Глава 4. Талиг. Восточная Придда. Фарна

 

400 год К. С. 20-й — 21-й день Летних Молний

 

1

 

Боги Хайнриха помогли прежде, чем повелитель медведей успел их об этом попросить. Лионель с маркграфом только спустились с Ветровой Гривы, когда из-за похожей на обозленного бобра горы им навстречу вылетел «фульгат» с парой заводных лошадей. Заросшего щетиной сержанта Ли знал в лицо, и лицо это сияло, что могло означать одно — успели!..

— Мой маршал, — выпалил «фульгат», почти раздирая седельную сумку, — вот!

«Вот» оказалось рапортом Реддинга и материнским письмом, пусть торопливым, но емким и ироничным. То, что это пишет чудом спасшаяся женщина, чужой бы не догадался, только мать, будь с ней в самом деле все в порядке, никогда не начала бы с «мой Ли». Тем не менее она владела собой до такой степени, что, высчитав, сколько дней добираться до границы Бергмарк, а сколько — на запад, в Старую Придду, изменила первоначальный план и отправилась к Рудольфу. О цели не было сказано почти ничего, но Лионель понял: в неизбежном столкновении графиня Савиньяк уже приняла сторону Проэмперадора Надора, и отнюдь не как мать.

Время раздумий и колебаний кончилось. Маркграф согласился, что надо спешить, и распрощался, нажелав всего, что может нажелать исполненный дружеских чувств бергер. До Фирзее было полсотни хорн, до Старой Придды — около ста тридцати. Меняя лошадей, «фульгат» домчался до перевалов за шесть дней; Ли выдержал бы подобную скачку не хуже, но уподобиться гонцу или ринувшемуся в Фельп Алве маршал не мог, как не мог бросить на подходе к Ор-Гаролис артиллерию и пехоту. Савиньяку требовались госпожа Арамона с дочерью и готовый на все хотя бы полк. Свой до мозга костей. С последним сложностей не возникло — курьер понесся к Фажетти с приказом отправить в распоряжение маршала Савиньяка младшего Хейла. Не подвели и дамы, без лишних слов согласившиеся трястись в повозке столько, сколько потребуется.

Ли решил перехватить мать на пути к регенту и перехватил. К вечеру четвертого дня пути рыскавшие впереди «фульгаты» принесли долгожданную весть: графиня Савиньяк сейчас гостит у маркиза Фарнэби. Около полуночи парни Хейла уже стучали в ворота Фарны. Обрадовался ли хозяин, Лионель не знал, но Маркус по праву слыл человеком умным, вот его сестра любила мужа слишком глупо и навязчиво, а Валмоны глупой любви, в отличие от глупой ненависти, не приветствовали.

— Лионель! Какой сюрприз. — Фарнэби всегда держался как добрый дядюшка, хотя таковым Савиньякам не доводился. Так, родич друзей…

— Считайте меня второй частью сюрприза, которым вы, несомненно, уже восхитились. Я хочу видеть мать немедленно; надеюсь, вы меня поймете.

— Конечно! — просиял Маркус. — Арлетта поднялась к себе с час назад, но вряд ли легла. Просьбы о шадди и запасе свечей говорят сами за себя. Я тебя провожу, а по дороге выражу законное восхищение. Ты творишь чудеса, но, к сожалению, только ты. Про разгром у Эйвис знаешь?

— Да, — не стал вдаваться в подробности Савиньяк. — Со мной две дамы, насколько я понимаю, хорошо вам известные: госпожа Арамона и ее дочь. Они путешествуют в экипаже, так что я их несколько обогнал.

— Дочь прелестна, не правда ли? — Некогда знаменитый греховодник не преминул подмигнуть. — А вот с матерью нас связывает не самое приятное воспоминание. Мы присутствовали на том кошмарном ужине, когда схватили бедного Фердинанда…

— Что ж, вам тем более будет, о чем поговорить. Дамы Арамона поступают под покровительство моей матери.

