Разделы Польши и «восточный» вопрос

 

Первый раздел Польши

 

Три раздела Польши – в 1772, 1793 и 1795 гг. – совершенно уничтожили одну из крупнейших и старейших стран Европы и завершили поглощение целого региона Европы соседними империями. Западная, германская часть Центральной Европы и русская Восточная Европа теперь впервые стали непосредственными соседями, и усиление власти трех партнеров по расчленению Польши не сопровождалось никаким аналогичным сближением стран Западной Европы. Поэтому этот уникальный исторический процесс полностью нарушил баланс сил: в то самое время, когда Французская революция потрясла европейскую государственную систему на Западе, такие же революционные действия в отношении Польши создали напряженную обстановку на Востоке, которая также повлияла на весь континент.

Однако может показаться, что все это справедливо лишь в отношении последнего и тотального раздела 1795 г., а также предыдущего, который двумя годами ранее создал непереносимую ситуацию, так как то, что тогда осталось от Польши, явно не имело шансов на выживание. Первый раздел Польши, произошедший за более чем 20 лет до этого, в 1772 г., напротив, означал лишь территориальную потерю, которая хоть и была значительной и имела место в беспрецедентных условиях, все же, казалось, оставляла оставшемуся центру содружества – все еще большой стране – возможности развития, которые были использованы в необычайно успешном реформаторском движении, носившем и конституционный, и культурный характер.

И все же разница между двумя кризисами больше кажущаяся, чем реальная. Национальное возрождение, которое сделало два последних раздела особенно шокирующими, в большой степени уже началось до первого раздела. Более того, державы, участвовавшие в разделе, – по крайней мере, два ответственных застрельщика всей этой политической акции – Россия и Пруссия, вмешательство которых в дела Польши столь давно отсрочивало проведение в жизнь любых реформ и столь строго ограничивало их в годы перед первым разделом, – уже в эти годы были полны решимости совсем лишить Польшу независимости. Они рассматривали свои аннексии 1772 г. лишь как первый шаг в этом направлении.

Не может быть никаких сомнений в том, что идея уничтожить Польшу путем нескольких разделов возникла в Пруссии, которая просто не могла представить себе, как она одна будет контролировать всю Польшу. Такая власть над всей страной, напротив, была изначальной целью России. Ее возникновение можно проследить еще до эпохи Петра I Великого, и она снова появилась в первой половине царствования Екатерины II, когда граф Никита Панин был ее главным соратником в области международных отношений. Но Фридрих II Великий, воспользовавшийся прусско‑русским альянсом, который в 1769 г. он предложил продлить до 1780 г., пытался одновременно выяснить через миссию графа Линара в Санкт‑Петербурге, не согласится ли Россия на одновременную аннексию польских территорий ее всеми тремя соседями. После довольно расплывчатого, но ни в коем случае не отрицательного ответа в этом первом случае Екатерина II два года спустя, в январе 1771 г., принимая при дворе принца Генриха Прусского, брата Фридриха II Великого, уже без колебаний обсуждала предложенную сделку во всех подробностях.

С точки зрения русских, это было изменением позиции и уступкой, которую нельзя объяснить исключительно первой войной с Турцией (1768–1774), которую вела Екатерина II и которая была еще далека от успешного завершения. Даже эта война изначально была следствием сильного сопротивления власти России и ее вмешательства в дела Польши. Именно этот неожиданный отпор заставил императрицу отказаться от плана включения всего содружества в состав одной России.

Это сопротивление было неожиданным по двум разным причинам. Во‑первых, Екатерина II надеялась на то, что ее бывший любовник, которого она сделала королем Польши, будет ей полностью подчиняться. Но Понятовский – теперь король Станислав II Август, несмотря на свои многочисленные недостатки, отнесся к своим новым обязанностям очень серьезно. Он даже сделал попытку проводить независимую внешнюю политику путем сближения с Австрией и Францией, которые были против его избрания. И он продолжал прилагать усилия в направлении конституционной реформы, начавшейся во время междуцарствия под руководством его дядьев – князей Чарторыйских и включавшей отмену liberum veto, начало мажоритарного правления (принцип подчинения меньшинства большинству) в финансовых вопросах, в которых были особенно необходимы кардинальные изменения. К несчастью для Польши и ее короля, еще до того, как Фридрих II Великий склонил Екатерину II Великую согласиться на его план раздела Польши, он достиг с ней полного соглашения по вопросу, который полностью исказил весь процесс реформ.

