Глава 7. Талиг. Франциск-вельде

 

400 год К. С. 24-й день Летних Молний

 

1

 

Праздник получался не менее многолюдным, чем в мирные времена. Так утверждал Абель Трогге, не только переживший сражение и ураган, но и получивший повышение. Теперь толстячок, сменивший пояс, но не замызганные перышки на шляпе, ходил в комендантах лагеря ополченцев и в таковом качестве приветствовал почетных гостей. Самым почетным, разумеется, был генерал Вейзель, но и спасавшие ландмилицию Гюнне драгуны получили свою долю чернично-творожной благодарности — увы, омраченной недавними потерями.

— Гюнне разрушен, — объяснял мараг. — Срыт и сожжен. Проклятые «гуси» не уймутся, пока не сживут нас со свету, только нет такого пожарища, на котором не вырос бы кипрей! Сперва — кипрей, потом — малина, и, наконец, корабельные сосны. Мы еще встретимся в нашем славном Гюнне и попробуем творожных пирожков! Моя Зельма зимой передала секрет дочкам, бедняжка, как чувствовала, что не увидит свежей черники… Это она, когда я записался в ландмилицию, сделала мне офицерский плюмаж, я его не сменю, пока не отстрою дом.

О том, что жена и младшие дети Абеля затянули со сборами и погибли чуть ли не в тот самый час, когда Маллэ прорывался к, казалось бы, обреченному гарнизону, кипрейщик рассказал сразу.

— Вот она, судьба, — философски вздыхал он. — Я уже присмотрел себе место на сосновой скамье[6], а досталось оно Зельме. Но спаслись многие, и большинство пришло сюда. Если б не беженцы и не ополченцы, разве догнал бы праздник во Франциск-Вельде по многолюдству наш Гюнне? Никогда!

— Угадай, какое слово я сейчас ненавижу? — спросил Бертольд, когда Трогге отправился принимать очередной обоз.

— Дриксы? — предположил Давенпорт, глядя на смыкающееся с окраиной городка поле, где предполагались основные гуляния. С пологого приплюснутого холма, вокруг и на котором обосновались ополченцы, открывался неплохой вид на закипающий праздник, даже казалось, что людям в самом деле весело. — Трогге говорит, местных тут не больше четверти, остальные беженцы. Еще два дня их будет кормить Франциск-Вельде, а потом? Возвращаться на пепелища вроде бы и можно, Бруно ушел, а зима не за горами… Только ушли ли «гуси» окончательно?

— Мараги не уверены, вот назад и не торопятся. — Разгром и гибель почти всего полка офицеры переживали по-разному. Бертольд стал впадать в задумчивость. — А ну как снова придется убегать? Но ты не угадал. «Гусей» я не люблю, но их самих, а не слово.

— Тогда «маршал приказал отходить»?

— «Если». Если бы лучше стерегли переправы… Если бы Маллэ продержался… Если бы на Болотном кургане был Ариго… Если бы фок Варзов стал Савиньяком, я — фок Варзов, а ты — Вороном… Тьфу! Мы — это мы, и что было, то было, никуда его не денешь. Пойдем, что ли, на Ульриха-Бертольда поглядим. Последнее время он меня окрыляет.

— Пойдем, — согласился Чарльз. Ему было все равно, куда идти: Мелхен не отходила от баронессы, баронесса — от барона, а навязывать себя генералам Давенпорт был не обучен.

Валентин советовал своим людям — тем, кто не болтался в никому не нужных дозорах, «развеяться», только для Чарльза «не думать о дриксах» означало думать о девушке, и это становилось все мучительнее.

В Альт-Вельдер капитану удалось остаться с Мелхен наедине трижды, и всякий раз он терялся и принимался зудеть про Ор-Гаролис и Гаунау. В Западной армии пришли бы от сих мемуаров в восторг, но девушка, ей-то что за удовольствие слушать про войну? Нет, она слушала очень вежливо, только Давенпорт понимал, что ведет себя, как последняя дубина, хоть прежде волочился за столичными прелестницами не хуже других. Дежурные комплименты казались отвратительными, достойные Мелхен — в голову не приходили, и несчастный капитан, начав с погоды или цветов, всякий раз сбивался на рапорты. Мелхен тихо заверяла, что ей интересно, и спрашивала про маршала Савиньяка и генерала Хейла. Чарльз отвечал, пока не появлялась баронесса и девушка с радостной улыбкой не устремлялась к ней, оставляя кавалера наедине с его глупостью.