— Арлетта об этом уже осведомлена? — явил былое ехидство маркиз.

— Вы можете у нее об этом спросить. Утром.

— Не люблю бессмысленных поступков. — Фарнэби понизил голос. — То, что устроил Генри Рокслей, к слову сказать, было совершенно бессмысленным. Твоя матушка собиралась выехать в восемь утра.

— Послезавтра.

— Я отчего-то так и подумал. Если захочешь меня видеть, я еще какое-то время буду в библиотеке, а слуги являются по первому звонку, когда бы ни звонили. Твои комнаты подготовят через час. Что ж, не буду вам мешать.

Маркус не мешал, но в том, что он смотрит в спину, Ли не сомневался. Не оглядываясь и не сбиваясь с шага, маршал поднялся по лестнице мореного дуба и постучал так, как стучал в Сэ, хотя мать никогда не имела обыкновения запираться. Щелкнуло, распахнулась расписная дверь, и на пороге, привычно щурясь, застыла она. Живая, здоровая, даже не слишком осунувшаяся.

— На площадке внизу Маркус. — Лионель шагнул вперед, и мать отступила в освещенную парой свечей комнату, будто в зеркало. Она молчала, и Ли казалось, что он слышит, как колотятся сразу два сердца; от своего он подобного галопа не ожидал.

Дверь запиралась на засов, и маршал ее запер. Обернулся. Мать стояла посредине гостиной и глядела мимо сына куда-то в угол.

— Ли, милый, тебя не затруднит выпить пару бокалов с Маркусом? — Голос был спокоен и безмятежен, как некогда у постели свалившегося с дерева Арно. — Мне нужно взять себя в руки, иначе я разрыдаюсь, как Идалия по возвращении Бертрама с кухонь…

— Мама… мужчины не выносят материнских слез только над своими разбитыми носами! Ну и когда из слез делают клетку, но ведь ты не Жозина Эпинэ…

— Она ничего не сделала — не смогла. А я уже не знаю, кто я «не»… — Рука с браслетом прикоснулась к воротнику, этот жест был Ли незнаком. — Наверное, слезливость тоже заразна… Заехала в Фарну. И пожалуйста! Не мать, даже не мармалюка — чистая Идалия Валмон! Так что, дитя мое, кыш! Через полчаса я буду походить на человека.

— Нет.

— Не буду?

— Попробуй не шутить. Так будет легче, и мне тоже.

— Кажется, — как же она знакомо, невыносимо знакомо турится! — я наконец-то начинаю вас путать. Ли, это точно ты?

— Да. — Лионель обнял родную, из последних сил улыбающуюся женщину. — Просто я видел тебя в Нохе. Ты стояла у окна, придерживая синюю занавеску, за твоей спиной переодевалась Марианна, а с площади в ворота ломились… вряд ли люди. В них стреляли, они умирали, но не останавливались. Это я тоже видел.

— А ты видел, как умерла Марианна?

 

2

 

— А ты видел, как умерла Марианна?

Сын обнимал ее впервые за, наверное, двадцать лет, а она? Даже не мармалюка, а… Как же ее назвала эта гадина?

— Я тебе не говорила, как меня называла Каролина?

— Мне и без того хотелось ее утопить. За одухотворенность и требования возвышаться скопом.

— Значит, не говорила… — Они так и торчали посреди комнаты, будто статуя на клумбе. Мать и сын, годами не желавшие друг другу выказывать что-то большее, чем дружба… Ли, впрочем, выказал, это она, когда мальчишкам исполнилось одиннадцать, запретила сюсюкать не только себе, но и всем, от служанок и до подруг. Она была права, раз Ли сейчас ее обнимает, тысячу раз права!

— Арно пропал… Вместе с Каном.

— Знаю.

— Ли, только честно?.. Ты ждешь?

— Я ждал даже тебя, а ведь я видел Олларию… У Эйвис было просто сражение, а Савиньякам на войне фартит.

