Памяти Беллы Ахмадулиной. Вместо письма

Обреченная стать Поэтом,

Эта хрупкая женщина похожа на старинную гравюру:

теперь таких лиц Природа не пишет.

В её имени – Белла – звучит горное эхо и молодая метель,

Озорная немного и загадочная.

Её голос звенящими кусочками мороженого тает на губах,

Чуть растягивая удовольствие от рожденного слова.

Иногда она кажется маленькой девочкой:

так удивленно-печальны её уроки музыки,

так беспечно и легко скользят её слова по белому снегу листа.

Иногда я вижу печальницу-Кассандру, знающую про жизнь так много,

Что не в силах молчать...

Вот и летят слова-откровения навстречу душам-птенцам,

Отправляющимся в свой первый ночной полёт.

Её лицо устремлено куда-то ввысь: оттуда приходят сны,

Удивительные собаки с умными глазами, дожди, ставшие крыльями…

Туда уходят Поэты,

когда закрывается занавес после спектакля под названием «Жизнь».

Каждое её слово – глоток первородной воды из потерянного рая,

Чистое (ни нотки фальши!), обжигающее, волнующее.

И я робко, чуть касаясь прохладных ладоней, пью, пью и не могу напиться,

Зачарованная, обескураженная, но безмерно благодарная…

Разделившая с нею жажду Слова.

Теперь она легкими шагами идет по своей улице,

Чтобы там, у поворота, найти лунную дорожку

и под звуки флейты подняться по черному бархату ночи

туда, где уже не нужно слов…

30 ноября 2010 года

 

Ночь

Говорят, что заглядывать в чужие окна неприлично. Но каким заманчивым кажется мир по ту сторону безмятежно призрачных занавесок! Я иду по улице одна вдоль тонкой нити фонарей, наблюдая, как гаснут и зажигаются окна домов. Вот здесь в маленьком дворике я останавливаюсь: прямо передо мной за кустами вспенившейся сирени есть окно, высокое, коронованное причудливыми витражами, с нежно голубыми наличниками, выкрашенными заботливой рукой, и целым садом фиалок на подоконнике. Я знаю: пройдет несколько минут, чуть заскрипит старая рама, зазвенев стеклами, и тонкие пальцы, хранящие секреты солнечного янтаря, привычно переберут послушный шелк занавесок и вытолкнут плененный воздух комнаты, открыв окно.

В стотысячный раз я увижу её. Она бережно раздвинет горшочки с цветами, освободив себе место на подоконнике, разложит хрустящие листы бумаги, о чем-то подумает, глядя на кусты сирени, причудливо сложит ладони корабликом… и вдруг из них стайками полетят разноцветные птицы и опустятся на чистый лист, став стихами. Она улыбнётся (так улыбаются дети, собаки и цветы) и начнет что-то вычеркивать и снова записывать. А когда весь лист будет заполнен, я услышу её голос, чуть нараспев повторяющий только что вылетевшие слова. Это будет похоже на молитву, от которой замирает сердце не в силах объяснить волшебство преобразившегося мира.

Если бы я была мужчиной, я бы непременно взобралась по водосточной трубе, чтобы оставить на её подоконнике букет полыхающей сирени. Но я всего лишь Ночь. Такая уязвимая в свете неоновых фонарей, хрупкая, теплая весенняя Ночь, обреченная стать Утром.

Когда мой город устанет от света, я вернусь, чтобы наполнить его стихами…

5 декабря 2010 года

Зимние мысли...

«Зимние думы… они тяжелые» - говорит бабушка, подставляя старенькую табуретку – кривоножку поближе к печке. Смешно так покряхивает и сухонькой ручкой почёсывает кончик носа. Улыбается огню - он смущённо румянится, потрескивает весело в ответ.

- Бабушка, а почему они тяжёлые? – спрашиваю я, потому что не могу понять, сколько могут весить мысли. Вот, например, сегодня всё утро я думала о жестяной коробке, заботливо спрятанной мамой на верхней полке серванта. Что в ней? Новогодний подарок? Шоколадно-мармеладное пиршество? Я представляла себе северных мишек и белочек, красных шапочек и тузиков… И мысли мои были такими лёгкими!..

