Начало изучения устной словесности: сказители Югославии

 

Современные исследования устных культур восходят к эпохальным трудам Милмэна Пэрри (1902–1935), гарвардского специалиста по классической поэзии и эпосу, и его ученика Альберта Лорда (1912–1991). Будучи филологом‑классиком, Пэрри особенно интересовался «гомеровским вопросом» (по сути, целой серией вопросов о Гомере, предполагаемом авторе великих эпосов «Илиада» и «Одиссея»). Существовал ли Гомер? Он ли создал эти книги? Да и принадлежат ли «Илиада» и «Одиссея» одному автору? И в какой степени можно считать цельным произведением каждую из этих книг? Не являются ли они антологиями более ранних сказаний, кем‑то собранных воедино? Мог ли один человек составить столь обширные тексты в эпоху, когда не было массовой грамотности? И насколько реально было запомнить такое количество поэзии?

Эти вопросы давно волновали ученых, особенно немецких, британских и американских. Обычно к ним подходили через детальный анализ нестыковок и противоречий внутри самих текстов. Но Пэрри подумал, что есть способ получше: а вдруг устные культуры современного мира прольют свет на то, сколь долго конструируется, исполняется и сохраняется эпос? В качестве примера он взял Югославию.

В Югославии издавна существовали сказители: создатели и певцы устной эпической поэзии – песен, не менее объемных, чем «Илиада» и «Одиссея». В начале ХХ века эта традиция была еще жива. Пэрри захотел разобраться в ней, проведя широкую полевую работу с югославскими певцами. Он надеялся лучше понять, что происходило тысячелетиями ранее в близлежащей Греции – в эпоху, когда, как считалось, творил Гомер.

Пэрри положил блестящее начало этим трудам. Ему удалось выявить техники, путем которых сказители составляют и пересказывают свои истории, и показать, что намеки на очень похожие техники есть в письменных текстах «Илиады» и «Одиссеи». К несчастью, Пэрри трагически погиб от несчастного случая, не успев завершить исследования: распаковывая чемодан, он случайно нажал на курок заряженного револьвера. В этот момент ему было всего тридцать три года.

Его труды продолжил его ученик Альберт Лорд, впоследствии профессор славянской литературы и сравнительного литературоведения в Гарварде (должность, которую он занимал много лет). Его знаменитый труд об устной эпической поэзии называется «Певец сказаний».⁵ Это чрезвычайно важная книга. Ее нельзя обойти стороной тем, кто интересуется Гомером и сохранением преданий в устных культурах.

Лорд убедительно доказал тезис, который неоднократно подтверждался последующими исследователями: в устных культурах предание понимают иначе, чем в письменных. В письменных культурах, вроде нашей, сохранять предание, значит, блюсти его в неприкосновенности и следить, чтобы при пересказах оно воспроизводилось дословно. Для большинства из нас «точный» пересказ истории, поэмы или речения – это пересказ, аккуратно дублирующий услышанное. Здесь существенно, что у нас есть способы удостовериться в точности воспроизведения.

В устных культурах нет таких способов. Можно лишь попытаться вспомнить, насколько услышанное следует прежней версии. При этом абсолютная идентичность – с дословным воспроизведением – не требуется. Об этом стали заботиться лишь в письменных культурах, когда возникла возможность проверки. А в устных культурах даже не ставили такой задачи. Более того, было важно актуализировать предание для нового контекста. И это неизбежно подразумевало модификации. Каждый раз. Соответственно, когда в устной культуре человек утверждает, что нынешняя версия предания – истории, поэмы, речения – следует предыдущей, он не имеет в виду «одинаковость» в нашем понимании. Он имеет в виду сохранение общей канвы. О полной идентичности речи нет. Это абсолютно ясно из трудов Лорда и последующих ученых.

Пэрри и Лорд слушали югославских сказителей и записывали их. Они беседовали и с самими сказителями, и с их слушателями. Относительно результатов двух мнений быть не может. В устном контексте история меняется всякий раз при пересказе. «Суть» во многом остается прежней (см. предыдущую главу), но детали меняются. Зачастую меняется много деталей.

Поскольку сказитель всякий раз вносит коррективы, он по сути всякий раз создает песню заново. Стало быть, в устной словесности нет такой вещи, как «первоначальная» версия истории, поэмы или речения. Ибо каждое исполнение отличается от остальных. