Национализм против империализма

 

Глава 16

Наполеоновский период

 

Подъем национального сознания в Центрально‑Восточной Европе

 

XIX в. и начало XX в. до 1914 г. – безусловно, один из наиболее известных периодов в истории Европы. Он также является первым периодом, когда вся восточная часть континента, включая Балканский полуостров и Российскую империю, притягивает к себе все внимание и изучается как неотъемлемая часть Европы как единого целого в тесной связи с Западом.

Тем не менее что касается народов Центрально‑Восточной Европы, то отношение к ним в обычном представлении общей истории продолжает быть совершенно неудовлетворительным. Обычное отождествление народа и государства, в основном оправданное в истории Западной Европы, ведет к игнорированию того основополагающего факта, что на территории между Германией и Россией один народ за другим утратил свою политическую независимость, а вследствие этого и государственность, а некоторым народам так и не удалось образовать свои собственные государства. Но и они не были народами без истории или политических стремлений. Другие продолжали помнить свое историческое прошлое и черпать воодушевление в своих национальных традициях, даже если им приходилось оглядываться назад в Средние века. Поэтому в добавление к истории империй, которые в конце XVIII в. полностью контролировали Центрально‑Восточную Европу, есть история народов в составе существовавших великих держав, не имевших своих государств и стремившихся стать независимыми государствами, – изучать ее необходимо для настоящего понимания противоречий, существовавших в Европе в XIX в., и кризиса, последовавшего за этим с виду мирным периодом.

Этот кризис был предсказуем, а поверхностный мир довольно часто сотрясали революционные движения миллионов людей, находившихся под иностранным владычеством. Эти национальные движения обычно были связаны с революционными тенденциями конституционного и социального характера – еще одним источником волнений в Европе на протяжении XIX в. На Балканском полуострове эти восстания постепенно привели к освобождению большинства угнетенных народов. Но даже развитие их новых или восстановленных государств обычно изучают скорее с точки зрения соперничества империй и не без некоторых предрассудков в отношении так называемой «балканизации» Европы путем увеличения числа небольших политических единиц. Является аналогичным и даже еще более односторонним подход к тем движениям за независимость в XIX в., которые закончились неудачей.

Во всех из них, однако, была природная жизненная сила, которой было суждено найти свое выражение в годы Первой мировой войны, что нетрудно объяснить. Во‑первых, угнетенные народы Центрально‑Восточной Европы так и не примирились со своей судьбой. Чем дольше длилось иноземное господство, тем сильнее была их реакция, как только ослабление власти их господ давало им шанс на освобождение. Более того, окончательное уничтожение всякой политической свободы в целом регионе путем раздела Польши дало полякам такую долгую и непрерывную традицию стремиться к независимости, что разделенные польские территории на протяжении следующего века оставались постоянным местом волнений. Польский народ стал естественным лидером в борьбе, которую он вел под хорошо известным лозунгом «За вашу и нашу свободу!». Полякам были интересны все аналогичные движения, и во многих случаях они принимали в них активное участие.

Реакция поляков на то, что произошло в 1795 г., была такой скорой, сильной и долгой, потому что в Польше национальная культура была не только давней традицией, но и достигла нового пика своего развития как раз накануне этих разделов. Поэтому национальное сознание поляков было полностью развито и готово к прогрессу, несмотря на самые неблагоприятные условия. Более того, это национальное самосознание, которое раньше в Польше ограничивалось высшими слоями общества, начало проникать в его низшие слои как раз во время ее разделов благодаря начавшимся реформам и отзвукам происходившей в то время Французской революции.

Эти отзвуки были слышны, разумеется, не в одной только Польше, где они нашли благоприятную почву из‑за традиционно близких отношений между двумя странами. Влияние Франции справедливо считается одним из главных факторов, которые в начале века повсеместно способствовали возникновению моды на патриотизм, придавая этой тенденции ее современные формы и выражение. Действительно, революционное движение во Франции, где никакие национальные вопросы не волновали национально однородное государство, ставило своей целью проведение конституционных и общественных реформ во имя прав человека и гражданина. Но везде, где правам и свободам человека угрожало иностранное господство, требование свободы должно было, естественно, включать национальную свободу от такой чужеродной власти. Именно так обстояли дела у всех народов Центрально‑Восточной Европы.