- Это твои размышлёнки лёгкие, - словно подслушав мои мысли, произносит бабушка, - а мои тяжёлые, тяжеленные. Старая я. Руки не слушаются, ноги не слушаются.

- Как не слушаются?!

- Силы в них нет прежней. Тесто вот поставила, а оно дышать не хочет. Куксится.

- Ой, бабушка, да твои поклепёшки самые вкусные! Мама так не умеет!

- Так она блины печёт, а я поклепёшки! Большая разница. Она-то тесто на сковородку как кладёт?

- Наливает. Поварёшкой.

- А я? – она хитро так замолкает, и в глазах появляются смородинки.

- А ты сначала в тонкую трубочку сворачиваешь, а потом на сковородке разворачиваешь! – сообщаю я, зная, что мой ответ её обрадует, а смородинки в глазах заблестят ещё ярче, как после дождя.

- Бабушка, а летние мысли легче?

- А то! Солнышком согретые! Летают себе, хлопочут, как пчёлки.

- А зимние?

- Зимние не летают! Тяжёлые они… Болюшные.

- Болюшные-е-е… - повторяю я новое бабушкино слово.- Это про болезни что ли?

Она замолкает. Потрескивает огонь в печи. Ухает метель за окном.

Я думаю о том, что скоро новогодний праздник – время чудес и подарков. И мысли мои лёгкие-лёгкие. Летают по комнате. Хлопочут.

Я знаю, что попрошу у Деда Мороза в час волшебства. Я попрошу, чтобы бабушкины зимние мысли стали лёгкими пчёлками-хлопотушками, а руки-ноги – послушными… И ещё … чтобы мама купила мне белого плюшевого медвежонка.

16 декабря 2010 года

Ты читаешь книгу жизни...

Ты читаешь книгу жизни. Перелистываешь страницы. Чтобы не запутаться, кладешь между ними мои письма, отправленные когда-то тебе… до востребования. Значит, всё-таки они понадобились?

Чувство переходит в новое качество, становясь закладкой, памяткой, отметиной. Что отмечено тобой в книге великого автора по имени жизнь?

Одиночество? Чувство вины? Разочарование? Не важно! Главное, что мои к тебе письма остались в твоей книге и каждый раз, перелистывая страницу, ты касаешься их душой…

Сегодня мне страшно...

Сегодня мне страшно…

Неизбежность правды завтрашнего дня пугает.

До немоты. До одинокого воя. До бесслёзного плача.

Сегодня мне страшно…

Потому что с этой правдой мне придется встретиться один на один.

Не ощутить за плечом трепетного крыла. Не услышать случайного смеха.

Хотя бы шлепка резинового мячика о стену.

Сегодня мне страшно…

… А в проёме окна спорят снегири над кровоточащей гроздью рябины.

Ни тени благоговения перед человеческими страхами… Шумят себе!..

Господи, спасибо тебе за этот спор за окном!

За нечаянно узнанную вечность…

11 февраля 2011 года

Если посмотреть в разбитое зеркало...

Я не разбивала зеркало. Оно лежало на тропинке и светилось осколками. Видит Бог, я хотела пройти мимо. Но оно излучало свет. Ночью. В саду. Лежало зеркало и светилось в полной темноте. Разве я могла пройти мимо?..

Я не сразу поняла, что это зеркало. Наклонилась, чтобы разглядеть, и увидела … чудовище. Из каждого осколка на меня смотрел огромный зеленый глаз с фиолетово-черным зрачком, посередине которого вспыхивали языки пламени таинственного костра. Откуда в этой кромешной тьме огонь?

Тяжелое, грузное тело июльской ночи искало отдыха и покоя на тихих лужайках сада. Звезды еще не родились, а шалунья-луна заблудилась где-то в самой глубине старого парка, что тянется вдоль заросшего ряской и кувшинками пруда.