— Дитя мое, мне кажется, ты начинаешь врать.

— Хочешь, поклянусь кровью, что за тебя я боялся больше?

— «Чудовище»!.. Не ты, хотя и ты тоже… Кара называла меня чудовищем, а не матерью, но живы вы, а не ее… Капотты.

— Капотты?

— Я тебе потом объясню. Значит, я тебе снилась?

— Не совсем. — Ли, не разжимая объятий, повел ее к креслу, Арно тоже так делал. Старший Арно… — Мама, я носился по Олларии, будучи в Торке. Не представляю, как у меня это получалось, но я там был. Маркус говорит, ты потребовала шадди; нам его понадобится много, хотя начал бы я с вина.

— Тогда марш за кэналлийским! — Арлетта сделала над собой усилие и разорвала кольцо сыновних рук. — Ты не представляешь, сколько я на тебя вывалю…

— Взаимно. — Лионель улыбнулся и вышел. Он улыбался немного не так, как отец и братья; в детстве близнецов порой различали по улыбкам, а старик Эпинэ шутил, что маршала с экстерриором даже на горшке не перепутаешь. Старый спесивый балбес угробил всю семью, но если б королевой стала Магдала, ничего бы не случилось, так что все из-за Кары, раздери ее кошки хотя бы в Закате!

Добыча, с которой графиня Савиньяк не расставалась, хранилась в дорожном сундучке с розами. Мастер, сработавший сей обретенный на Кольце шедевр, явно принадлежал к той же школе, что и создатель любимой рамочки Ли. Именно поэтому Арлетта и не смогла пройти мимо розового дива, вызвав на рожах при сем присутствовавших «фульгатов» довольные улыбки. Достойные представители Северной армии гордились лебедями своего маршала и были приятно удивлены его матерью… Ну и тем, что она нашлась. Женщина утерла выступившие наконец-то слезы и, откинув снабженную препаршивым зеркалом крышку, вытащила сверток с маской и записками разделенных почти целым Кругом людей. Первый был силен и мудр, второй мудр и слаб, третий слаб и мерзок, но в головоломке, которую графиня Савиньяк собирала сперва с Левием, а потом одна, нашлось место и королям, и ментору, причем ментор сейчас был важнее.

 

3

 

Эту физиономию, да еще глубокой ночью, Луиза предпочла бы счесть дурным сном, но их с Сэль в самом деле приветствовал маркиз Фарнэби. Вынырнувший из столичного прошлого паскудник источал любезность, но не более того, и капитанша уверилась, что красавица, если ей покровительствует Савиньяк, переходит в разряд ангелов. В том смысле, что даже самый ретивый бабник может лишь созерцать и благоговеть. Луизу это устраивало, а обремененная сонным Маршалом Селина уделила маркизу не больше внимания, чем воротам.

Покои, в которые водворили дам, у маменьки Креденьи выпиши бы сладострастный стон. Хозяева поместья умудрились объединить рюшечки, бантики, букетики и прочие прелести в нечто на удивление не тошнотворное, несмотря на пастельные гона.

— Хотела бы я глянуть на маркизу, — призналась Луиза, когда они наконец спровадили слуг.

— Зачем? — зевнула Селина.

— Сама не знаю, — отмахнулась вымотанная не меньше дочери капитанша. — Давай ложиться, утро вечера мудренее.

Мудрость утра проявилась в том, что сбежал Маршал: то ли поманила любовь, то ли просто прогуляться захотелось. Кот уже давно давал понять, что постоянные переезды ему надоели, и не преминул воспользоваться моментом — коль уж с утра не засунули в эту трясучую и скрипучую гадость, то вперед! Точный выбор момента, рывок за дверь, прыжок на подокон-пик, и только хвост мелькнул.

Луизу кошачья выходка не слишком обеспокоила, а вот Сейша встревожилась.

