Глава 3. Талиг. Франциск-вельде

 

400 год К. С. 4-й день Осенних Скал

 

1

 

Ульрих-Бертольд, бурча себе под нос что-то невразумительное, внимательно разглядывал уходивший на северо-восток тракт, развилку перед городком, начинавший превращаться в потревоженный муравейник лагерь. Франциск-Вельде лежал у бергера сзади, за правым плечом, лагерь был впереди и слева. Присутствующие благоговейно молчали. Кроме Бертольда.

— Вот же Зараза! — почти весело шепнул он Чарльзу. — Опять кругом прав вышел! И кто бы мог подумать?

— Зараза и подумал. — Или не подумал, просто сделал как полагается, а не как делают все. Если б не Придд со своими дозорами, праздник продолжался бы, пока из-за поворота не полезла смерть. «Спруты» вырвали у нее час, толку-то… — Этот курятник и за полдня в боевое состояние не привести.

— Да уж!.. — охотно согласился Бертольд. — Вот тебе и тихое местечко… Похоже, старый добрый Бруно опять всех перехитрил.

— Живы будем, узнаем. Если дриксы подойдут по дороге, вряд ли они оставят холм без внимания, там ведь даже пушки есть.

— Ударят по лагерю, а городишко на закуску?

— Могут и сразу. Их пять тысяч и больше, хватит и на Франциск-Вельде, и на лагерь. Ополченец опытному солдату не противник, а неопытные по Марагоне вряд ли шляются. Хоть бы женщин отправить успели… — Женщин? Не ври хотя бы себе, марагонкам не уйти, но Вейзель должен позаботиться о жене и Мелхен. Тут всего-то и нужно пяток солдат и лошади.

— Господа драгуны, — Эрих Выходец молодцевато стукнул башмаком о башмак, — господин барон просят!

Ульрих-Бертольд глядел исподлобья и грозно сопел, он был недоволен, хоть и не сильней, чем обычно. Тем не менее начал воитель — диво дивное — с похвалы.

— Фаш полкофник — толкофый молотой тшелофек и знает, што есть порядок. Ф этой плохой каше он не забыфал про фас. Фам фелено, когда фы мне не нушными станете, фернуться ф полк, но фы мне нушны. Тругих офинероф с опытом я не имею, а тейстфофать быстро надо есть. Мы здесь, ф отличие от фсех протших, имеем пять зотен фоорушенных и фыстроенных зольдат. Отрашать перфый удар есть наш долг. Фы будете отпрафляться на лефый фланг. Командофать дфумя зотнями. Фы поняли?

Спорить не приходилось, к тому же ветеран был кругом прав. Чарльз молча отдал честь, Бертольд не удержался:

— Господин барон, это Бруно?

— Зейтшас не фашно, из какой луши вылезали эти гуси! Зейтшас фашно их ошчипыфать. Фсем зтроиться! Шифо!

Громогласную команду повторили и разнесли рожки и барабаны. Беспокойно крутившие головами ополченцы бросились на зов, причем довольно шустро. Чарльз посмотрел в сторону Франциск-Вельде, надеясь увидеть отъезжающих всадников, хотя увозить женщин через поле было просто глупо.

— Не волнуйся, — утешил неугомонный Бертольд, — Вейзель первым делом спасет жену, иначе она не даст ему спасать отечество… Ты мне лучше скажи, как «фульгаты» целый корпус прошляпили?

— Откуда я знаю!

— Перед битфой фоитель проферяет орушие, а не ишчет финофатых. Но я укашу маршалу на ошибки разфедтшикоф.

Чтобы указывать маршалу, надо для начала уцелеть и добраться до своих. На Франциск-Вельде перло не меньше пяти непонятных тысяч, а сколько дриксов разгуливало в других местах? «Фульгаты» могли прохлопать одинокий корпус, а могли и не прохлопать, просто командованию стало не до марагов с их ополчением.

— Дорогу!.. Прошу простить… Дорогу!

Давенпорт отшагнул в сторону, пропуская несущегося со всех ног Эриха. Разогнавшийся парень прижимал к сердцу нечто завернутое в бирюзовый бархат и явно тяжелое.

— Господин барон… Вот…

Это был пресловутый шестопер, на который Эрих для удобства насадил шлем с двуглавым котом. Дотошно оглядев чудовищный гриб, Катершванц поморщился, счистил ногтем что-то присохшее к сверкающей «шляпке», водрузил шлем на голову и, потрясая шестопером, медленно двинулся вдоль взволнованного строя. Сзади долговязым аистом вышагивал Выходец с бирюзовой тряпкой через плечо.