Сопротивляясь неотложным реформам конституции, которую решили «гарантировать» два могущественных соседа Польши, они посредством совместного вмешательства во внутренние дела Польши начали вводить юридические ограничения, постепенно уменьшавшие гражданские права «инакомыслящих». Из этих религиозных меньшинств Екатерина II хотела защитить православных, а Фридрих II – протестантов. Другие протестантские державы, особенно Великобритания и Дания, были вынуждены участвовать в их протестах, хотя некатолики Польши пользовались гораздо большей религиозной свободой, чем католики в большинстве некатолических государств. На самом деле все это было лишь предлогом для установления контроля над Польшей через русского посла князя Репнина. Тот без колебаний арестовал и депортировал четырех депутатов польского парламента, которые самым решительным образом противодействовали его просьбам.

Сам король, находившийся под сильным влиянием идей Просвещения и будучи вполне терпимым в религиозных вопросах, был бы не против прийти к компромиссу, приемлемому для народа, но теперь Россия воспользовалась глубокой пропастью между навязанным другими странами правителем и большинством народа. Не только небольшие конфедерации, состоявшие из аристократов‑некатоликов, но и Радомскую конфедерацию, в том же 1767 г. объединившую оппозицию против Понятовского и чужеземного давления в пользу «инакомыслящих», вдохновляла Россия.

Но когда в начале 1768 г. сейм был вынужден провозгласить «фундаментальные» законы, которые гарантировали «инакомыслящим» (то есть православным и протестантам) полное равенство и в то же время сохраняли избирательность монархии и использование liberum veto, ответом польских патриотов было создание еще одной конфедерации, на этот раз направленной против власти России. Этот союз был заключен в Баре – приграничном городе в Подолии под руководством епископа Красинского и семьи Пулавских, и его можно считать первым из многочисленных движений поляков за свою национальную независимость. Этот бунт в защиту веры и свободы был еще одной неожиданной реакцией, которая помешала планам России. Она была неожиданной, потому что возникла после долгих лет апатии, проведенных под властью саксонского правителя, и свидетельствовала о настоящем возрождении национального самосознания массы мелкопоместного дворянства.

Героическая борьба Барской конфедерации, распространившаяся по всей Польше, продлилась лишь четыре года, но она не имела шансов на успех. Во‑первых, потому, что, вдохновленная противниками короля, она так и не пришла с ним к взаимопониманию. Безнадежная попытка похитить Понятовского только навредила делу патриотов и оправдала взаимодействие польских королевских войск с русскими, которые были полны решимости подавить «мятеж». Более того, надежды конфедерации на иностранную помощь в борьбе с превосходящими силами Екатерины II в основном не оправдались. Из Франции, отношение которой казалось решающим, прибыла лишь небольшая группа военных советников (Дюмурье, затем де Виомениль с командой французских офицеров), действия которых мало помогали, а иногда даже вносили сумятицу в руководство движением. Турция действительно объявила России войну в 1768 г. Ее встревожила ситуация, создавшаяся на ее северных границах, которая явно вела к господству России, но она сделала это, руководствуясь вовсе не интересами Польши. Эта война продолжалась шесть лет на разных фронтах. Она действительно отвлекала внимание и силы России, но не могла предотвратить окончательный разгром конфедератов. Среди их руководителей, которым пришлось отправиться в изгнание, Казимир Пулавский прославился в американской революции, но предшествовавшая ей революция в Польше послужила лишь еще одним предлогом наказать страну, находившуюся в состоянии Гражданской войны.

Первый шаг в направлении частичного расчленения Польши был сделан ее соседом, который, в отличие от России и Пруссии, никак не был заинтересован в постепенном уничтожении Польши и даже казался конфедератам еще одним перспективным союзником. Уже в 1769 г. австрийские войска оккупировали города в Спишском районе Северной Венгрии, который на протяжении трех с половиной веков принадлежал Польше. Перейдя через Карпаты под предлогом санитарного контроля, австрийцы продолжили продвигаться дальше в южные земли содружества. Это рассматривалось как компенсация Австрии за приобретение России и Пруссии в планируемом разделе Польши если не для Марии‑Терезии, то, по крайней мере, для ее сына Иосифа II и ее канцлера – графа Кауница.