— Жрать захочет, явится, — отмахивалась озабоченная своими мыслями капитанша. — Ты помнишь, что нам представляться графине Савиньяк?

— Да, — подтвердила дочка, шаря глазами по комнате. — Ты моего платья не видела?

— Видела, — Луиза нежно улыбнулась, — а вот ты его больше не увидишь. Наденешь черное.

— Зачем?

— Затем, что мы носим траур, да и вообще для голубеньких тряпочек сейчас не время.

— Мама, а если бы траур нам не шел, ты нашила бы столько черных платьев?

От восторга Луиза выронила гребень. Селина смиренно копалась в сундуке, явно выискивая что попроще, и это было правильно во всех отношениях. Капитанша внешне спокойно занялась волосами: сегодняшний день решал очень многое, и Луиза старательно вспоминала все, что когда-либо слышала о графине Савиньяк, а слышала она не так уж и много. Мать Проэмперадора при дворе почти не бывала, предпочитая Сэ. Краклиха как-то брякнула, что графиня с юности крутит любовь с Валмоном, а на излете молодости пускала к себе сперва Карлоса Алву, а потом и Рокэ. Про Валмона Луиза слышала и раньше, от маменьки, но господин Креденьи сказал, что это чушь и Арлетта, будучи урожденной Рафиано, добродетельна, но, увы, не женственна и не слишком умна. Разговор, впрочем, затеяла Аглая, а хвалить в ее присутствии других дам было чревато.

— Я надену это. — Дочь держала на вытянутых руках платьице с белой оторочкой. Совсем простенькое, но превращавшее Селину в героиню баллады.

— Отлично, — одобрила Луиза, вдевая серьги. — Как ты смотришь на то, чтобы сходить в церковь? Повернись-ка…

Селина послушно подставила шнуровку, но мысли ее были явно заняты другим. Узнать, чем именно, труда не составило: дочка слишком близко принимала к сердцу отсутствие Маршала, к сожалению, пока четвероногого.

— Хорошо, — вздохнула капитанша. — Пошли искать… Для начала спросим прислугу. Люди здесь приятные, да и от пары монет никто не откажется…

В доме о беглеце не знали ничего, но копавшийся в клумбах у парадного входа парень радостно закивал.

— Ага, видел такого! За конюшни вроде бы трусил… Здоров, зверюга! Поискать? Сейчас-то я не могу, а как солнце придет, за милую душу.

— Будем очень признательны. — Луиза красноречиво тронула кошелек, но садовник, заметив некстати вылезшего хозяина, торопливо ткнулся носом в циннии.

— Мама, — твердо сказала Селина, — я пойду к конюшням.

— Хорошо, — быстро согласилась Луиза. Сбежать от маркиза уже не выходило, а девочке в обществе пошляка, пусть и притихшего, делать было нечего. — Туфли не запачкай.

Маркиз подплыл той самой «изысканной» походкой, от которой капитаншу тошнило ещё в Олларии, и предложил осмотреть сад, не забыв спросить про торопливо удалившуюся Септу. Луиза слегка смутилась, позволив собеседнику решить, что дочка пошла… поправить прическу.

— Подобное совершенство, — проворковал Фарнэби, — пс нуждается в талантах куафера и портного. Ваше появление здесь сродни чуду, признаться, я не думал, что увижу вас вновь. Я счастлив.

— Вы нам льстите.

— Вашей дочери льстить невозможно, а вы слишком умны, но мое счастье при виде вас двояко. Я рад не только за свои глаза, но и за свою репутацию. Видите ли, мое положение среди дворян провинции несколько пошатнулось…

Маркиз был большой мастак на словесные завитушки, но положение, в котором он оказался, и впрямь было незавидным. Те, кто удрал из Олларии раньше Фарнэби, либо сидели пол замком, либо, отряхнув с лапок манрико-колиньярский прах, рьяно служили регенту, всячески порицая как временщиков и трусов, так и переметнувшихся к узурпатору предателей. Фарнэби с бегством опоздал и был встречен более чем холодно, а все потому, что ни в кого не стрелял и в окно не прыгал. Маркиз всего лишь остался с Фердинандом, иногда говорил ему правду и в глаза назвал маршала Рокслея дураком. Тем, кто судил о столичных делах из своих поместий, этого было мало, да и доказательств у Фарнэби не имелось. До встречи с госпожой Арамона. О том, что вдовая капитанша являла собой ценность лишь в сочетании с Савиньяками, маркиз тактично умолчал.