Вдобавок к этим политическим вызовам интеллектуальные стимулы эпохи Просвещения, распространившиеся из Франции до Восточной Европы, способствовали возрождению культурных традиций. В связи с развитием образования они поощряли интерес к родным языкам, фольклору и обычаям. Результатом этого был рост национального сознания, которому способствовали демократические тенденции того периода, так как во многих случаях только народные массы оставались верными своему языку и образу жизни.

Западные влияния, работавшие в этом направлении среди народов Восточной Европы, не всегда исходили непосредственно или исключительно из Франции. В этой связи справедливо выделяют роль Иоганна Готфрида фон Гердера, его интерес к национальным культурам и его истолкование истории. Хорошо известно, что этот весьма оригинальный немецкий писатель был необычайно объективным к славянам и прекрасно понимал их историческую роль и возможности в будущем. Будучи далеким от отождествления славянского мира с растущим могуществом Российской империи, он особенно интересовался малыми славянскими народами. Рост именно их национального самосознания оказался типичным для развития стремления к национальной независимости в Центрально‑Восточной Европе. Так называемое национальное возрождение среди народов этого региона, однако, вовсе не было ограничено славянами. Сам Гердер, как житель Риги, изучал национальные культуры местных жителей прибалтийских провинций – латышей и эстонцев, а также поддерживал их развитие. И как в лучшие былые времена, развитие литовцев, венгров, румын и греков оказалось неотделимым от судеб их соседей‑славян. То, что их соседство и взаимные контакты часто также вели и к столкновению конфликтующих интересов, – это, разумеется, другой вопрос. Однако во всем этом возрождении стремлений к национальной независимости общим были прежде всего прогресс национальных культур, а позднее – стремление к политической свободе в своем национальном государстве. Отсюда и возникало сопротивление империям, которые правили народами Центрально‑Восточной Европы извне и пытались поглотить их политически и даже в культурном аспекте, интегрировав их в свои сильно централизованные государственные системы.

В то время как противостояние движений на местах за национальную независимость и властям крупных империй было распространенным явлением во всем регионе, безусловно существовали большие различия в степени развития национального сознания отдельных народов. В этом отношении сразу за поляками шли венгры, хотя на протяжении почти трех веков они были полностью лишены независимого национального правительства. Они пострадали и от раздела, и от влияния иностранных правителей, западных и восточных, и мадьярская знать, отождествлявшая себя с народом в целом, продолжала считать латынь официальным языком страны. Не раньше 1791 г. венгерский язык стал факультативным предметом в школе, а на следующий год – обязательным, а в 1805 г. его было разрешено использовать в сейме наряду с латынью. В том же самом поколении также появилась тенденция к возрождению венгерской литературы. Стремление к демократическим реформам усилило тягу венгров к независимости, которая до этого времени проявлялась в защите государственных прав Венгрии Венгерским сеймом.

На протяжении всей истории Венгрии стремление мадьяр к национальной независимости противостояло немецкому влиянию и уже находило соперников среди немадьяр. В то время как сейм Хорватии тоже боролся с централизмом и абсолютизмом Габсбургов и хотя лидер хорватов Николай Скерлич делал акцент на связи автономной Хорватии с Венгрией, уже было положено начало совместному национальному возрождению южных славян, которое нашло выражение в истории этих славянских народов, опубликованной Йованом Раджичем в Вене (1794–1795), написанной под влиянием борьбы с турецким владычеством, которая в тот момент началась в Сербии и нашла отклик у сербов в Венгрии. С другой стороны, именно в контролируемой Венгрией Трансильвании благодаря епископу‑униату Самюэлю Мику (Кляйну) еще раньше, чем в независимых дунайских княжествах, началось национальное возрождение румын, основанное на осознании тесной связи с латиноговорящим западом. Там при князьях‑фанариотах антигреческие настроения соединились с интересом румынского и греческого населения к французской культуре революционного периода.