Обход не затянулся. Дойдя до левого края, ветеран цыкнул на Эриха и взмахнул своим оружием. Мараги выпятили груди и втянули животы, завороженно взирая на «грозу Виндблуме»; они отнюдь не казались испуганными, но и на солдат походили мало.

— Фот тут фаш город, — объявил Ульрих-Бертольд, — а фон там — фаритские уроды. Што они будут делать с фашим городом, если фы будете их пускать, фы знаете. Фы потренирофались, пора себя проферять ф зрашении. Мушкеты зарядить, алебарды дершать зильно и не бешать без приказа.

 

2

 

Нареченная Бертой и три ее полные сил подруги рвали простыни, а Мэллит с другими женщинами сворачивали полотняные полоски в бинты. Гоганни знала, что беженцы отдавали приданое своих дочерей, и это было знаком войны, настигшей марагов, когда о ней позабыли. Бежать было поздно и некуда; дриксы, о которых гоганни слышала лишь дурное, убили праздник и принесли беду. Мужчины готовились сражаться, женщины — им помогать, и в одних глазах светилась надежда, а в других каменело отчаянье.

Мэллит не боялась, хоть и понимала, что скоро многие умрут и многие заплачут. Гоганни хранила в душе иные страхи — одни прятались в ночи, другие бродили под солнцем, призывая зло, и это было еще хуже. Когда роскошная сказала, что они остаются, Мэллит обрадовалась: гоганни боялась озерного замка и отказавшейся от сердца больше, чем идущих к Франциск-Вельде врагов. Нареченная Юлианой, не зная правды, назвала страх храбростью, сказала, что скоро вернется, и велела помогать Берте. Пальцы Мэллит скручивали бинты, а ее уши рвали воющие крики, которые здесь называли песнями. Слов девушка не понимала, но старушка, сморщенная, как ядро ореха, и быстрая, как воробей, объяснила, что поют о том, как молодая графиня полюбила красивого слугу, а старый граф узнал об этом и отомстил.

В доме достославного Жаймиоля рассказывали много похожих историй; Мэллит их никогда не любила, к тому же ей было нехорошо.

Если б не дриксы, она выпила бы отвара из трав и легла, прижав к животу нагретый камень и растирая грудь, которую словно кололи невидимым кинжалом.

— …темной ночью он войдет к ней в замок, хотя войти туда не может никто, — продолжала переводить старушка. Мэллит заставила себя слушать и поняла, что это другой любовник, другой муж, другая красавица и другая песня. Певицы дарили другим бодрость, но Мэллит хотела тишины. Бросив в корзинку очередной бинт, девушка, не выдержав, украдкой нащупала под платьем шрам. Прикосновение отдалось острой болью и тошнотой. Мэллит торопливо сглотнула семь и один раз и утерла вспотевший лоб. Она была свободна, первородный Удо ее отпустил, только луна в свои дни путает явь и память.

— Стелите здесь… — Голоса казались глухими и далекими. — Проходы пошире оставьте… Мне нужно… Четыре… Пять бочек… Ждать не будут… Барышня… Под ноги… под ноги смотри!.. Мало… Что… опять к коменданту идти… Барышня… Баронесса…

— Я…

Девушка, покачнувшись, вскочила и поняла, что нареченная Бертой больше не кричит, а указывает толстым мужчинам и худым юношам, как ставить повозки, где стелить солому и куда носить воду.

— Барышня, вас мамаша кличут. Тама, внизу, где коновязь. Мэллит двигалась, будто в тумане, но не ошиблась дорогой и не упала, а потом тошнота иссякла. Вокруг сновали марш и, луна больше не мешала различать их лица и понимать их слова. Девушка помнила о дриксах, но избавление от боли дарит счастье даже на краю обрыва — гоганни улыбнулась, и насупленный толстяк с мешком на плече улыбнулся в ответ.

— Видишь, — сказал он кому-то с таким же мешком. — Видишь, Грета, барышня не боится. Уж она-то знает — шуганут этих…

 

Последнего слова Мэллит не знала, но названная Гретой поняла и ответила:

— Еще б не шуганули! Стал бы генерал жену на сносях да еще и с дочкой тут держать, если б вовсе плохо было. Вот как увезут их, считай, всё… Бросят нас.