— Сперва меня обвиняли в сговоре с ее величеством, которую называли не иначе как «эта Ариго», — сетовал Фарнэби. — Дескать, мы предали короля в руки узурпатора и сдали Олларию.

Потом ее величество разнесла эту сплетню в клочья, и что же? Теперь я бросил уже королеву. Нет, я не спорю, я в самом деле не кинулся на изменников с вилкой для рыбы, но разве те, кто меня судит, сами хоть кого-то спасли?.. Поймите, я не напрашиваюсь на орден, да в Талиге и нет ордена, который дают за непредательство, но мне обидно. Где были бы мои соседи, окажись они за тем же столом, что и мы с вами? Это здесь Давенпорт на Давенпорте, а в Олларии? Гогенлоэ обижен на меня за то, что я принял от Фердинанда должность геренция, а почему мне было ее не принять? Я, между прочим, исполнил волю моего короля.

— Что и кому я должна подтвердить? — перешла к делу Луиза. — Я слышала, как вы выступили против замены Первого маршала Талига, помню и то, что вы сказали Рокслею, но не стану же я объезжать ваших соседей!

— Что вы, я никогда не посмею просить о подобной жертве! Но вы можете открыть глаза вашим покровителям хотя бы на историю с Гогенлоэ. Простите… Мне кажется, или я вижу вашу дивную дочь? И почему-то в обществе моего старшего конюха…

Маршала поймали. Конюх, дюжий мужчина средних лет, волок издающий боевые вопли сверток. Селина с поджатыми губами шла рядом.

— Мы искали пропавшего кота, — несколько растерянно объяснила госпожа Арамона. — Нам сказали, он побежал к конюшням. Наверное, паршивец затеял драку.

— Мне не нравятся их липа, — бросил Фарнэби. — Им следовало бы улыбаться.

 

4

 

— Создатель, — Арлетта не выдержала и поморщилась, — что за мерзкое существо! И ведь я эти откровения уже читала. Некоторые души сродни тухлым яйцам, пробирают при каждом столкновении…

— Это сравнение тебя недостойно, — укорил Ли. — Одно тухлое яйцо проберет один раз, а сей мэтр не отпускает тебя вторую неделю. Впрочем, я тоже потрясен. Его гальтарским. С подобными знаниями браться переводить Эрнани…

— Ты переведешь лучше?

— После войны. Но перейти на язык Иссерциала и Эсператии, чтобы скрывать свои мыслишки! Это само по себе притча. — Лионель вновь взялся за записки покойного ментора. Шабли вел их со дня прибытия в Лаик, сперва на талиг, потом, едва не попавшись с Сузой-Музой, на гальтарском. Весьма посредственном, сын был прав. Сын был прав, и сын был рядом, но наполняло душу теплом, смешанным с растущей тревогой на Арно и ощущением того, что нужно спешить. Куда и зачем, женщина не понимала, как не понимала, для чего перед самыми родами затевала большие уборки с вытряхиванием всех шкафов и сундуков. Тогда она торопилась, боялась не успеть, боится и теперь.

— Мама, — окликнул Лионель, — те, кто остался в Лаик, не пытались свести счеты с Сэц-Пуэном?

— Нет.