Это же французское влияние, которому в Болгарии предшествовала первая попытка возродить национальную культуру, предпринятая монахом‑историком Паисием еще в 1762 г., в основном и несет ответственность за возрождение эллинизма под руководством выдающихся писателей, таких как Ригас, и великого поэта Адамантиоса Кораиса. Однако, в общем, усиление тяги к национальной независимости началось не раньше первых успехов в освобождении отдельных народов от османского ига.

Менее политически направленное в самом начале, но особенно поразительное в культурной сфере было возрождение чешского национального сознания, которое имело сравнительно мало общего с защитой государственных прав Богемии (Чехии) ее сеймом. Оно началось ближе к концу XVIII в. с литературной деятельности двух выдающихся ученых – Йозефа Добровского и Йозефа Юнгмана. Добровский писал еще на латыни или немецком языке, а Юнгман посредством своего словаря и переводов заложил основы для развития современной чешской литературы. Оба они сделали выдающийся вклад в изучение славистики, которое было типично для развития чешской культуры в следующем веке и повлияло на политические воззрения чехов, национальной жизни которых представляло угрозу только немецкое влияние и которые никогда не страдали от других славян.

В этом отношении положение украинцев, национальное возрождение которых было реакцией на полонизацию и русификацию, было совершенно иным. После раздела Польши та небольшая часть населения Рутении, которая попала под власть австрийцев в Восточной Галиции, имела больше шансов на свободное развитие благодаря прочному положению униатской церкви при Габсбургах. Однако на территории собственно Украины, которая теперь полностью находилась под властью России, это культурное возрождение началось в 1798 г., когда Иван Котляревский опубликовал свою пародию на «Энеиду» Вергилия на полтавском диалекте, в которой он сравнивал троянцев с бездомными казаками, изгнанными из своей давней столицы русским правительством. В своих комедиях Котляревский также подчеркивал различия между украинцами, жителями Рутении, и русскими‑московитами; дав своему народу современный литературный язык, он во многом способствовал национально‑патриотическому движению XIX в.

Ничего подобного не происходило в течение этих трех лет у белорусов. И литовцы, которые вместе с белорусами оказались под властью России после раздела Польши, еще не противопоставляли недавней традиции польско‑литовского содружества никакого национального движения на этнической или лингвистической почве. Именно среди ополячившейся знати бывшего Великого княжества Литовского среди других возможностей освобождения рассматривалось также и восстановление этого Великого княжества, но лишь как первый шаг на пути к восстановлению старого содружества, чисто польская часть которого находилась главным образом под властью германских держав.

Национальное возрождение среди латышей и эстонцев хотя и началось раньше, чем у литовцев, имело лишь очень скромное начало в конце XVIII в. и было ограничено интересом к своему языку и обычаям. А что касается национального возрождения финнов, то оно было направлено против шведского влияния до тех пор, пока Великое княжество Финляндское было связано со Швецией. Здесь, как и во многих других случаях, главное изменение произошло в эпоху Наполеона.

 

Наполеон как освободитель

 

Всякий раз, когда XIX в. называют относительно мирным периодом, когда не было по крайней мере общеевропейских войн, разумеется, следует сделать исключение для первых 15 лет, которые вместе с последними годами XVIII в. были периодом господства подавляющей личности Наполеона. Благодаря ему это были годы почти непрерывных войн, в которые в некоторых случаях вовлекались почти все европейские страны. А так как политические устремления этих европейских народов, не удовлетворенных своим положением, имели самый лучший, если не единственный, шанс на осуществление путем всеобщего переворота на континенте, Наполеоновские войны давали некоторым из них огромную возможность. Поэтому, хотя Бонапарт, особенно на последнем этапе своей карьеры, был типичным представителем империализма, не будет парадоксом утверждать, что в определенных случаях он сыграл роль освободителя.