— Чарльз, если идет ураган, так и скажи. Я шляпу поправлю.

— Какой, к кошкам, ураган?!

— Не знаю… Но уж больно физиономия у тебя серьезная, сейчас предсказывать начнешь.

— Начну. У одного драгуна есть отличная возможность получить по шее.

— Ужасно, — вздохнул Бертольд, и оба с некоторым облегчением рассмеялись. Они пробирались сквозь толпу и болтали, пока не услышали гулкий, заглушающий гомон толпы рев. Ужас Виндблуме и Мельникова луга отдавал команды сотне ополченцев, развлекавших народ показом своей невысокой, прямо скажем, выучки.

Мараги старались, это было видно. Пыхтели, сбивались с шага, деревянные мушкеты и алебарды сталкивались и цепляли друг друга, но ополченцы с малиновыми шарфами горели решимостью постичь воинскую науку, а их наставник — превратить вчерашних мельников и молочников в «примерных фоителей». Когда-нибудь.

— Зомкнись!

Раскрасневшиеся ученики бросаются к учителю, будто цыплята к наседке. Быстро и беспорядочно.

— Фперед!

Нестройная шеренга послушно катится на зрителей. Белобрысый парень задевает пузатого дядьку. Падают оба, на них налетает третий, худой и длинный.

— Этой! Таких уфальней дриксы пинками за Фибору фыгонять будут. Фы мараги или ленифые утки? Фперед — это значит на фрагов… Кругом!

Стук и скрежет учебных деревяшек, усердное сопение, но никто не свалился, только давешний длинный не удержал оружие.

— Пфе! Ты убитый есть. Фон! Алебарды — к бою! Я есть фарит. Убифайте меня.

Одолеваемая сомнениями щетка из алебард, вихляясь, ползет на одинокого ветерана. Скалится двуглавый кот на шлеме, смеются и подбадривают новобранцев зеваки. Длинный украдкой подхватывает свою алебарду и пристраивается сбоку.

— Фыходцы не фоюют! — рычит вредный старец. — Фон есть фон!

«Воскресший» не слушает, упрямо топает рядом с пузатым.

— Это Эрих из Гёрлиц! — кричат из толпы. — У него невесту убили… Ох и девчонка была!

— Эрих-выходец, уведешь варита?

— Лучше четверых!

— Зтоять! — В руке воителя блестит нечто чудовищное. Шестопер. Дриксам на Мельниковом лугу хватило алебарды, но во Франциск-Вельде барон не убивал, а воодушевлял. — От фас зейтшас остались бы глюпые фоспоминания! Мне шестьдесят дефять лет, но я…

Чарльз не видел, что творил Ульрих-Бертольд в бою, ему только рассказывали, вот Йоганн, тот видел все, когда шел сквозь дриксенский строй, сперва рядом с братом, потом — один… А «Фперед!» и «Зтой!» продолжались. Раз за разом. По кругу. Катершванц блистал шлемом и брызгал ядом, ополченцы потели, народ вокруг наблюдал с интересом, упрямый Эрих окончательно стал «Выходцем», но алебарды цеплялись друг за друга все-таки реже, а при поворотах никто не падал.

— Им бы для начала парней Трогге догнать. — Бертольд завертел головой в поисках разносчиков морса. — Боевого духа и упорства больше, чем умения.

— Догонят, — откликнулся Чарльз. — Пара недель хорошей муштры и с десятком обозников справятся. Леворукий, совсем забыл… Надо бы поискать Придда.

— А чего его искать? Он обещал баронессе к ужину добыть какие-то корешки. Ты что, не помнишь?

— Нет, — соврал нуждавшийся не в Придде, но в поводе Давенпорт. — Ну, баронесса так баронесса… А где она может быть?