Окончательные договоры о разделе Польши, заключенные всеми тремя державами, были подписаны не раньше 5 августа 1772 г., когда русскими был взят город Ченстохов – знаменитая святыня, которую до последнего защищали конфедераты. Но уже 17 февраля этого решающего года между Екатериной II и Фридрихом II был тайно заключен договор, в котором в общих чертах была спланирована аннексия польской территории. Доля России – самая большая – давала ей более выгодную границу по верхнему течению Двины и реке Днепру. Никакие этнические соображения не определяли эту оккупацию произвольно выбранной части белорусских земель вместе с польским кусочком Ливонии, который был важен для России как территория, простирающаяся вглубь континента от береговой линии порта Риги. Удивительно, но потери, которые понесла Россия ввиду того, что многие ее крепостные крестьяне бежали через польскую границу, стали главным оправданием этого. Более сильным ударом для Польши была аннексия Австрией Галиции. Это название было искусственно дано не только Галицкому региону на востоке со столицей Львовом, на который заявляла свои права со времен Средневековья венгерская корона, но и западной части новой провинции – югу Малой Польши до верхнего течения Вислы и ворот Кракова. Польша утратила не только свою природную границу на юге вдоль Карпатских гор, но и на севере доступ к Балтийскому морю, потому что самая маленькая, но особенно ценная доля Пруссии включала, наряду с районом Великой Польши, почти все Польское Поморье – эту Королевскую Пруссию, которая отделяла Восточную Пруссию от других владений Гогенцоллернов. Да, не только Торунь, но и большой порт Гданьск (с 1793 г. Данциг) были оставлены Польше, впрочем этот порт был полностью отрезан от ее остальной территории и с того момента был отдан на милость Пруссии.

Принятый без каких‑либо возражений другими европейскими странами, несмотря на отчаянные призывы, которые Станислав II Понятовский слал королю Англии, этот первый раздел Польши, продиктованный тремя партнерами, должен был быть ратифицирован Польским сеймом. Эта позорная сделка завершилась на следующий год под сильнейшим давлением русских войск, против нее осмелился возражать лишь один храбрый депутат, но тщетно. Еще хуже было то, что эти русские войска теперь находились на территории, оставшейся от Польши, для поддержки русского посла в Варшаве, который разыгрывал из себя настоящего хозяина страны. За передачу некоторых польских территорий двум немецким державам Россия не только сама получила другие территории, но и в большой степени добилась своей первой цели – превратить все то, что еще продолжало называться Польшей, в свой протекторат.

Почему внутреннее развитие этой расчлененной Польши повернулось за последующие 20 лет в противоположном направлении, следует рассматривать во взаимосвязи с общей ситуацией в Центрально‑Восточной Европе.

 

Новый «восточный» вопрос

 

«Восточный» вопрос даже в специфическом смысле проблемы проливов между Малой Азией и Балканским полуостровом и контроля над Балканским полуостровом так же стар, как и европейская история. Это была особенно неотложная проблема, оказывавшая влияние на всю Центрально‑Восточную Европу в период возвышения Османской империи. До тех пор пока ее власть была прочно установлена по обеим сторонам проливов и на всем Балканском полуострове, «восточный» вопрос в своем обычном смысле не вставал. На протяжении нескольких веков этот вопрос заменялся гораздо более волнующим вопросом защиты Европы от дальнейшего продвижения турок. Но когда это продвижение вперед превратилось в постепенное отступление и стал возможен и даже неизбежен раздел, по крайней мере, европейских владений Османской империи, «восточный» вопрос вновь возник под этим самым названием, а так как средневековой традицией столь часто пренебрегают, то этот вопрос иногда считают практически новым развитием событий в международных отношениях, типичным для конца XVIII и следующего века.

В этой интерпретации две русско‑турецких войны Екатерины II кажутся истоками «восточного» вопроса. Действительно, они вызвали важные изменения в ситуации в Юго‑Восточной Европе, повлияли на баланс сил в Европе в целом, и их влияние в этом отношении понимали гораздо больше, чем влияние проходящих одновременно с ними разделов Польши. Обе цепочки событий, однако, теснейшим образом связаны друг с другом, и именно по этой причине эти две войны, во второй из которых участвовала также и Габсбургская монархия, в значительной степени принадлежат истории Центрально‑Восточной Европы.

Они также принадлежат этой истории и по другой причине. Их вели империи, которые всегда так или иначе влияли на судьбы народов Центрально‑Восточной Европы; и одним из вопросов был: какой из этих народов будет освобожден или завоеван или какой из них сменит своего хозяина в результате этих войн. Эта проблема, наверное, даже больше важна, чем обычные аспекты так называемого «восточного» вопроса, если рассматривать его с точки зрения только крупных держав.