Всё уже было плохо, но роскошная, зная это, осталась, и нареченный Куртом не принуждал ее бежать и не бежал сам. Несущая мешок судила тех, кто хотел назвать Мэллит дочерью, и была несправедлива. Слушать такое было горько, оставлять без ответа — гадко.

— Мы не уехали, — сказала гоганни, заступая Грете дорогу, — и мы не уедем. Оставьте свою ношу и помогайте защищающим вас и ваш город.

Женщина с мешком принялась говорить и говорила быстро, но Мэллит не желала видеть лицо, красное, как свекла, и слушать пустые слова. Отстранив навязчивую, девушка побежала дальше, зная, что придет день, когда она назовет роскошную мамой, сумеет назвать… Если их всех не возьмет сегодня война.

 

3

 

Придорожные заросли не радовали, но лучшего укрытия, чем плохонькие кусты и отличнейшая крапива, в нужном месте не нашлось. Ульрих-Бертольд вывел ополченцев вперед, поближе к дороге, и велел прятаться. Мараги старались, получалось так себе.

— Всё в порядке, — твердил Чарльз «своей» сотне, — сойдет… Главное, чтоб издали не заметили… Всё в порядке…

С Бертольдом они столкнулись у торчащего среди подобревшей осенней крапивы куста. Приятель тоже ободрял доставшихся ему сыроваров, не забывая, по своему обыкновению, дурачиться. Шляпу теньента «украшали» какие-то веточки, а на мундире лиловел цветок чертополоха.

— Он почти такого же цвета, как кипрей, — принялся объяснять Бертольд, хотя Чарльз ни о чем не спрашивал, — только умнее, потому с колючками. Попробуй, сорви.

— Зачем?

— Тебя ничем не пропрешь… А старик не только дурой своей махать мастак, соображает. В перестрелке у нас шансов нет, а в общей свалке силы будут поравней, главное, чтоб без строя и команд… Кипрейщики дриксов зубами грызть станут, одно слово — родственнички.

— Я не родственничек, — хмуро откликнулся Чарльз, — но спросить с этой сволочи пора. Только б конница не подтянулась…

— Зараза не проглядит… Удачи!

— Удачи…

Потянулись минуты. Мараги сидели в крапиве, стараясь не дышать, и от этого дышали и сопели больше обычного. Это было глупо и злило, но Чарльз терпел — не хватало сорваться на новобранцев, которым сейчас еще тошней. Капитан проверил оба пистолета, отогнул крагу, расчесал кем-то укушенную руку, дал себе слово больше так не делать, уставился на дорогу и принялся про себя считать. Где-то на четырехстах вдалеке показались серые прямоугольники дриксенской пехоты.

«Гуси» перли бодро, едва ли не рысью, явно претендуя на праздничное угощение, и Давенпорт понял, что ненавидит. Именно этих, именно сейчас, и Мельников луг тут ни при чем… Будь Чарльз ополченцем, он уже бежал бы навстречу врагу, непристойно ругаясь, но офицерская выучка брала свое. Все, что себе позволил капитан Давенпорт, это шипеть:

— Да они чуть ли не бегут… «гуси» перелетные…

— Зидеть! — проревело над зарослями. — Шдать! Кто будет фстафать без команды, из того я буду делать фарш для колбасок!

Внушение помогло даже Чарльзу, и дело было отнюдь не в шестопере, хотя этим чудом можно было превратить и в фарш, и в паштет, и в пюре любого. Бергерский рык будто удавку накинул на что-то очень нехорошее, что поднималось в душе; злость никуда не делась, но ждать стало проще, Чарльз уже не боялся не справиться с собой и потерять от ярости голову, а серые мерзавцы приближались. «Гусиное» знамя нагло реяло над марагонской дорогой, просто напрашиваясь на хороший картечный залп, только у Вейзеля не было ни единой конной батареи, одно неподъемное старье на холме.

Нет, никто не высунулся, не завопил, не помчался на врага или, наоборот, прочь, просто кусты и крапива не были лесом, а дриксы — слепцами. Всадник, неторопливо ехавший сбоку от строя, замахал шпагой, указывая прямо на Чарльза, из-под знамени заорала труба — заметили. Шагов за сто, могло быть и хуже.