— Из Олларии до Лаик вас добралось сперва трое, потом Джанис с Пьетро притащили еще шестерых, причем вы с Пьетро в скверне, если зелень — это скверна, можно сказать, купались… Не взбеленился никто — ни вы, ни слуги, ни солдаты с крестьянами, а мэтр, чуть ли не в каждой записи объяснявшийся вам в ненависти, тревожился лишь о том, возьмут ли ею с собой. В первый день дороги не произошло ничего, потом вы встретили Уилера, Шабли все еще был тих и лишь хотел добраться до рукописей Эрнани…

— Не совсем так, — уточнила Арлетта. — Сами рукописи ею не занимали, он пытался навязать себя. С учетом его чувств это особенно мило…

— Затем он решил попытать счастья еще раз, привлек на помощь Сэц-Пуэна, отыскал тебя, начал прежний разговор и сорвался.

— Это было мерзко, — припомнила Арлетта. — Сперва я подумала, что он пьян…

— А это и похоже на пьянство, которой стало чумой. Или на чуму, которая похожа на пьянство…

— Города, пьяные чумой. — Женщина вздрогнула. — Ужасно…

— Да, — и не вздумал утешать Лионель. — Рокэ опасался Олларии, но об Эйнрехте он не думал.

Стук в дверь показался тревожным, а может, тревога была с ней. Арлетта поправила волосы. Она не хотела ждать худшего, но ждала.

— Прошу прощения, — извинился Фарнэби. — Дважды прошу. За вторжение и за то, что под моей крышей…

 

5

 

Все началось с того, что Селина пошла искать кота. Собрата-Маршала Лионель помнил — черно-белый, дворовый, боевой, он просто не мог не удрать. Во время поисков девушка столкнулась со вторым дворецким Фарнэби, и тот повел себя невежливо и даже пошло. Девица Арамона ссориться, по своему обыкновению, не захотела и, не сказав грубияну ни слова, двинулась дальше. За конюшнями ей помогли-таки отыскать пропажу, и с котом на руках Селина отправилась назад.

О том, что было дальше, рассказывали трое, не считая надо и не надо встревавшего хозяина, но хватило бы и одной Селины, которая умела и рассказывать, и отвечать. Савиньяк почти видел пустой двор и девушку с черно-белым котом, который внезапно дернулся и напрягся; хозяйке пришлось обхватить буяна поперек туловища обеими руками, и тут из ближайшей приоткрытой двери вывалился давешний пошляк. Еще не известно, как бы все обернулось, сдержи дворецкий свой язык хотя бы полминуты, но словесная гнусь полезла из него, когда он был еще шагах в десяти. Что происходит, Селина не понимала, но угрозу почувствовала, а Маршал уже рычал на приближающегося человека, рычал низко, страшно, куда свирепей, чем на Зою.

Не останавливаясь, мужчина нагнулся и подхватил приличных размеров палку. Селина прижалась к стене сарая, а потом, не соображая, что делает, резко выбросила руки вперед, и растопырившийся кот полетел прямиком в перекошенную морду.

Рычание сменилось пронзительным воем, переполошившим, казалось, все поместье. К вою примешалась яростная брань — дворецкий пытался, прикрывая одной рукой глаза, отодрать от себя зверя. Маршал же старался запустить когти поглубже. Потом сразу с двух сторон на двор выскочили люди — старший конюх и несколько его помощников, выскочили и замерли в недоумении.

Объяснил все сам «котодранец»: он сумел наконец отшвырнуть зверя и, подхватывая с земли оброненную палку, выдал тираду предельной гнусности. Тут ему вновь пришлось отвлечься на Маршала, ненадолго, но этого хватило. Селина успела только начать: «Он на меня…», как молодой парень в кузнечном фартуке со всего маху врезался в обидчика девушки сбоку. Следом налетели остальные. Пара увесистых ударов по голове, и урод уже не мог подняться, тогда его принялись бить ногами.

Старший конюх к веселью не присоединился, у него были дела поважнее. Ловко накинув на все еще топорщившего шерсть кота куртку и крепко прижав зверя к груди, он повернулся к Селине: мол, я вас провожу и киску вашу поднесу, нечего тут делать, без нас справятся.