— Естественно, рядом с мужем, муж, естественно, рядом с пушками. Ну а Мелхен, естественно, рядом с баронессой… Тебя проводить, или драться будешь?

 

2

 

Нареченный Куртом желал девочку, и Мэллит просила Луну услышать и исполнить. Красота девушки сплетена из красоты матери и любви родителей, а душа — из отцовского сердца и радости, что дарована дому. Гоганни слышала, что ее мать затаила обиду на отца, вот рожденная без счастья и не развязала пояс невесты, а ведь ее сестры были и веселы, и прекрасны.

— Иволга ты моя. — Рука роскошной легла Мэллит на голову, стирая воспоминания, будто пыль. — О чем задумалась?

— О том, как красиво дитя, когда к красоте матери прибавляется ее счастье.

— У вас такая примета? — Улыбка была полна солнца. — Курт, мне это нравится!

— Точное наблюдение, и у красоты будет имя. Юлиана… Мелхен, тебе нравится это имя?

— Да! — Мэллит улыбнулась, словно вдыхая аромат роз и ощущая на губах сладость дыни и абрикоса.

— Значит, решено. — Нареченный Куртом провел ладонью по телу жены от плеча до чрева. — Мы с Мелхен будем звать малышку Юлиана, даже если ты заупрямишься. Дорогая, я написал регенту о том, что мы с тобой желаем удочерить Меланию.

— Курт! — Названная Юлианой дважды по два поцеловала мужа в щеки. — Курт! Ты всегда знал, что мне подарить!.. Но ты и себя не обидел, тебе будет не так досадно, когда у тебя появится еще один сын.

— Юлиана!

— Я знаю, что говорю! Мне снился огурец, и потом… Мелхен, тебе о таком слушать рано… Ты хочешь быть нашей дочкой?

— Ни… Я не приношу счастья.

— Что за чушь? Только и делаешь, что приносишь. Курт, скажи ей, что ты куриный суп не ел даже ради меня! Тебе ведь нравится?

— Несомненно.

— Мы вчера нашли нужные травы, но секрет еще и в том, что делать с тушкой. Мелхен — чудо! Она должна быть очень счастлива… Курт, ты ведь согласен?

— Конечно, но нам нужна еще одна дочка.

— Не все сразу, еще год ты потерпишь… Мелхен, а как бы ты назвала братика?

Войти дочерью в добрый дом, пригубить чужого счастья… Разве может быть такое? В Талиге у многих большие сердца, иначе почему в них пускают чужих? Мэллит тронула дареную звездочку и твердо сказала:

— Курт. И пусть он повторит отца.

— Курту нас уже есть. Курт, Михаэль, Франциск, Штефан, Георг, Александер… Я раньше думала, что нам нужен Вольфганг, но… Курт, как ты думаешь? Правда, Вольфганг нам больше не подходит?

— Да, милая. Тебе не кажется, что пора к столу?

— Сейчас… Мне всегда нравилось имя Норберт, но оно теперь принадлежит Катершванцам, так назовут первенца Иоганна. Мелхен, думай!

— Капитан Давенпорт рассказывал про маршала. Он разбил ваших врагов, и его зовут Савиньяк.

— Лионель… Лионель Вейзель. Неплохо… Но, Курт, тебе ведь не нравится, как он поступил с пушками?..

— Дорогая, мне нравится имя Герман, и мне нравится генерал Ариго. Он очень способный человек.

— Надо бы, чтоб его звали иначе. — Нареченная Юлианой встала и взяла передник. — Курт, ты же знаешь, я забыла всех кавалеров, увидев тебя, но это не значит, что их у меня не было. Одного звали Герман.

— Так были и другие? — Опередив Мэллит, нареченный Куртом завязал за спиной жены атласные ленты. — Душа моя, напомни, как еще мы не назовем моего сына.

— Людвиг, — роскошная щурила глаза, как кошка, которую гладят, — Николас, Конрад, Курт… Это был другой Курт… Рудольф…

— Надеюсь, это был другой Рудольф?

