Шаман – хранитель равновесия

Наталья Чуличкова

 

Доктор исторических наук М. Ф. Косарев археологом стал случайно – как‑то в молодые годы он, коренной сибиряк, попал в экспедицию. После этого жизнь его изменилась. Одна часть ее проходила в Москве – диссертации, работа кабинетного ученого, библиотеки. Другая – экспедиции, долгие месяцы в глухой тайге, северной тундре, в болотах. На всю жизнь его любовью осталась Сибирь, ее история, обычаи, верования. Весь этот мир для Михаила Федоровича, которому в этом году исполнилось 70 лет, знаком и близок не в теории, а через реальный опыт соприкосновения с традициями многих народов. Михаил Федорович является знатоком всей культуры языческой Сибири, и наша встреча посвящена сибирским шаманам.

 

М. Ф. Косарев

 

Михаил Федорович, с чего лучше всего начать разговор о шаманах?

Настоящих шаманов сейчас трудно увидеть. Они живут как мудрецы. Они не агрессивны, незаметны, в обычной жизни – очень скромны. Это немножко смешные, не очень приспособленные к обыденной жизни люди.

Ведь шаман приходил к своему шаманскому статусу не по своей воле, никто добровольно на себя этот крест не взваливал. Через страдания, через шаманскую болезнь он сопротивлялся этому. Шаман уже переставал быть обычным человеком, он обязан был заботиться о роде, для себя он уже не жил. Поэтому настоящие шаманы были самыми бедными. Известно, например, что многие алтайские шаманы почти не имели скота, им некогда было охотиться и пр. Если шаман не вылечит болезнь – ему можно не платить.

Один хантыйский шаман с вечера до утра лечил ребенка, буквально изнемогал от усталости, чтобы изгнать духов, падал, некоторое время отдыхал… И когда он, совершенно обессиленный, закончил, ему за работу отсыпали полведра морошки. И это даже не для него, а для его духа.

 

Вы говорите о скромности шамана, а как же весь этот яркий антураж, бубен, танцы?

В том‑то и дело, что шаман – это не обязательно тот, кто с бубном бегает. Есть опасность современных псевдошаманов (впрочем, она во все времена была), которые берутся за все – летать могут куда угодно, излечить от чего угодно за большие деньги. Как‑то в институте этнографии собралось совещание. Иностранцев понаехало… Пригласили несколько так называемых неошаманов, в том числе московских, а на них, как на космонавтах, шлемы какие‑то надеты. Это профанация. А в США есть школа шаманов, и любой, если сдаст экзамены, может туда поступить. Ему выдают шаманский диплом, которым он потом козыряет.

 

А если все‑таки вернуться к настоящему сибирскому шаманизму – что принципиально важно для понимания этого явления?

Как это ни странно, давайте начнем с модели мироздания. Языческая структура вселенной была священной. Простому человеку не обязательно было ее знать, а вот шаман все это знал и понимал.

Сакральное пространство было всегда организовано. В любом селении была своя хорошая сторона и своя плохая сторона, нижний мир, верхний мир, святилище, культовое место. В любом доме также были плохая сторона и хорошая, женская сторона, мужская и т. д. Низ – это погреб, колодец, если он был внутри. Само жилое пространство – это мир средний и т. д. Три мира – у всех народов так. Верхний мир (несмотря на то что в нем может быть несколько ступеней – 7, 12) организован как трехчастный мир. Там есть свой верх, своя середина и свой низ. Так же и в нижнем мире. И везде есть соответственная субординация обитателей. Отдельная часть мироздания приобретает черты, свойственные мирозданию в целом.

Даже детали природы организованы так же, например река. Она – земной мир. Но она сама по себе не возникает. Там есть святилище – это верх, поселение – середина, а кладбище – нижний мир. То есть своя горизонтальная схема. Или, например, дерево. Не случайно оно называется шаманским, потому что шаман при помощи этого дерева путешествует по вселенной. Корни – это низ, ствол – средний мир, а крона ассоциируется с верхним миром.

Посмотрите любой шаманский бубен – это все карта вселенной.

Шаман разбирался во всех этих пространствах, знал всю эту субординацию, поэтому мог квалифицированно (на пользу миру, а не во вред ему) знать, куда ему в данной ситуации отправляться, к каким богам обращаться: когда вверх, когда вниз, когда к среднему миру.

 

А все‑таки, какой смысл в путешествиях по этим уровням?

Знаете, в чем основное заблуждение многих, и даже специалистов по шаманизму? Шаман, дескать, это тот, кто в основном должен благодетельствовать какому‑то коллективу, роду, помогать, лечить. В основном лечебная практика.