В саду никого не было, кроме меня и … чудовища. Я знала, что нужно бежать, спасаться, но вместо этого пыталась разглядеть источник света, отраженного в зеленоглазом чудовище. Однако и оно будто вглядывалось в меня, потому что черные зрачки его сузились до тоненькой полоски, окруженной фосфорической зеленью. Мелькнула мысль: «Как у кошки!» В его взгляде читалось любопытство и страх. Значит, я тоже напугала его. Осмелев, я протянула руку, чтобы поднять осколок. Влажная от росы поверхность обожгла. Мне даже показалось, что я поранилась. Фиолетово-черный зрачок рванулся из зеркального плена и тут же потух: вырваться не удалось.

Странное чувство превосходства овладело мною: я ведь снаружи, а оно, чудовище, внутри, и зеркало не выпускает его. Чего мне бояться? И я взяла в руки мерцающий осколок, чтобы разглядеть пленённого в нем незнакомца. То, что я увидела, превзошло все мои ожидания. Чудовище плакало. Прямо из глубины зрачка поднялась зеленая волна, готовая пролиться в любую минуту. Неужели я стала причиной этих слёз? Но почему?…

По моей щеке бежала слеза. Та самая, что еще мгновенье назад обитала в зазеркалье. Но она была абсолютно реальной. Настоящей! Значит, никакого чудовища и не было?! Значит, из глубины разбитого зеркала смотрела я сама?!

Так открылась мне простая истина: в каждой женщине живёт зеленоглазая ведьма. Чтобы в этом убедиться, нужно осмелиться посмотреть в разбитое зеркало.

29 марта 2011 года

 

Милочкина дача. Глава 1

Летать на самолетах Лизка боялась. Панически. В телеграмме сообщалось, что встречать её нужно ночным рейсом. И это было странным. Уж коли она летит, значит случилось что-то из ряда вон выходящее.

Через два с половиной часа Елизавета Сергеевна Поверенцева успешно миновала регистрационный пункт и, почти зажмурясь, взлетела по трапу в ночной самолёт, который не менее успешно переместил её в продутый ветрами аэропорт Мурмаши, что под Мурманском. Она, конечно, могла и не давать телеграмму, но, помня, что у жены её школьного друга Женьки Копылова чрезвычайно ревнивый характер, все-таки известила, что «будет пролётом» и «хотела бы встретиться по важному делу».

Женьку грядущая встреча застала врасплох: в последнее время накопилось много нерешенных дел, к тому же ожидался приезд норвежцев, спонсирующих его фотовыставку, да и Ларка - жена с серебряным стажем, испытывала длительные, хотя и небеспочвенные приступы ревности. Но Евгений Григорьевич Копылов – мастер школьных и студенческих розыгрышей, ставший добропорядочным семьянином и оставшийся при этом хорошим фотохудожником – был убеждён в одном: если Лизка летит, значит это серьезно.

Он узнал её сразу: конский хвост на самой макушке и руки-крылья, вечно что-то поправляющие, встряхивающие и не ведающие карманов. Именно эти руки делали её как-то выше, может, оттого, что люди рядом с ней расходились в стороны и она становилась островом в живущим по своим законам океане. Женька взмахнул рукой и двинулся по направлению к этому острову, предвкушая новый поворот в своей устоявшейся жизни.

- Жень-Гриш, я так тебе рада! – выдохнула она и просияла, успев коснуться тыльной стороной ладони его небритой щеки.

Как он любил это прозвище, которое она придумала еще в детстве, соединив его имя и отчество! Она произносила его на французский манер, слегка растягивая гласные, мягко грассируя «р-р-р» и завершая шепотом. Он смотрел на неё и глупо улыбался.

- Почему мужчины глупо улыбаются, когда смотрят на меня? – спросила она, словно прочитав его мысли.

- Потому что всё кажется глупостью рядом с тобой, драгоценная Лизавета, - произнес он, продолжая улыбаться и видя своё отражение в зеркале напротив.

- Что случилось, красавица? Какая такая сила одолела твои аэрострахи? И почему пролётом? Куда ты собралась?

- Жень, я разгадала загадку сфинкса. Нужно торопиться. Теперь у меня почти не осталось времени. Ты же помнишь: кто разгадает – умрёт.