— Надейся… Мэллит, почему ты до сих пор не в переднике? Еще был рыжий Манфред, Энрике, Руперт…

— Милая, может быть, сразу остановимся на Ротгере?

— Только не это! — Роскошная легонько шлепнула мужа ложкой для приправ, будто поцеловала. — Не напоминай мне о моем кошмарном племяннике. Лучше бы моя сестра сразу родила дракона!

— Дриксы тоже так думают. — Курт развернул вышитую фиалками салфетку. — Ротгер непоседлив, но сердце у него доброе, и он хороший моряк. Юлиана, любовь моя, а что ты скажешь про Валентина?

— Странное имя, но красивое. Мелхен, ты хочешь, чтобы твоего братика звали Валентин?

— Я не знаю… Полковник Придд говорил, его мать долго любила его отца.

— Он приятный юноша… Курт, кто-то идет… Только не вздумай прерывать обед! Полчаса твои пушки подождут.

— Сорок минут, дорогая, обычно мы кушаем сорок минут.

— Тем лучше. Мелхен, выйди и скажи им, что генерал Вейзель занят. Нет, лучше я.

— Дорогая, сиди, я скажу им сам.

— Все, — сказала роскошная, глядя в спину уходящему супругу, — теперь он не вернется до вечера. Развяжи мне передник, а сама надень чепец, тот, что мы купили вчера. Мы идем смотреть эти несносные пушки!

 

3

 

Поиски Вейзеля увенчались обретением Придда. Полковник с видимым интересом разглядывал последнее артиллерийское пополнение, и там было на что смотреть!

До недавнего времени артиллерию ополченцев составлял десяток пусть и небольших, но приличных пушек, полученных во время последней войны из талигойских арсеналов. Теперь к ним прибавились четыре, нет, пять столетней давности орудий с обильно изукрашенными литьем длинными и тонкими стволами и столь же почтенная осадная мортира с жерлом в целое бье! Бронзовое, трогательно опоясанное малиновым «полотенцем» чудовище восседало на не менее впечатляющем лафете из толстых, окованных железом досок, и все это вместе было водружено на… телегой оное сооружение Чарльз назвать не рискнул бы.

— На жабу походит, — шепотом восхитился Бертольд. — И как они ее только взгромоздили на этакий катафалк?!

— Это же очевидно, — пояснил Придд. — С помощью Создателя.

На повторную помощь высших сил мараги, видимо, не уповали, а посему снимать «жабу» с «катафалка» сочли излишним. Так Вейзеля и ждали, судя по победным взглядам — немало гордясь своим грозным оружием.

— Ты ведь искал полковника? — подло и громко напомнил Бертольд. — Вот он.

— К вашим услугам. — Зараза с готовностью отвернулся от высоких лафетов, ставя Давенпорта перед выбором, кого кусать. Если, конечно, кусать.

— Мы наблюдали за тренировками ополченцев. — Злость на язву-теньента перевесила. — Утренняя разминка не помешала бы и нам с Бертольдом. После отправки дозоров.

— Будет не так обидно просыпаться, — не моргнув глазом, подхватил Бертольд, не одобрявший патрулирования окрестных малинников. Чарльз тоже ворчал бы, если б драгунам не предстояло возвращение туда, где беспечность могла оказаться роковой. Придд не давал забывать о войне даже вдалеке от сражающихся армий, по большому счету это было правильно, хоть и отдавало Ульрихом-Бертольдом.

— Отлично, — согласился Валентин. — Мы с Иоганном будем вас ждать у подножья холма. Добрый вечер, господин Трогге.

Кругленький Абель прокатился меж грозных орудий и принялся объяснять артиллеристам, что генерал Вейзель сейчас с семьей и вряд ли прервет свой отдых.

— Мы тронуты тем, что госпожа Юлиана привезла во Франциск-Вельде старшую дочь. — Подойдя к талигойцам, Трогге понизил голос. — Конечно, она не для наших парней, но такое уважение мы не забудем! А пушки, их ведь можно принять и послезавтра?

— Уже нельзя, — засмеялся Бертольд. — Смотрите. Ну что б нам было не заключить пари на дюжину ваших пирогов!