Но шаман – это суперличность, которая соединяет в себе способности всех культовых лиц. Скажем, что такое жрец? Это культовое лицо, которое в основном связано с верхним миром. Что такое колдун? Это культовое лицо, которое в основном связано с нижним миром. А шаман – это культовое лицо, которое завязано на все миры. И поэтому равновесное состояние среднего мира, благополучие его зависит от равновесного состояния на земле темных и светлых начал.

В язычестве, в отличие от современного христианства с его упрощенным пониманием антагонизма между добром и злом, считалось, что Земля – это мир, где добро и зло должны находиться в состоянии динамического равновесия. Основная роль шамана – курировать это равновесное состояние добра и зла. Это его основная обязанность. А все остальное в это вписывается. В это вписывается и лечение. Бывает так, что человеку не положено умереть, а он умер, потому что какие‑то духи душу крадут, проказничают. Тогда шаман путешествует к хозяину нижнего мира и обращается с жалобой: «Ваш подданный совершил нехорошее действие. Я считаю, что он это сделал не по праву, человеку еще не положено умирать». Тот серьезно относится к этой жалобе и если считает, что шаман прав, то возвращает душу, а духа наказывает.

 

А что значит «возвращает душу»?

Человек оживает. У восточных хантов был такой прием: шаман ложился рядом с преждевременно умершим, выгонял всех во двор, чтобы ему никто не мешал. Он покрывал себя единым покрывалом с умершим и три дня путешествовал, а потом возвращался с душой умершего, и покойник оживал (полтора дня шаману нужно было, чтобы добраться до нижнего мира и полтора – чтобы возвратиться).

Таким образом, шаман был стражем жизненного круговорота, он поддерживал равновесное состояние добра и зла, жизни и смерти.

 

Вы говорили, что это равновесие не означает одинаковость, и оно не стационарно.

Шаман поддерживал разумное равновесие. Что такое верхний мир? Это сплошной «плюс». Нижний мир – сплошной «минус». А средний – это особый механизм движения вселенной. Это сердце вселенной, которое заставляет циркулировать этот мир.

Это, наверное, опасно для вселенной, если средний мир не выполняет свою работу по сохранению динамического равновесия, потому что, помимо всего прочего, возникала опасность их соприкосновения – абсолютного вселенского плюса и абсолютного вселенского минуса. И тогда – взрыв, хаос, что неоднократно, по языческому миропониманию, и имело место.

Шаман, конечно, может допускать перевес какой‑то стороны – не все в его власти, но то, что в его власти, он пытается делать. И истребление шаманов нанесло непоправимый вред аборигенам: отсюда утрата внутренней сути, психологического склада, этнического лица. Вымирали целые роды, был сплошной алкоголизм, обращение только к минусам.

 

Михаил Федорович, Вы уже не раз упоминали о духах. Признаюсь, немного странно видеть столь серьезное отношение к ним со стороны ученого. Что, собственно, под этим подразумевается. Духи – это часть бытия шаманов?

Вне духов шаманов не бывает. После того, как человек (будущий шаман) переболел и пережил околосмертное состояние, его дух‑покровитель (или первопредок) наделял человека духами‑помощниками. Дух‑покровитель – это что‑то вроде духа‑гида, который был у Сократа, у Юнга.

 

Он похож на ангела‑хранителя?

В какой‑то мере, если проводить аналогию, да. Но в основном считалось, что это шаман‑первопредок, дух (не душа) которого опекает шамана. Шаману не все доступно. Самый нижний низ ему недоступен, и он посылает духа‑помощника. Не вполне доступен ему небесный мир. Скажем, даже достаточно сильный алтайский шаман может подняться только до пятого неба. А выше – помощников посылает.

Я подозреваю, что духи‑помощники – это не что иное, как вторые, третьи, четвертые субличности шамана, которые в спокойном состоянии у человека не возникают. Шаман – не обычный человек. Это начинает работать под воздействием шаманских техник, когда расщепление личности появляется где‑то очень глубоко, на уровне подсознания. Все эти духи, на мой взгляд, возникают из его собственного микрокосма. Там тоже есть свой верх, низ и средний мир. И главное искусство, главная способность шамана – это извлекать из себя все это. Важно понимать, что шаман может реализоваться только в какой‑то этнопсихологической среде, обстановке, на определенном фоне и в определенной экологической ситуации. Ведь он должен уметь организовать архетипическую заданность, проникать в свое подсознание, чтобы видеть вселенский смысл на уровне первобытности и архетипов.

Много сложностей у шамана из‑за того, что эти духи‑помощники капризны. Как люди. Раза два в год шаман собирает своих духов вместе – где‑то весной, осенью. Организует для них угощение. Потому что ему самому, собственно, ничего не нужно, а духов он обязан кормить. Если он плохо угощает, они могут перестать его слушаться.

Бывало так: шаман начинает свое ритуальное действие, и вдруг духи начинают ему мешать. Он спрашивает: «В чем дело?» Соответствующий дух говорит: «У входа сидит русский, если он не уйдет, я тебе помогать не буду».

