоянно задаваясь вопросом, где они основываются на понятии рефлекса, а где уже перепрыгнули к понятию образа.

Вот так и Мухина, определяя внимание как сосредоточенность сознания, еще вполне могла исходить из рефлекторного понимания психики как свойства мозга. Но когда она переходит к направленности, у меня возникают сомнения:

«Направленность проявляется в избирательности, в произвольном или непроизвольном выборе, выделении объектов, соответствующих потребностям субъекта, целям и задачам его деятельности» (с. 231)

Рефлекс выбирать не может. Выбор — вообще преимущество свободной воли, как говорится, то есть вольного духа, меня, моего Я. Ни рефлексы, ни машины на выбор не способны. И даже если машина сортирует продукцию, отбирая брак, она не делает выбора. Она всего лишь делает предписанные ей действия, которые человек-наблюдатель определяет как выбор, в сущности, дает имя выбора тому, что выбором не является.

Но даже если это очевидно, что выбор делаю я, а не мои рефлексы, все же я выбираю между «объектами, соответствующими потребностям субъекта, целям и задачам его деятельности». Какой мудреный изгиб мысли! Что это может значить? В общем-то именно то, что я и сказал выше: субъект — это я. И выбор делается между тем, что я хочу. Вполне естественно, что сделать его должен я же.

В жизни это далеко не так однозначно. В жизни меня могут заставить сделать иной выбор либо внушить, что я хочу чего-то. И все же деятелем, даже страдающим, всегда являюсь я, а отнюдь не рефлекс. И если это очевидно, то очевидно и то, что вся направленность внимания — лишь итог моего выбора, чем заняться, во что вложить труд и силы.

Но если отбросить естественнонаучность, присутствующую в строках Мухиной как слой культуры, то в остальном ее описание соответствует действительности. И в таком виде оно — важное наблюдение за настоящим. А гласит это наблюдение весьма простую вещь: выбор делает субъект, то есть Я, но выбираю я между тем, что соответствует моим потребностям в виде целей и задач моей деятельности.

Это стоит разобрать подробней.