Девушка молча пошла вперед, конюх задержался, обернувшись на своих ребят, а те старались, лупили с душой, крепкий с виду мужчина уже не брыкался и не ругался, только хрипло охал, и тут вмешалась Селина, потребовав прекратить избиение.

— Монсеньор, — объяснила она, — понимаете… Он совсем такой, как вы говорили. Я подумала, вы захотите посмотреть.

 

6

 

Вот и познакомились с графиней… Хорошо так познакомились! Луиза не рыдала и не ржала в голос лишь потому, что не шала, что ее душит — слезы или смех.

Савиньяк вытрясал из свидетелей душу, мать ему помогала, Селина, морща от усердия лобик, вспоминала выплеснутые на нее пакости, словно урок. Непонятные слова дочка заменяла теми, что были ей известны; получалось нелепо до чудовищности и чудовищно до нелепости, особенно когда невинная дева объясняла, что ее посылали в Ноху…

— Или в Нуху? — Сэль не была уверена до конца. — Там продают талигойских невольников. Этот человек мог хотеть, чтобы меня продали холтийцам…

— Я не думаю, что нам важны его желания. — Графиня говорила ровным голосом, но в черных глазах Луизе почудилась смешинка. — Мне кажется, Фарнэби, мы получили полное представление о душе вашего дворецкого.

- Мерзавец отправится на каторгу, — отрезал маркиз. — Завтра же. К сожалению, я не могу его повесить. Увы, не все поправки к кодексу Франциска полезны… Да-да, я знаю, что вы скажете. Я не могу повесить мерзавца, но и мерзавец с титулом не может повесить приличного человека. Все так, но в данном случае жаль.

— В данном случае идет война, а во время войны мерзавцев вешают, когда они попадаются. — Сын на мать не походил совершенно, и при этом родство просто било в глаза. — Поправки Диомида требуют лишь наличия свидетелей. Они есть.

— Так в чем же дело? — возрадовался любезный хозяин. — Правда, я не уверен в сноровке моих людей… Может быть, ваши «фульгаты»?

— Может быть. — Савиньяк поднялся. — Сперва я хочу увидеть этого…

— Кнуда, — с отвращением напомнил Фарнэби.

— Имеет смысл взглянуть нам всем. — Графиня взяла со стола что-то завернутое в шаль и встала.

— Но стоит ли дамам? — выразил сомнение маркиз.

— Мне — безусловно, госпожу Арамона я просила бы присоединиться к нам, а Селине идти не стоит, с нее впечатлений хватит.

Дочь, видимо, считала так же; поставив в известность Савиньяка, она успокоилась. Луиза вздохнула, вспомнив, как трепетное создание, вместо того чтобы лишиться чувств или хотя бы заплакать, тихо и упрямо толкало всех к Проэмперадору и добилось-таки своего. Не внял только Маршал: зловредный котяра умудрился извернуться, выпутался из куртки, плюхнулся наземь и тотчас исчез под домом.

— Сэль, — предложила Луиза, — поищи Маршала еще раз, только, пожалуйста, не одна.

— Я прослежу за этим, — заверил Фарнэби. — Мечтал бы лично, но ведь я должен присутствовать при допросе?

— Да, — подтвердил бесхвостый маршал. — Селине помогут «фульгаты». Маркус, вы были довольны этим Кнудом?

— Пожалуй… Дело свое знает, услужлив, понятлив. Будь иначе, я б его не держал.

— Семья у него есть?

— Ко мне он поступил вдовцом, но года три назад женился на дочери помощника нотариуса из Новой Фарны. Девица была старовата, однако с недурным приданым.

— Родню супруги навещают?

— Конечно, ведь они ждут наследства. Третьего дня Кнуд ездил с поручением в город, наверняка был у тестя.

— Третьего дня… — задумчиво повторила графиня. — Есть ли в Новой Фарне беженцы из Олларии, вы, само собой, не таете.