Она говорила так быстро, так яростно размазывая слезы по щекам, что он не сразу понял смысл произнесенного ею, а когда понял, побледнел и закрыл ладонью её рот, иначе остановить поток эмоций не представлялось возможным.

- Так, Лиза, остановись! Здесь есть кафе, мы сейчас пойдем туда, и ты мне всё расскажешь.

Его неожиданная бледность заставила её замолчать. Она положила руку в его большую и теплую ладонь, как это делала в детстве перед принятием какого-либо важного решения, и чуть отступила назад. Из-под челки вылетели желто-черные пчелки и разлились медом – так смотреть могла только она.

В кафе было пусто и невероятно тихо, будто рядом не было взлетной полосы, на которую двадцать минут назад приземлился самолет…

- Как ты думаешь, про смерть – это правда? – спросила она, устремив взгляд в глубину желтой кружки, будто надеялась увидеть там нечто иное, но никак не кофе.

- Во-первых, всё это детская игра, старая детская игра, в которую мы перестали играть лет так тридцать назад. Да и не было никакой загадки, ведь и сфинкса-то не было.

- Как это не было?! Жень-Гриш, я решила эту задачку. Я знаю, что было написано на стене. И я была там ровно шестнадцать дней назад и … я проверила.

Лицо её менялось каждую минуту: смятение, испуг, вдохновение, раскаяние – всё читалось на этом умном и растерянном лице. Не поверить ей было просто невозможно.

- Бабушка всегда говорила, что Милочкина дача заберет всех, кто пытался её найти.

 

Милочкина дача. Глава 2

Легенда о Милочкиной даче была их детским достоянием и самой жуткой пугалкой, с которой не могли сравниться никакие красные и черные перчатки и прочая сеновальная бредятина, именуемая детским фольклором. Эту легенду придумали они сами, тщательно скрывая от всех своё авторство. Ну, конечно, мощный толчок для подобного фольклора дала Лизаветина бабка, заставшая их однажды на развалинах церквушки.

Всем было известно, что церковь была разрушена уже после войны: нужен был кирпич для восстановления здания детского дома, находящегося рядом. Говорят, что взрывали профессиональные саперы, но желаемого результата не достигли. Вместо кирпича получили монолитные куски, не поддающиеся никакому дроблению. Уцелела от церквушки только одна стена. Странно так уцелела. Если присмотреться, то очертаниями она походила на прекрасный женский профиль, на котором самым удивительным было нечто подобное улыбке. Но чем-то жутким веяло от этой улыбки в лучах заходящего летнего солнца. В том месте, где уголки губ поднимались вверх, сохранились фрески с изображением какого-то странного существа, толи льва с заплетенной гривой, толи женщины с высокой короной, напоминающей львиную гриву. Этот рисунок зачаровывал своей необычностью, и всякий местный любитель старины в возрасте от пяти до шестнадцати со страхом и благоговением вглядывался в таинственное изображение. Конец этому положили четверо друзей, предпринявших попытку проникнуть в подземелье, вход в которое был завален взрослыми, чтобы с ребятишками не случилось беды.

Эта четверка отчаянных искателей приключений была хорошо известна в округе и уважаема местной ребятнёй. Вообще-то союз этот был более чем странный.