Но явно не в случае стран Западной Европы, находившихся по соседству с Францией, территория и сфера влияния которой расширились за счет других народов и их свободы. Для западной – германской – части Центральной Европы французский император был просто иностранным завоевателем, а реакция на его захваты – освободительной войной. Более сложной была ситуация в Италии, где вмешательство Бонапарта, который сам был итальянского (корсиканского) происхождения, в нескольких случаях сменило других совершенно чужих иностранных хозяев и в целом казалось шагом в сторону национального объединения. Но именно в Центрально‑Восточной Европе Наполеона действительно приветствовали как освободителя многие из тех, кто находился под властью иностранных государств.

Первыми взглянули на него под таким углом зрения эмигранты из большинства недавно завоеванных стран – поляки под предводительством генерала Домбровского, отличившегося в восстании Костюшко. После третьего раздела Польши они хотели возобновить борьбу за независимость, которая началась после второго раздела. Еще раз разочаровавшись в политической власти во Франции, этим полякам в 1797 г. удалось стать сражающимся под началом генерала Бонапарта Польским легионом. Они отличились в его Итальянской кампании в надежде на то, что его борьба против коалиции, в которую входили Австрия и Россия, ослабит эти державы, участвовавшие в разделе Польши, и в конечном счете приведет к ситуации, когда они будут вынуждены отказаться от части или всех своих польских владений.

На протяжении почти 10 лет эти надежды таяли из‑за временных мирных договоров, один за другим заключенных Наполеоном. Он использовал эти польские войска везде, где хотел, даже в далеком Сан‑Доминго, но он совершенно не был заинтересован в том, чтобы поднимать польский вопрос. Поэтому другие поляки ожидали более благоприятных результатов от сотрудничества с царем Александром I, который начал свое царствование с благородных либеральных идей и в 1804 г. даже сделал польского князя Адама Чарторыйского – племянника последнего короля Польши – своим министром иностранных дел. Близкий друг царя Чарторыйский разработал замечательный план реорганизации Европы, основанный на справедливости для всех народов и включавший восстановление Польши под властью царя Александра I в личном союзе с Россией. Конкретные предложения, которые царь сделал правительству Великобритании в 1804 г. через своего посланника Новосильцева, однако, были сформулированы более реалистично, но даже при этом едва ли были приняты в расчет. Сам Александр I, часто менявший свою политику и, вероятно, никогда не бывший полностью искренним с поляками, в 1805 г. принял решение в пользу традиционного русско‑прусского сотрудничества. Это был удар по плану Чарторыйского, который привел к его уходу в отставку с поста министра иностранных дел. Несмотря на победу Наполеона над императорами Австрии и России под Аустерлицем в 1805 г., Александр I в течение последующих двух лет продолжал войну в союзе с Пруссией.

Теперь наконец наполеоновские армии появились на Польской земле, где воевали с двумя главными врагами поляков и нуждались в их поддержке. Сокрушительные поражения Пруссии привели к освобождению большой части ее доли территорий, полученной при разделах Польши, а участие значительных вооруженных сил Польши в войне сопровождалось планами политической реорганизации. Такое решение было действительно принято по Тильзитскому мирному договору, заключенному в 1807 г., но, пытаясь задобрить Александра I, Наполеон ограничил новое государство, создаваемое в самом сердце Центрально‑Восточной Европы, долей Пруссии, полученной при втором и третьем разделах Польши, и назвал его не Польшей, а Варшавским герцогством. Данциг стал вольным городом, а район Белостока был передан России.

Даже на таких условиях и находясь под строгим контролем Франции, образование герцогства считалось первым шагом на пути к отмене разделов и повторному открытию вопроса о свободе Польши. А избрание герцогом Варшавским союзника Наполеона – короля Фридриха Саксонского произошло согласно Конституции Польши от 1791 г., которая, однако, была заменена на новую конституцию по французскому образцу. Армия герцогства под командованием князя Юзефа Понятовского должна была укрепить положение Франции в Центрально‑Восточной Европе. Она действительно выполняла полезную функцию – отвлекала внимание в войне с Австрией в 1809 г.