— Увы… Но ведь можно узнать.

— Если потребуется.

Напавшего на Сэль ублюдка отделали отменно. Луиза с трудом скрыла ликованье при виде заплывших глазенок и разбитой хари. «Услужливый и понятливый» был стянут конскими путами, в небитом и несвязанном виде он наверняка был осанист и вальяжен, но теперь напоминал толстую кровяную колбасу, брошенную у задней стены конюшни. Рядом стоял парень с вилами и блаженно улыбался.

— Гошподин мафкиз, — взвыла «колбаса», и Луиза с радостью обнаружила, что зубов у поганца поубавилось, — гофпова ггафиня! Умоляю… высфуфайте!.. Это заговов… Ставффый конюх меня ненавидит… Я газобвачив его пьянство…

Виноваты были все. Старший конюх с подручными, беспробудно пьянствующие и обкрадывающие доверчивого маркиза. Управляющий, состоящий в доле с конюшенными ворами и только и думающий, как бы выжить честнейшего дворецкого. Глупая девица, которая в ответ на предложение помощи спустила в доброго человека страшным зверем и подняла крик. Зверь, вне всякого сомнения, бешеный…

Оклеветанный страдалец усердно кашлял кровью, всхлипывал, взывал к маркизу, Савиньяку и Создателю и тщился осенить себя знаком. Выглядело сие тошнотворно, лживо и… неопасно.

— Мэтр Шабли вел себя иначе, — тихо сказала графиня, и се сын в тон откликнулся:

— Мэтра Шабли не били конюхи.

— Главаря мародеров били «фульгаты»…

— Просто насильник?

— Средь бела дня? Вряд ли, но мне непонятна эта плаксивость. Мэтр не защищался бы, а нападал, главным образом на хозяина. Мол, как ты, старый дурак, не оценил его, такого прекрасного…

— Маловато выпил?

— Я квянусь, квянусь Совдателе… Это офыбка… Девуфка не понява… Фто… Фто мовет быть нувно бваговоспитанной девице на конюфне? А мофет… мофет… она думава, фто я видев, фто она там девава с конюхами…

Загрызть ублюдка Луиза не успела: из-за угла конюшни показалась Селина в сопровождении стройного сухощавого офицера. Кошачья корзинка придавала «закатному коту» удивительно мирный вид. Казалось, он собрался на рынок.

— Фьюха! Ах ты ф! Подвая………Я тебя… твою……тебя… на…

Хрясь! Страж с вилами пустил свое орудие в ход, не дожидаясь приказа. Правда, пока лишь черенок. Не помогло: «безвинно оклеветанный» корчился, но продолжал сыпать словесами, которых избегал даже пьяный Арнольд, и Луиза почувствовала благодарность к покойному мужу, правда, не столь сильную, как к молодому конюху.

— Теперь это он, — сказала графиня, и в ее голосе чувствовалось… удовлетворение. — Значит, два или три дня…

— Похоже. — Савиньяк обернулся к Фарнэби: — Маркус, я забираю вашего котодранца, а взамен оставлю десяток солдат, дня на три. Это нужно ради вашей же безопасности.

— Как хочешь. — Хозяин Фарны, брезгливо выпятив губу, смотрел на продолжавшую бесноваться колбасу. — Но не лучше ли повесить?

— Пока нет. Уилер, отведите дам в сад и побудьте с ними.

— Идите к южной стене, — оживился маркиз, — там как раз расцветают гладиолусы.

— Слышите?

— Госпожа Арамона, — графиня Савиньяк подхватила капитаншу под руку, — в самом деле, идемте. Странно все получилось. Я еще ни с кем не знакомилась так, как с вами и вашей дочерью…

Луиза в ответ смогла лишь кивнуть, но последней каплей стало появление виновника суматохи. Изо всех сил задирая башку и хвост, Маршал куда-то волок еще трепыхающегося голубя.