Венька Ветров, сын учительницы математики, Людмилы Матвеевны, известной своим крутым нравом и жестким фальцетом, от которого в минуты справедливого учительского гнева дрожали стекла в соседних кабинетах, был идейным вдохновителем творческого союза. Он же выступал и главным ответчиком во всех разборках, проводимых по следам легендарной деятельности этой четверки. Номером два в этой команде был Женька Копылов. Картограф и летописец. Это он составлял карты и выверял маршруты их бесчисленных походов. У Женьки был настоящий фотоаппарат «Зенит», подарок отца, живущего в Ленинграде с другой семьей. И еще у него было потрясающее умение «поймать момент», или, как говорил учитель рисования Аристарх Платонович, чувство композиции. Третьим был Щучий хвост – Платон Щукин, длинный и худой, как цветок на окошке в сельпо, прозванный в народе щучьим хвостом. При всей своей внешней тщедушности он был необычайно вынослив. Мог подныривать под мост и сидеть там, сколько захочет. Чтобы не задохнуться, он брал в рот тонкую тростниковую трубку, которую никто не замечал среди зарослей осоки. Его секрет так бы и остался нераскрытым, если бы не случай: чайка нашла прибежище на его изобретении, едва не лишив горе-ныряльщика жизни. Единственной девчонкой в этой компании была Лизка Поверенцева, отчаянная фантазерка, прочитавшая все книжки в библиотеке, умеющая строить шалаш и разводить костер, знающая все грибные места и земляничные поляны в лесу. Членом четверки она стала после того, как спасла жизнь Платону Щукину. Это она, поняв его нырятельную хитрость, вытащила захлебнувшегося мальчишку на мост и стала делать искусственное дыхание «рот в рот». И когда фонтаном воды тот известил всех о своем возвращении на этот свет, Лизавета вдруг заплакала. Но никто не засмеялся над её девчоночьей слабостью, наоборот, все притихли, а вечером трое друзей зашли за ней и позвали печь картошку, что было в их понятии высшей наградой и признанием. С тех пор они практически не расставались.

 

Милочкина дача. Глава 3

Это было их последнее школьное лето. Они готовились к главному приключению всей своей жизни: по подземному ходу под озером собирались они пройти к месту, именуемому Милочкиной дачей, где спрятаны были сокровища княжеского рода Шахматовых-Ширинских. Предприятие крайне рискованное. Поговаривали, что во время войны авиационная бомба попала в этот ход и он затоплен. Но узнать правду можно было только одним способом: опуститься в подземелье.

Вход находился под уцелевшей стеной церквушки, как раз в том месте, где было нарисовано загадочное животное, картинку с изображением которого они нашли в школьном учебнике истории. Под картинкой стояла подпись: сфинкс.

Больше недели ушло на то, чтобы разобрать завал и освободить каменную плиту, отделявшую отважных кладоискателей от входа в подземелье. Всё уже было готово к самому ответственному моменту, как вдруг выяснилось, что посредине плиты была какая-то странная надпись, больше похожая на загадку или предупреждение. Лизке поручили расшифровать эту надпись. Она тщательно переписала загадочный текст на листок и исчезла. Когда в ожидании разгадки трое друзей явились к ней вечером на пятый день, она встретила их тревожным выражением лица и простуженным горлом.

- Что, погружение откладывается? – спросил Венька, показывая не перевязанное Лизкино горло.

- Мы вообще не должны открывать ход, - просипела в ответ Лизавета. – Это предупреждение, ребята, - протянула она исписанный листок, посреди которого красным карандашом была обведена фраза: «Войди понявший, что входить нельзя». Вокруг этих слов были какие-то цифры, обрывки фраз, даже рисунки, но между ними не было никакой связи.

- А что значит: «понявший, что входить нельзя»? – с тревогой спросил Платон.

- Просто: кто-то должен догадаться, почему входить нельзя. Этому человеку и откроется вход. Больше никому… – многозначительно, перейдя на шепот, продолжила Лизка.

- А как же этот кто-то догадается? – произнёс Венька со странной интонацией, будто спрашивал себя самого, требуя незамедлительного ответа

- Я читала, что сфинксы часто стерегут таинственные места. А за разгадку требуют плату – жизнь. Так что, ребята, давайте завалим ход и забудем о Милочкиной даче. Тем более, что бабка моя могла и ошибиться. Она ведь тоже выдумщица. Книжек много читала. Вот и наплела нам: сокровища, запретная любовь, подземный ход.

- Нет! – решительно пробасил Венька. – Это предупреждение на стене только подтверждает тот факт, что сокровищница существует. И мы это проверим. Лиза, ты останешься дома. Мы пойдем без тебя.

- Да, Лизка, в самом деле, – поддержал друга Женька, - ты вот разгадывай дальше. Вон у тебя на листочке какие-то цифры и буквы. Они ведь тоже что-то значат!? А мы пока откроем ход, разведаем это дело… А там, может, и ты поправишься.