Эта война с другой державой, аннексировавшей польскую территорию, велась, однако, в официальном союзе с Александром I. Тильзитский договор между двумя императорами означал раздел всей Европы на их сферы влияния. На самом деле эта схема способствовала дальнейшему разрастанию России в Центрально‑Восточной Европе. Один его этап – завоевание Финляндии последовало немедленно и на следующий год было подтверждено путем официальной уступки Швецией этого Великого княжества России[62]. Несмотря на большую автономию, дарованную Финляндии, которой был даже возвращен Выборг, эта страна, так долго связанная со скандинавским миром, теперь попала под влияние восточного соседа, который, очевидно, терпимо относился к подъему стремления финнов к национальной независимости, но это влияние таило серьезную опасность русификации в будущем. После Тильзитского мира Россия также могла продолжить новую войну с Турцией, начатую в 1806 г. раньше и закончившуюся в 1812 г. присоединением к России Бессарабии. Эта часть Молдавии между реками Днестром и Прутом теперь стала российской провинцией, в то время как сама Молдавия, равно как и лишь временно оккупированная Валахия, осталась под властью Османской империи.

Тем временем произошло важное изменение в отношениях между царем Александром и Наполеоном, которое повлияло на судьбу не только поляков, но и всех центральноевропейских народов. Австрия, снова потерпевшая поражение в 1809 г., вынуждена была сделать большие территориальные уступки. Те территориальные уступки в юго‑западной части Австрийской империи, о которых было объявлено в 1804 г. в ожидании распада Священной Римской империи в 1806 г., не были настоящим освобождением, потому что так называемые Иллирийские провинции были аннексированы Французской империей вместе с республикой Рагузой (республикой Дубровник), утратившей свою независимость в 1805 г. Но в течение нескольких лет под властью французов во главе с маршалом Мармоном возникло и развилось национальное движение хорватов и словенцев в направлении по крайней мере культурной общности всех южных славян. На севере участие поляков в войне было вознаграждено прибавлением к Варшавскому герцогству доли Австрии, полученной при третьем разделе Польши, включая Краков. Но Россия тоже получила небольшую компенсацию – район Тарнополя, отрезанный от оставшейся части Австрийской Галиции, за свою в значительной степени фиктивную роль в кампании 1809 г. (в 1851 г. возвращен Австрии).

Тем не менее Александр I был настолько встревожен просто возможностью восстановления Польши, что в 1810 г. попросил Наполеона дать ему торжественное обещание, что этого никогда не произойдет. Разногласия двух императоров при разработке такого заявления были типичны для их растущего соперничества, и польский вопрос следует считать одной из основных причин разрыва их отношений в 1812 г. и войны, которую Наполеон назвал своей второй Польской кампанией. Сами поляки были глубоко убеждены в своем приближающемся полном освобождении, которое заранее было провозглашено конфедерацией, созданной в Варшаве, но которое Наполеон обсуждал позже в Вильно с польским представителем в очень расплывчатых выражениях. В бывшем Великом княжестве Литовском еще оставалось небольшое количество сторонников сотрудничества с Александром I, но и там приветствовали императора Франции как освободителя, который восстановит Польско‑Литовское государство. Надежды на освобождение от владычества России появились и на Украине, где те украинцы, которые оставались верны казацким традициям, были готовы присоединиться к Великой армии Наполеона, продвижения которой по этим южным регионам Российской империи они желали.