Чего Катершванц дожидается теперь, капитан не понимал, а серые сбавили шаг; из-за их левого фланга показались такие знакомые «крашеные», в этот раз — красные. Эти, похоже, забирали в сторону лагеря; что творится в той стороне, Чарльзу со своего места понять было трудно, но крики офицеров и сержантов из-за серых шеренг долетали даже сюда. Чужие крики словно спустили с цепи непонятное бешенство, Давенпорт до боли сжал кулаки, борясь с почти непреодолимым порывом вот прямо сейчас броситься убивать. Долго он не выдержал бы, но ждать больше не требовалось. Затрещало, и над чахлыми зарослями воздвиглась показавшаяся огромной фигура. Вскинутая к небу ручища сжимала шестопер, надраенный шлем горел в солнечных лучах, зычный глас перекрывал и дриксенскую трубу, и вопли рвущихся в бой марагов.

— Фоители! Шагом — фперед!

Чарльз вскочил, выдергивая шпагу из ножен, и, не щадя горла, повторил приказ. Его сотня дружно повалила вперед, пришлось трижды, надрываясь, проорать «Шагом!», да ещё по очереди ухватить за шиворот пару самых ретивых. Ничего, поняли…

— Зтрелки! Целиться! Огонь!

Залпы грохнули почти одновременно с обеих сторон. Кто-то упал, кто-то заорал, знакомо завонял сгоревший порох.

— Фперед! Быстро! Агмар-р-рен!

— Бегом, парни, бегом!

Не надо много стрелять, тут дриксы все равно сильней. Главное — добраться, добежать, ударить… Это за сто шагов мушкетер охотник, ты — дичь, в рукопашной злость может многое, злость и число. «Серых» перед ополченцами сотни три, не больше, но у них выучка…

— Аг-мар-рен! — ревело сбоку и чуть впереди. — Агмар-р-рен! Мараги, не разбирая дороги, осенними кабанами неслись к цели; захоти Чарльз их остановить или хотя бы развернуть, его бы просто смели. Они смели бы и самого Катершванца, вздумай тот встать между местью и дриксами, а те — будто и не солдаты, а такие же ополченцы, ломая свой знаменитый строй, ринулись навстречу старым врагам. Десяток мгновений, и две уже не шеренги — остервеневшие человеческие стаи — схлестнулись в дикой, неистовой драке, когда главное — убивать. Любым способом, любой ценой, хоть бы и умирая…

 

4

 

Роскошная спорила с первородным Валентином, а чуть поодаль держали коней под уздцы четверо воинов. Мэллит помнила их одежды — это были люди Повелевающего Волнами.

— …Курт хочет, чтобы мы с Мелхен помогали раненым, — говорила нареченная Юлианой, и голос ее был еще громче, чем всегда. — Здоровенным лбам там не место! Пусть отправляются на батарею, Курт скажет им, что делать.

— Сударыня, Приказ отдан. — Первородный был спокоен. — Мои люди слушают только меня. Они останутся с вами до конца сражения вне зависимости от вашего мнения. Добрый день, баронесса.

— Добрый день, господин полковник. — Тело Мэллит внезапно сделало реверанс, лишь потом девушка поняла его неуместность.

— Он собирается приставить ко мне охрану! — Глаза роскошной сверкали гневом. — И это когда у Курта каждый приличный солдат на счету… Но ты умничка! Этот наглец — полковник, а не генерал. Ему нужен приказ, он у него будет…

— Это невозможно, сударыня. Генерал Ариго, которому я подчиняюсь, находится отсюда в трех днях пути, равно как и маршал Савиньяк. Госпожа баронесса, наш разговор становится бессмысленным, но если вы так или иначе вынудите моих людей уйти, их накажут за дезертирство. Должен добавить, что Герхард имеет некоторые навыки в обработке ран, а бой, судя по звуку, уже начался. Пока лишь на дороге, но мне пора в полк, а вам…

— Я знаю, что мне делать. Мелхен, полковник Придд хотел тебя видеть, можешь его проводить, только недалеко. Который из них Герхард?..

Нареченный Валентином показал, и роскошная ушла; ее походка была царственна и полна недовольства.

— Вы имели дело с ранами, баронесса? — Первородный заговорил, и Мэллит отвернулась от уходящей.