- Обещаю принести на примерку все найденные ожерелья, перстни и всё-всё, что найдем, - весело откликнулся молчавший Платон.

Лизкино лицо пылало от досады, она еще что-то говорила о нарушенном порядке числового ряда, о готическом шрифте в написании некоторых слов, о перевернутых знаках препинания, но друзья продолжали подшучивать над её страхами, а потом вообще перешли на другую тему, тем самым давая ей понять, что решение принято. Если бы они могли предположить хоть на мгновение, насколько Лизка окажется права, то, возможно, последующие события не оказались бы столь трагическими и не разлучили бы их на целую жизнь. Но это было их последнее школьное лето. И у них была мечта: разгадать тайну милочкиной дачи. А к исполнению мечты, как известно, нужно стремиться.

И был назначен день. 17 июля.

Тайна

Это была настоящая тайна. Её тайна.

Карпушке очень хотелось, чтобы все знали, что у неё есть тайна, которую она готова беречь до последнего вздоха. Душа её томилась верностью этой тайне, но однажды она поняла, что секрет уже перестал быть таковым по крайней мере еще для трех человек.

Кораблик – сосед и одноклассник, друг и заступник, посвященный во все её тайны, кроме этой, как-то спросил после уроков: «Ну что, сегодня хороним Рыжего?». Она опешила от его наглости: откуда он узнал, ведь ни одна душа… Но голос его звучал уверенно, и вопрос был очень прямой. Она ответила не сразу. Держать паузу её научила лучшая подруга, считавшая, что это очень важно для достижения цели.

- Обойдусь, - произнесла она наконец. Но Кораблик не отставал:

- Да чего там, я помогу. И Пашка придет, будет кому могилу рыть.

- Ну это уже слишком! Нужен мне твой Пашка! Будет стоять и пялиться, даже поплакать не даст.

- А чего плакать-то? Рыжий – то уже старичок, пожил своё! – многозначительно протянул Кораблик и продолжил с ехидной улыбкой. - Чё плакать-то?! Дело сделано! Помер уже!

Карпушка спорить с ним не стала, но все-таки произнесла:

- Дурак ты, Кораблик! Смерть – это тайна, ей не нужны зрители, тем более такие, как твой Пашка.

В назначенный час Кораблик и Пашка явились с двумя маленькими лопатками и потрепанной коробкой из-под обуви. Карпуша сделала вид, что удивилась, но вопросов задавать не стала, а только указала на сверток у края дороги. Друзья молча двинулись по направлению к нему. Обувная коробка оказалась нужного размера, и странный сверток, который Карпуша привезла в багажнике велосипеда, был определен в эту коробку. Со скорбными лицами все три участника похоронной процессии двинулись в путь.

Идти пришлось не так уж и долго, но как только мальчишки увидели, что Карпуша свернула к оврагу, слегка испугались. Деревенские жители обходили это место стороной, считая его проклятым, потому что все, кто бывал в этом овраге или его окрестностях, вскорости тяжело заболевали, а местный доктор только разводил руками, говоря: «Наука здесь бессильна». Кораблик ощутил вдруг резкую боль в животе и поглядел на Пашку. Тот, сгорбившись, будто получил удар под дых, на ватных ногах продолжал путь, и в глазах его уже бесновались огоньки паники. Только Карпуша шла спокойно, будто знала что-то такое, что им было недоступно. Старенькие кеды её утопали в замшелой листве, но не оставляли следов, в то время, как за мальчишками тянулись глубокие, нервные следы. И это тоже казалось им странным.

- А вы наступайте сначала на пятку, а потом на носок, тогда следы не будут заметны, - произнесла Карпушка, загадочно улыбаясь.

- Бабушка моя говорила, что лесной лист того слушает, кто его не боится. А вы крадетесь на цыпочках, вот он ваши метки и оставляет, чтобы зверюшки да птицы всякие поняли, что в лесу чужаки объявились… – продолжила она, чуть растягивая слова, подражая своей бабушке – бывшей лесничихе в здешних местах.