Наполеон избежал ошибки Карла XII, но и в таком случае и несмотря на успехи, немалый вклад в которые сделали и польские войска численностью почти 100 тысяч человек под командованием Понятовского, его война 1812 г. закончилась хорошо известной катастрофой. Варшавское герцогство – единственный конкретный результат действий Наполеона в пользу Польши – вскоре было оккупировано русскими, и ему угрожал новый раздел, когда в Калише в 1813 г. был подписан еще один русско‑прусский договор. Желая осуществить давний план России властвовать во всей Польше, Александр I попытался завоевать симпатии наиболее выдающихся польских деятелей. Но в отличие от Чарторыйского, который никогда не был на стороне Наполеона, Юзеф Понятовский решил спасти по крайней мере честь Польши, оставшись верным Франции до конца. Он был убит в сражении под Лейпцигом в 1813 г. (утонул, пытаясь на коне раненным переплыть реку Эльстер), и поляки оставались с Наполеоном даже в отчаянных боях в 1814 г., на острове Эльба во время Ста дней в 1815 г.

В то время как для других порабощенных народов Центрально‑Восточной Европы наполеоновский период после столь многих территориальных изменений и различных ожиданий почти не имел долговременных последствий, за исключением занятия Россией Финляндии и Бессарабии и более близкого знакомства с французскими идеями, поляки, которые принесли самые большие жертвы и пережили самые большие разочарования, оставались зачарованными легендами о Наполеоне, наверное, дольше, чем сами французы. Они были не только возбуждены своим героически‑романтическим опытом, но и справедливо оценили, что благодаря Наполеону – хотя он полностью осознал значимость Польши лишь во время своих размышлений на острове Святой Елены – польский вопрос немедленно встал заново после окончательного раздела Польши в 1795 г. Установленные тогда искусственные границы были изменены уже через 12 лет в 1807 г. и еще раз в 1809 г.

Поляки были убеждены, что еще одна европейская война снова даст им шанс на освобождение. Они так верили в это, потому что установление мира после Наполеоновских войн, несмотря на неизбежный пересмотр польской проблемы, не решило ее. Однако это был лишь один из негативных результатов Венского конгресса в отношении Центрально‑Восточной Европы.

 

Неудачи Венского конгресса

 

Конгресс, начавшийся в Вене в 1814 г. и после краткого повторного появления и окончательного разгрома Наполеона под Ватерлоо перенесенный на 1815 г., должен был восстановить всю Европу после революционных изменений предыдущей четверти века. В определенной степени эта огромная задача была успешно выполнена, и особенно умеренность, проявленная в отношении Франции, едва ли несшей ответственность за имперские устремления Бонапарта и вскоре принятой в Европейский концерт, привела к долговременной стабилизации ситуации в Западной Европе. Однако главные трудности миротворческой деятельности проистекали из отношений не с бывшим врагом, а с самым могущественным союзником по антифранцузской коалиции – Россией.

Идея законности и восстановления, на которой, предположительно, строилась вся работа конгресса, потребовала бы возврата к тому традиционному порядку в Центрально‑Восточной Европе, который так недвусмысленно нарушили разделы Польши. Именно польский вопрос почти неожиданно занял видное место в прениях, и почти все видные государственные деятели говорили лишь пустые слова, когда речь заходила о желательности полного восстановления старого королевства. Но в то же время все они вскоре согласились с тем, что такое восстановление практически невозможно.

Причины этих двух явно противоречивших друг другу позиций найти легко. С одной стороны, восстановление независимой Польши было не только вопросом справедливости, но и необходимой гарантией сколько‑нибудь устойчивого баланса сил и безопасности Европы от имперских устремлений России, которые все другие государства справедливо сочли главной опасностью для континента после поражения Наполеона. С другой стороны, такая компенсация разделов потребовала бы огромных территориальных уступок не только со стороны России, но и Пруссии с Австрией, которые, несмотря на свои существенные территориальные приобретения на Западе, были совсем не готовы принести такую жертву на Востоке и, наоборот, требовали возвратить им часть – если не все – утраченных ими польских земель, ставших Варшавским герцогством. В таких условиях даже представитель Великобритании Каслри, который красноречиво высказывался за свободу Польши, на самом деле был за возвращение к границам, существовавшим не перед, а после трех разделов страны.