Зачастую они между собой ссорятся. Шаман начинает их мирить. Не всегда это удается. На это тратится очень большая внутренняя энергия.

 

Говорят, что есть белые и черные шаманы. Это тоже связано с духами?

Это колдуны и жрецы, о которых я уже говорил. Шаман может выступать в качестве колдуна, когда камлает на нижний мир, и в качестве жреца, когда на верхний. Но колдун не может выступать в качестве шамана, обратной связи нет.

Существует историческая эволюция шаманства. В преддверии возникновения шаманизма эти две стороны шамана проявлялись отдельно. Когда‑то были жрецы (домашнего уровня) и колдуны. Так, например, у наиболее отсталых сибирских народов жена исполняет обязанности колдуньи, а муж в основном обращается к добрым богам. А потом две стороны соединились, плюс и минус соединились, и это было великое благо. А на каких‑то поздних стадиях они опять стали разъединяться.

 

 

Бубны кельтов

 

Тунгусский шаман с оленьими рогами на голове (с рис. Витзена)

 

 

Тунгусские бубны

 

Алтайский бубен

 

Реконструкция одежды «шаманки» по украшениям, найденным в погребении.

Усть‑Уда

 

Итак, настоящий шаман объединяет в себе и колдуна, и жреца, и добро, и зло – нет полярности между добром и злом?

Этот вопрос меня очень интересует. Дело вот в чем. Все традиции прошли через шаманизм. А вот сибирское язычество и восточные религиозно‑философские системы имеют очень много общего в своих главных смыслах. Там и цикличность развития мира, и равноправие добра и зла, и сходная система реинкарнации и т. д. Шаманизм такой может сформироваться только по соседству. Ламаизм, азиатское язычество имеют общие генетические истоки. Если предположить, что сибирский шаманизм не был бы разрушен, то со временем он мог бы превратиться в нечто типа даосизма, ламаизма и т. д.

 

А как работала система передачи знаний? Вы говорили, что шаманом человек часто становился не по своей воле.

Вообще института ученичества у шаманов практически нет. Если шаман изначально не сильный, то сильным он никогда не будет, научиться этому нельзя. Самыми сильными были шаманы из того или иного шаманского древнего рода, существовали целые династии, из поколения в поколение шаманство передавалось. У человека из этого рода изначально могла быть предрасположенность к шаманству. Когда приходила пора реализовать свое предназначение, начиналась знаменитая шаманская болезнь. Духи начинали преследовать человека, два‑три года, а порой и больше, он изнемогал, убегал, но они везде его находили. И он, как правило, или умирал, или становился шаманом, редко кому удавалось избежать своей судьбы. Как только он проходил посвящение и становился шаманом, шаманская болезнь прекращалась. Получается, что свои знания он как бы наследовал, а духи отныне соучаствовали во всей его дальнейшей жизни.

 

Как происходило само посвящение?

Акт посвящения был наиболее выражен у якутов и эвенков. Шамана отводили в лес, где была какая‑то избушка, и оставляли там на несколько дней. Духи начинали приводить его в околосмертное состояние, когда сокровенное становилось очевидным. Они проводили его через смертные муки. Они снимали с костей плоть, разъединяли все части скелета. Причем шаман испытывал страдание, выступала кровь, он буквально умирал, суставы кровоточили и т. д. Ему пересчитывали кости: у обычного шамана должна была оказаться одна лишняя кость, у более сильного шамана – две, у еще более сильного – три и т. д. Это показатель силы шамана.

Его облекали новой плотью, наделяли новой душой, уже шаманской. И само уже это наделение приводило шамана к тому, что он становился другой личностью.

Основа потенциальная у шамана была, а остальное наслаивалось, нередко при участии более опытного шамана.

 

Михаил Федорович, ведь это все звучит на грани здравого смысла. Как Вы вообще могли об этом говорить в рамках научного подхода?

С одной стороны, надо быть как‑то настроенным на восприятие всей жизни народа, в данном случае Сибири, включая этнографию, историю, мифы. А без этого – ну что такое археолог, для чего бесконечно описывать черепки, классифицировать? Надо быть настроенным на понимание существа какого‑то – чем живут старики в глухой деревне, даже природу понять – то, что для нас нелепость, для них почему‑то нормально. А почему? Представляете, чтобы понять людей, надо иногда там, в тайге, уйти в леса, остаться одному. Вне этого понять невозможно. Для меня важным было узнать что‑то большее, чем дают черепки. Поэтому раскопки не были для меня главным. То, что я накапывал в экспедиции, конечно, заставляло что‑то пересматривать, но на систему воззрений это не влияло. А влияло все вкупе. А когда я приезжал сюда после экспедиций, здесь была совершенно другая атмосфера, и мне было очень трудно адаптироваться к академической жизни, всякий раз это долгая адаптация.