— Нет, но я знаю, какие травы облегчают боль и как приводить в чувство и делать так, чтобы сердце забилось ровно…

— Сперва вам придется привыкнуть к очень неприятному зрелищу. Во время сражения убитых и умирающих оставляют на месте, легкораненые сами не хотят уходить. В тыл понесут тех, кто пострадал тяжело, но умереть в ближайшее время не должен. Это люди со сломанными костями, с рассеченными мышцами, все в крови, часто воющие или теряющие рассудок от боли. Колотые раны выглядят менее страшно, хотя смертельными оказываются чаще. Мой совет может показаться странным, но постарайтесь не думать о раненых, что будут кричать, стонать, сквернословить, как о людях. Представьте себе разделанных кур, которых нужно быстро натереть специями и обернуть холстом, это вы умеете, я знаю. И еще одно. Если Герхард скажет вам, что пора уходить, не спорьте и во всем доверьтесь ему. Возможно, к баронессе Вейзель придется применить силу, но на ваше благоразумие я рассчитываю.

— Нет!.. — Названный Абелем так ими гордится, а Грета с мешком кричала, что они сбегут. — Мы не можем… Мы обещали…

— Ребенок баронессы Вейзель сможет что-то обещать и отвечать за свои слова еще не скоро, а мародеры имеют обыкновение вспарывать беременным женщинам животы. Даже если убийцы получат свое, убитых никакое возмездие не вернет. Вы будете слушать Герхарда?

— Я помогу увезти нареченную Юлианой, когда придет беда. Можно мне найти… генерала Вейзеля и сказать ему об этом, чтобы его сердце возликовало?

— Я был с докладом на батарее, прежде чем встретился с вами. Генерал Вейзель просил меня позаботиться о своей супруге, причем так, чтобы она ничего не заподозрила, и я обещал.

— Первородный Валентин всегда спасает чужих женщин?

— Собственную мать мне спасти не удалось. Она осталась бы жива, если б не вела себя столь же… благородно, как госпожа Юлиана. Баронесса, я не утверждаю, что Франциск-Вельде обречен, все зависит от стойкости ополченцев и настойчивости дриксов, но вы должны быть готовы.

 

5

 

Резня кончилась как-то сразу. Дриксы откатились назад, к дороге, мараги — с явной неохотой — к кустам. От сотни Чарльза осталось чуть меньше двух третей, потери Бертольда были ощутимей, но сыровары по-прежнему рвались в бой, только вот стало их маловато.

— Зтроиться… Зтроиться… — Ульрих-Бертольд собирал свое рассеявшееся воинство, как наседка цыплят, вернее, как ставший наседкой дракон. Каков пресловутый «ужас Виндблуме» в деле, дравшийся на другом фланге Чарльз, понятно, не видел, но вид старика говорил сам за себя — в крови были даже кошачьи головы на шлеме.

— Да уж, — Бертольд потерял шляпу, но не чертополох, — умеет наш дедушка молотить… Дальше-то что? Скажешь «откуда я знаю», наябедничаю баронессе. Какой-нибудь…

— Что дальше, спрашивай дриксов. Мы — как они.

— Странные они какие-то. Это у нас выхода, кроме рукопашной, не было, а они-то что полезли? Еще один залп запросто ведь могли дать…

— Зато отошли, как положено. По сигналу и быстро.

— Да, похоже, одумались… Как думаешь, что сейчас Зараза поделывает?

— Должен быть за холмом в резерве.

— Господин капитан, господин барон просят.

Эриху чужой крови тоже перепало. Судя по пятнам, длинный мараг так и шагал за Ульрихом-Бертольдом, то ли спину барону прикрывал, то ли в ногах путался.

— Господин барон, господин капитан, как вы велели…

— Пфе! Фытри лицо! — Цыкнув на помощника, воитель уставился на Чарльза. — Фы и фаши люди нушны на батарее. Генерал Фейзель не теряет фремени, он — опытный фоитель. Пушки уше бьют, и дриксам это не мошет нравиться. Они обязательно будут ударять по нашим слафным артиллеристам, а к ним отшень просто подниматься. Идите и помогайте. Я остаюсь дершать позицию тут, штобы не давать фаритам прорыфаться дальше по дороге. Фы поняли?

— Да, господин барон.

— Не забыфайте забирать фаших лошадей и фаших драгун. Я имею думать, што баронесса Фейзель отказыфалась уходить. Барон Фейзель — феликий артиллерист, но не феликий супруг. Если фариты будут прорыфаться, фаши люди долшны спасать баронессу, даше улошиф ее в мешок, только не забыфайте беречь ее шифот.