Первая война, которую Екатерине II пришлось вести с Турцией и которая началась в 1768 г. в связи с ее политикой в отношении Польши, шла главным образом в регионах далеких от Польши. Когда она закончилась в 1774 г. заключением Кючук‑Кайнарджийского мирного договора, первый раздел Польши был уже свершившимся фактом. Этот факт, а более конкретно – аннексия Галиции Австрией, также дал возможность последней претендовать на долю того, что казалось первым разделом Турции, – северо‑западной части контролируемой турками Молдавии под названием Буковина. И с того момента румыны оказались под властью не только Венгрии, но и Австрии.

Румыны в Молдавии и Валахии ожидали чего‑то другого – освобождения от власти турок, которое победы России сделали возможным для всех православных народов Балканского полуострова. Даже греки, живущие далеко на юге, были взволнованы зрелищным появлением российского флота в 1770 г., который после удивительного похода в обход Европы прибыл из Балтийского моря в Эгейское и разгромил турецкий флот вблизи побережья Греции. Но единственные территориальные изменения реально произошли в результате долгой войны в степях к северу от Черного моря, в которых Россия, достигшая теперь этого моря напрямую, а не через Азов, отодвинула свою южную границу и получила новый район для колонизации к югу от Украины. Таким образом укрепилась российская власть на Левобережной Украине и ускорилась окончательная ликвидация остатков казацкой автономии. Более того, Крымское ханство, которое было вассалом Турции на протяжении 300 лет, теперь было объявлено независимым, и ввиду общей ситуации это был лишь шаг в сторону контроля России над этим государством, которое когда‑то представляло постоянную угрозу как ей, так и Польше.

Однако более значимым для будущего был еще один пункт Кючук‑Кайнарджийского договора, который впервые дал России право вмешиваться в случае нарушения религиозной свободы православных подданных султана. Эта односторонняя гарантия их привилегий, данная великой православной империей, была признанием уникального положения России на Балканском полуострове. Она утверждала эти народы в убеждении, что улучшение их положения, возможно ведущее к окончательному освобождению от турецкого ига, может быть достигнуто только благодаря вмешательству России. Еще до этого освобождения и любых изменений существующих границ эти народы стали пешками в игре больших держав.

Вместе с первым разделом Польши и, казалось бы, долговременным контролем России над остальной частью этой страны мирный договор 1774 г. настолько способствовал повышению авторитета Екатерины II, что через пять лет она смогла выступить в роли посредника в австро‑прусском соперничестве в делах Германии. Но больше всего ее интересовал «восточный» вопрос, который был решен лишь временно. Аннексия Крыма в 1783 г., которая сделала наконец Россию черноморской державой, и ее явные приготовления к новой войне с Турцией вынудили Османскую империю начать превентивную войну в 1788 г.[59]

На этот раз последствия были еще значительнее. В то время как король Польши напрасно и довольно в унизительных условиях прибыл к императрице с визитом в Канев, расположенный на границе у Днепра, и не получил разрешения присоединиться к этой военной кампании, император Иосиф III, который тоже нанес визит Екатерине, вступил в войну на ее стороне, чтобы иметь долю в трофеях. Однако его участие сделало растущее австро‑русское соперничество на Балканах еще более очевидным. Будучи совершенно неуспешным для австрийцев с военной точки зрения, оно привело к заключению Австрией сепаратного мира с Турцией задолго до того, как Россия после ряда важных побед по крайней мере отчасти достигла своих собственных целей в Ясском мирном договоре в 1792 г.

Надежды балканских народов, особенно румын, снова не оправдались. И хотя русские армии дошли до Дуная, где на время была взята крепость Измаил[60], Османская империя не сделала никаких территориальных уступок в этом регионе. Но в добавление к Крыму Россия получила доступ к Черному морю к востоку и западу от полуострова, и вопрос о том, насколько широк будет этот доступ, был самым спорным не только на переговорах между двумя враждующими сторонами, но и по мнению всех тех, кого в Западной Европе волновали успехи Екатерины II. В то время как никто не подвергал сомнению ее завоевание далекого Азова, ее решимость удержать порт и крепость Очаков, завоеванный после долгой осады войсками фельдмаршала Суворова[61], почти спровоцировала общеевропейский кризис, хотя это место было практически неизвестно на Западе.

Будучи когда‑то портом федерации Ягеллонов в XV в., а затем на долгое время оказавшись в руках турок, Очаков действительно в огромной степени контролировал черноморское побережье между устьями рек Днепр и Днестр. Вот почему Уильям Питт‑младший решил сделать притязания России на эту крепость вопросом, который он поставил перед британским парламентом в марте 1791 г. Поддержавшее его в этом вопросе парламентское большинство было, однако, настолько мало, что он не мог рисковать опасностью начала войны с Россией и отказался от своего протеста. Это самоустранение Великобритании сильно способствовало успеху Екатерины II в Яссах, где Россия получила по договору длинную береговую линию Черного моря, включая Очаков.