По склону деловым шагом поднимался Вейзель. Победивший примерного семьянина артиллерист не мог не проверить, что новенького притащили мараги перед самым праздником, но такого не ожидал и он. Генерал безмолвно обошел надраенные реликвии, уперся взглядом в намертво притороченную цепями к катафалку мортиру и вопросил:

— Ну и зачем оно нужно, вы подумали?

Нестройный ответ в духе «всякое оружие пригодится» его не удовлетворил.

— А где я вам тут крепость возьму, которую из этой мортиры обстреливать можно?

— Ближайшая, — не преминул уточнить подкравшийся Придд, — Мариенбург.

Бертольд прыснул, но мараги сочли, что их поддержали. Они были полностью согласны с господином полковником. Мариенбург ведь надо отбивать? Надо. Вот и отобьем, только сначала, как и принято у добрых людей, приветим осень.

— Пусть у вас и свои осадные орудия есть, поновее, но и наша «графиня» лишней не будет.

— Вот увидите…

— Сюда довезли и до Мариенбурга довезем!

— А сама красотка в порядке…

— Вот оковку лафета подновили, а так все в отличнейшей сохранности…

— И бомбы к ней есть, не сомневайтесь!

Вейзель не сомневался, к тому же, будучи человеком вежливым, никого обижать не хотел.

— Откуда у вас это произведение эйнрехтских мастеров? — полюбопытствовал он, уже сдаваясь. — «Отлита мастером Штефаном Гиссером с учениками для герцога Руперта фок Фельсенбурга, да хранит его святой Торстен».

Вперед выступил худощавый порывистый мараг, похоже, старший в команде; он был готов поведать захватывающую историю, но не успел — Ульрих-Бертольд, закончив урок, пленил командующего марагским ополчением и теперь желал видеть генерала Вейзеля. То, что тут же оказался комендант лагеря, грозного старца полностью устраивало.

— Я фне зебья! — ревел барон, как нельзя лучше сочетаясь с древними пушками и особенно с препоясанной «графиней». — Командуюшчий Западной армией просил меня телать инспекцию, но он не просил фытирать зопливые нозы и непофоротлифые зады! Я не фишу ополтшение, я фишу бесголофый утятник, пфе! Фы с фашими лютьми отин большой позор есть, но я имею телать из позора фоителей! Фы хотите на тшетфертый день телать змотр? Отшень хорошо! Фы отменяете отдых и полутшаете результат!..

— Оглянись, — прошипел Бертольд, подкрепив приглашение чувствительным тычком. — Девушка не для здешних парней. С матушкой.

Чарльз пожал плечами и сделал вид, что внимает барону, благо запас громов и молний был неисчерпаем. Казалось, мечет их не только сам ужас Виндблуме, но и обе кошачьи головы с его шлема.

— Только простая пишча и работа от фосхода к закату! Пить и гулять бутете, когта разобьете фрагоф! Зетшас фаши люди не заслушившие дефушек и пиво, они заслушившие плетку есть… Я ф их годы…

— Господин Катершванц! — Баронесса Вейзель, приветливо улыбаясь, подхватила супруга под руку. — Все уже всё поняли, и давно пора ужинать. Я не для того ехала сюда из Хексберг, чтобы слушать вас, а маршал Савиньяк не для того посылал вас сюда, чтобы оставить моего мужа голодным.

Озадаченный барон молчал, грозно вбирая ноздрями пахнущий ужином вечер. Левая кошачья голова склонилась к бронированному плечу. Ульрих-Бертольд думал, баронесса Вейзель улыбалась, положив руку на живот.

— Та, — наконец изрек Катершванц. — Уше фечер, но в земь утра я буду ошидать зфоих уток ф поле! И…

— Благодарю вас. — Баронесса взяла барона под руку. — Курт, идем. Господа, до завтра. У вас просто замечательные пушки!

— Господин барон, — Придд, щелкнув каблуками, загородил удаляющуюся чету, — я и трое моих товарищей с вашего разрешения хотели бы завтра присутствовать на уроке, а сейчас я прошу вас уделить мне четверть часа.

Ульрих-Бертольд уделил.