Однако было заблуждением полагать, что Россия после своих недавних побед удовлетворится этими границами. На самом деле вряд ли имело решающее значение то, будет ли ее западная граница проходить по реке Западного Буга, или реке Висле, или даже еще дальше где‑нибудь в направлении Берлина. Эта граница в любом случае была общей границей с двумя ведущими германскими державами, где не существовало никакого буферного государства. Поэтому компромисса не так уж и трудно было достичь, несмотря на антироссийский альянс Великобритании, Австрии и Франции, который был создан в самый критический момент конгресса в Вене. Пруссия, всегда склонная к своему традиционному сотрудничеству с Россией, столь опасному для всех других государств, была снова удовлетворена, получив западный кусочек Варшавского герцогства – провинцию Познань, а также вольный город Данциг. Все планы восстановления «острова свободы» в Центрально‑Восточной Европе свелись к символическому жесту: Краков и его окрестности стали вольным городом, гордо называвшимся республикой, но практически находившимся под контролем его трех больших соседей.

Чуть большим, чем символический жест, было решение называть оставшуюся часть Варшавского герцогства, переданную Александру I, королевством Польским. Название Польша, которое в 1795 г., а еще больше в 1797 г., должно было исчезнуть навсегда, теперь было дано маленькой, искусственно ограниченной части польской территории, почти равной доли Пруссии и Австрии при третьем разделе страны, которую Венский конгресс передал царю России, что можно было назвать четвертым разделом Польши. Да, новое королевство получило довольно либеральную конституцию, польскую администрацию, сейм и армию, но королем был русский царь, а страна была надолго объединена с Россией. Такое объединение маленькой конституционной монархии с крупнейшей и сильнейшей автократией в мире было неизбежно обречено на провал.

На самом конгрессе все понимали, что такое фиктивное восстановление бывшего королевства не решение вопроса. Была сделана ссылка на возможность расширения этого нового государственного образования путем добавления к нему части – если не всех – территорий, которые аннексировала Россия в ходе трех разделов Польши в XVIII в. Более того, отчасти было выражено признание естественного единства всей бывшей территории Польши, какой она была до 1772 г., в окончательных договорах, подписанных 3 мая 1815 г., о том, что должна быть свободная навигация на всех реках этого региона. Но самым значимым было обещание того, что все поляки, будь они подданными России, Пруссии или Австрии, получат «представительство и национальные институты, регламентируемые согласно степени политической компенсации, которую каждое правительство сочтет целесообразным и подходящим дать им».

Тщательно сформулированная оговорка в конце этого пункта сделала эти довольно расплывчатые обещания совсем неопределенными. Тем не менее сама выраженная в нем идея была чем‑то вроде признания прав меньшинств, строго говоря, признанием разницы между государством и народом, столь типичной для условий, которые складывались веками в Центрально‑Восточной Европе. В случае Польши даже Венский конгресс, инспирированный империалистическими устремлениями крупных держав и безразличный к усилению стремлений к национальной независимости, был вынужден признать эту новую тенденцию. Во всех землях разделенного содружества национальное сознание поляков действительно имело такие глубокие корни, что даже те, кто мешал народным устремлениям, не мог полностью их игнорировать.

Хорошо известно, что во всех других случаях Венский конгресс демонстрировал полное равнодушие к какому бы то ни было стремлению к национальной независимости. Обычно это подчеркивают в случаях Германии и Италии, но в них обеих это была лишь еще не развившаяся полностью тенденция к политическому объединению на национальной основе, на которую не обращали внимания миротворцы. Немецкий народ на самом деле меньше всех имел причины жаловаться, так как различные политические объединения, среди которых он оставался разделенным и политические границы которых были исключительной заботой конгресса, были связаны друг с другом благодаря Германской конфедерации (Германский союз) едва ли слабее, чем в старой империи Священной Римской империи, которая была упразднена в 1806 г. И нигде немцы не оказывались под иноземным господством, в то время как множество поляков попали под власть германского королевства Пруссия, а еще больше ненемецких народов, чем раньше, было включено в управляемую немцами Австрийскую империю. Австрийские владения Габсбургов, на которых в прошлом итальянское меньшинство было небольшим, теперь расширились за счет аннексии Венеции и Ломбардии. Но за этим исключением итальянцы, как и немцы, хотя и оставались поделенными на различные государства, а некоторые из них были под властью династий чужеземного происхождения, не были включены в состав никакого иностранного государства, как это случилось с народами Центрально‑Восточной Европы, ставшими подданными Габсбургской монархии.