А другая сторона – в институте меня, конечно, чудаком считали, и многие вещи только сейчас печатать начинают. Но мне повезло: мой научный руководитель Валерий Николаевич Чернецов был необычным человеком, его считали шаманом, и довольно сильным. Я был комсомольцем, когда попал к нему в экспедицию в первый раз, и еще не был связан с археологией. Он погружал нас в какую‑то другую реальность. Все его рассказы, что с ним было, случалось, – это совершенно не вписывалось в логику миропредставления, которая у меня тогда была. Помню (и это не раз бывало), мы сидели у костра и вдруг смотрим – перед нами Валерий Николаевич неожиданно возникает. Достает что‑то из карманов, в огонь бросает, потом начинает петь на мансийском языке, совершая при этом самые невероятные «шаманские» движения. Он годами жил в тайге.

 

То есть как? Вы же говорили, что Чернецов был вашим научным руководителем.

Он интеллигент в каком‑то поколении, сын московского архитектора. Ушел из дома в юности. Бродил, ходил, жил в тайге, сам строил зимовье. Он вошел в эту атмосферу, это пространство, эту культуру настолько, что его своим считали. Стал тем, кем стал. А стал он крупнейшим западносибирским этнологом и… шаманом. Он был прекраснейший человек. Конечно, его тоже чудаком считали, но к нему и в Москве, в Институте археологии, очень хорошо относились. Даже позже академик Борис Александрович Рыбаков говорил, что Чернецов был единственный человек в институте, к которому вообще все хорошо относились. Он как‑то мог вписываться в любую среду. И в тайге его необыкновенно уважали, у него даже имя было такое мансийское – Лозум‑Хум. Это очень почетно, сибирским богатырям давали такие почетные имена. Хум – «человек», Лозум (или Лозьва) – «река».

 

Чему же он учил – науке или традициям?

Надо полагать, Валерий Николаевич передавал знания каким‑то особым образом. Понимаете, к нему приходил обычный собеседник, и он говорил о чем угодно, не относящемся совершенно ни к какой науке. Но человек от него всегда уходил помудревший. То есть выплывал какой‑то пустячок, и Чернецов вокруг этого пустяка развертывал целый комплекс всевозможных рассуждений. Любой пустячок – это шаг к сокровенному и главному, и может, из этого пустячка ты сам вообще ничего не взял бы… Он был мастер модели, кроме всего прочего. То есть из какой‑то частицы он моделировал Вселенную.

А на вид он был довольно маленький человек, в экспедиции – босиком, красной тряпкой голова завязана, брюки латаны‑перелатаны. Помню, нам нужно было на лодке через водные верховья Тагила переправиться к наскальным изображениям на другой стороне речки. А там стремнины, камни торчат отовсюду. И лодочка неустойчивая. Несколько раз я пытался на ней переплавиться – ничего не получалось, хотя молодой, крепкий был, – сразу начинало бить, крутить вниз по течению, на камни. Где‑то лодку ловили, вытягивали и тащили. Ну совершенно невозможно. Валерий Николаевич после этого сам ведет нас к лодке, усаживает, берет в руки шест и закуривает. И как гондольер, не глядя вперед, стоя так полуоборотом вроде бы, перевозит нас. Это я до сих пор помню. Как ему это удавалось? Какие силы природы ему помогали?

И хотя печатных работ после него, к сожалению, мало осталось, меня не оставляет ощущение, что главное было не в тех публикациях, а в рассказах у костра, спонтанных выступлениях, в вопросах. Вообще многое уходит – я имею в виду не только Чернецова, – теряется все это. И по большей части уже ушло.

 

Вы что‑то делаете, чтобы сохранить?

Понимаете, если глядеть глазами обычными, можно просто ничего не увидеть. Да, я стремлюсь кое‑что из виденного описать в виде небольших рассказов, былей – только потому, что знаю, что этого никто не увидит. Какие‑то истории, совершенно необычные с точки зрения, скажем, московского менталитета, городского. А там они обыденные. И эта обыденность такова, что это совершенно выходит за рамки какой‑то привычной яви. Мне жалко, что это утратится. Вот зимовье какое‑то, нужно его описать. Ну, бог ты мой, классические вещи, именно то, что является мелочами, – как надо поздороваться (с обыкновенной избушкой!), зайти, извиниться и спросить: можно я тут буду жить? А у них это все серьезно. И я поневоле, как и все, кто со мной долго ездит, перехожу на этот язык – да, спасибо сказать, а уходишь – до свидания. И прочее, и прочее. Все это тоже живое. А вот когда это воспринимаешь как неживое, то тут и получается отдельно археология, академизм, а отдельно система жизни. Я так не могу.