Лидеру оппозиции Фоксу легко было утверждать, что вопрос об Очакове вряд ли мог повлиять на равновесие сил в Европе, а Эдмунду Берку – задаваться вопросом, может ли вообще Османская империя считаться членом европейской государственной системы. Но хотя тема для обсуждения как таковая была выбрана плохо, не могло быть сомнений в том, что вторая победоносная война Екатерины II с Турцией с гораздо более важными территориальными выигрышами, чем после первой, и с новыми возможностями вмешательства в проблемы на Балканском полуострове коренным образом повлияла на весь «восточный» вопрос, а также косвенно – на ситуацию в Средиземноморье, в которой всегда была глубоко заинтересована Великобритания. Более того, продвижение России в этом направлении было лишь частью давнего процесса экспансии, сильно ускорившегося при честолюбивой императрице, которая охватила Центрально‑Восточную Европу с юга и с севера. А основной удар был направлен через территорию Центрально‑Восточной Европы в сердце континента.

В разгар своей второй войны с Турцией Екатерине II пришлось вести более короткую и менее зрелищную войну на севере – на Балтике, где изменения на Черном море имели быстрые последствия. Швеция тоже сочла это подходящим моментом для начала превентивной войны, надеясь отвоевать утраченную территорию у финской границы. Эта надежда снова не оправдалась, и Верельский мирный договор в 1790 г. просто подтвердил статус‑кво. Для Швеции, перед которой при слабом правлении Густава III в разгар серьезного внутреннего кризиса, как и перед Польшей, стояла угроза самому ее существованию как независимого государства, даже такой результат был почти удовлетворительным. Только из‑за своего географического положения она оказалась в большей безопасности от завоевания Россией и менее значимой для развития российской экспансии, чем Турция или Польша. Однако, когда Швеция уже не являлась возможным членом антироссийской коалиции, России было не только легче навязать жесткие условия мира Турции, но и настало время, когда Екатерина II могла наконец сосредоточить все свои военные и дипломатические силы против Польши.

В это же время идея Питта о федеральной системе, объединяющей все страны северной части Европы против растущей мощи России, – эта идея могла бы спасти Польшу – во многом утратила свой шанс на успех и вскоре была забыта совсем ввиду растущей озабоченности Великобритании гораздо более близкими проблемами – Французской революцией. Даже «восточный» вопрос со всеми его последствиями для Средиземноморья мог теперь показаться почти второстепенным, и, несмотря на периодические разговоры с польскими дипломатами, Питт так и не понял, что постепенное устранение Польши с международной арены нарушит баланс сил в гораздо большей степени, чем упадок Турции, или, точнее, оно полностью его разрушит.

Действительно, во время передышки, дарованной Польше между ее первым и вторым разделами, ее дипломатия продолжала оставаться довольно пассивной, а попытки короля добиться для своей страны возможности участвовать в решении «восточного» вопроса закончились полным провалом. Но в течение всех этих лет и Станислав Понятовский, и польский народ, который теперь признал его повсеместно, прилагали огромные усилия к тому, чтобы воспользоваться занятостью России решением других проблем с целью добиться наконец проведения остро необходимых конституционных реформ, что сопровождалось поразительным возрождением польской культуры.

Это возрождение, заметное в области литературы и искусства, выдающимся покровителем которых оказался король, было даже более значимым в сфере образования, неотделимого от решения самых насущных проблем политического и общественного развития. Реформы, доведенные до конца Комиссией национального образования, созданной сразу же после первого раздела страны и часто называемой первым Министерством образования в европейской истории, изменили всю интеллектуальную атмосферу в стране. В большой степени это объясняет, почему накануне своего второго раздела Польша сильно отличалась от себя самой в «темные» годы саксонского правления. Однако решающим был созыв в 1788 г., как раз в начале Русско‑турецкой войны 1787–1791 (1792) гг., так называемого Великого сейма, который, продолжая работать четыре года, дал Польше новую конституцию, не отходя от национальных традиций, а также попытался дать ей новую конструктивную внешнюю политику. Однако именно провал этой политики, неизбежный в европейской ситуации тех лет, сделал все внутренние достижения напрасными и поднял еще один «восточный» или, скорее, «центрально‑восточноевропейский» вопрос, который одновременно с Французской революцией ознаменовал начало нового периода в европейской истории.