В своей новой форме Австрийская империя, провозглашенная в 1804 г. и упрочившаяся в своих новых границах на Венском конгрессе, была настолько централизованной, что даже старые королевства Чехия и Венгрия в конце концов утратили свои государственные права. Земли Чехии вместе с землями собственно Австрии были даже включены в Германский союз, образованный в 1815 г., и, хотя земли короны святого Стефана (Иштвана), как и земли Галиции, Буковины и Далмации, оставались за пределами этого специфически германского государственного образования, они находились под абсолютной властью не только германской династии, но и германской администрации, руководимой из Вены. Несмотря на свое растущее национальное сознание, все эти ненемецкие народы, даже мадьяры, столь гордившиеся своими национальными традициями, оставались верными своим правителям в годы всех войн с французским завоевателем и не выдвигали никаких особых требований во время мирного урегулирования на Венском конгрессе, на котором неофициальная деятельность поляков, особенно князя Чарторыйского, велась столь активно. Тем не менее подчиненное положение, в котором оказались все ненемецкие народы, оказалось источником волнений в будущем не из‑за какого‑то германского национализма власти Габсбургов, а из‑за того, что эта власть считала немецкие язык и культуру самой мощной объединяющей силой многонациональной империи.

Если эта внутренняя напряженность и ее опасные последствия не возникли немедленно, то просто потому, что европейское урегулирование 1815 г. не дало неудовлетворенным народам Дунайской монархии какого‑либо шанса искать помощи извне или лучших условий жизни при другой власти. За исключением итальянцев, у них не было независимых государств, созданных их сородичами по другую сторону австрийской границы, и даже галицийские поляки Галиции вряд ли могли смотреть на королевство Польское, созданное по решению Венского конгресса и связанное с Россией, как на свободную Польшу. Русский национализм, который вместе с православием и самодержавием был основой царского империализма, с самого начала критически относился к любым уступкам, сделанным полякам хоть в «королевстве», хоть в аннексированных восточных землях бывшего содружества[63]. Что касается других нерусских народов империи, то само их существование официально не принималось в расчет, за единственным исключением, которое составляла автономная Финляндия. Во всей политической концепции, которую Александр I пытался воплотить в расплывчатых фразах Священного союза – этом философском комментарии к договорам, подписанным в Вене, не было места правам народов, лишенных политической или даже культурной свободы, несмотря на взывание к христианским принципам.

Венский конгресс едва ли можно винить в том, что он не включил в свою программу восстановления ту большую часть Центрально‑Восточной Европы, которая все еще оставалась под властью турок. Легко было установить протекторат Великобритании на Ионических островах, расположенных недалеко от западного побережья Балканского полуострова, где греческое население находилось под властью Венеции, а не так давно – наполеоновской Франции. Но сам Балканский полуостров все еще был частью Османской империи – нейтральной державы, не представленной в Вене, целостность которой нельзя было нарушать, хотя для христианских народов этой империи условия жизни продолжали оставаться даже хуже, чем для народов под германской или российской властью. Поэтому подъем национально‑освободительного движения на Балканах как реакция на века угнетения был еще одним фактором, способствовавшим провалу миротворческого процесса в 1815 г. И это был первый источник тревоги, появившийся в годы, последовавшие за знаменитым конгрессом.

 

 

Глава 17