- Вот мы и пришли! – выдохнула Карпуша, остановившись около огромного дуба, надвое расщепленного молнией.

- Это что, Гадюкина пасть? – с нескрываемым ужасом произнес Пашка. Кто в деревне не слышал про Гадюкину пасть, место, где якобы живут лешие, кикиморы и всякая прочая нечисть. Говорили, что змеи в этом месте повсюду, не только на земле, но и на деревьях и в воде.

- Она самая! – прошептала Карпуша, и ребятам показалось, что трава откликнулась шипением. Сердца у них затарахтели, как пулеметы, и, схватившись за животы, забыв про осторожность, они рванули в ближайшие кусты…

Когда они вернулись к дубу, Карпуша уже сидела на траве, переплетая яркие фантики для могильных веночков, и понимающе на них смотрела.

- Я сюда, когда в первый раз пришла, то со страху с места двинуться не могла! Так и стояла, пока тетя Лида - Плюшкин не окликнула: она тут мимо с грибами возвращалась домой.

Такое прозвище продавщице деревенского магазина придумала Карпушкина бабушка, говорившая: «Лидка – чистый Плюшкин, сначала продукты погубит, а потом продает по дешёвке». Карпуша сначала думала, что Плюшкин значит толстый (плюшка – булочка), но тетя Лида была худенькой и высокой, такие булочки не пекли в их пекарне. Позже бабушка объяснила ей, что так звали одного очень жадного человека из одной известной книжки. Карпуша даже пошла в библиотеку, чтобы взять эту книгу, но там она узнала, что читать эту книгу ей еще рано, и она поверила бабушке на слово.

- Давай, Пашка, рой могилку! Да смотри Дунькину оградку не задень! – пристрожила смелая Карпуша.

Пашка осторожно прошел между маленькими холмиками с табличками, на которых были написаны клички: Пират, Анфиса Яковлевна, Дунька, Рыжик, Епишка, Макута. Каждая могилка была огорожена ивовыми веточками, сплетенными между собой, а узкая тропинка между ними была выложена камушками. По краям кладбища росли кусты настоящего шиповника, благоухающего нежным ароматом своих цветов.

- Карпуш! Ты чего и камни сюда принесла? – спросил невпопад Кораблик.

- Принесла! Их тут у меня целая куча, вон, под дубом. Про запас! Зимой ведь не понесешь!

- А ты и зимой сюда ходишь? Одна? – ужаснулся Кораблик.

- Хожу! Смерть-то она время не выбирает, погоды не знает… - нараспев проговорила Карпуша.

- Смелая ты! Ух и смелая! Отчаянная! – пробасил издалека Пашка.

- А то! Будешь тут смелой! Раньше-то с бабушкой ходила, а теперь одна. Бабушка-то как помирать стала, мне и сказала: «Ты уж, Карпуша, пригляди за нашим кошачьим кладбищем! Чтобы мне там (она указала на небо) не потеряться. Я вот облачком стану, повисну над этим местом, ты меня всегда здесь и найдешь».

Карпуша подняла голову кверху, вместе с ней устремились и две пары глаз. Прямо над ними висело облако, чуть наклонившись набок, словно устав после долгого пути.

- Да вон она, смотрит, как мы Рыжего хоронить будем.

Когда яркое майское солнце поблекло и, теряя силу, стало клониться к горизонту, Карпуша, Кораблик и Пашка закончили свою скорбную работу и отправились в обратный путь. Теперь впереди шли мальчишки, а за ними под надежной охраной ступала с пятки на носок Карпуша, приятно удивленная их смелостью. Ноги их по-прежнему утопали в старой листве, но следов не было видно. А в небе, чуть наклонившись набок, плыло облако. Оно остановилось только тогда, когда дети вышли из оврага и зашагали в разном направлении, каждый к себе домой.

В эту ночь Вовка Кораблев и Пашка Дятлов долго не могли уснуть. Каждый из них понимал, что с завтрашнего дня в их жизни появится новый человек – отчаянно смелая и очень добрая Наташа Карпухина, поделившаяся с ними тайной и научившая их ходить по листьям, не оставляя следов.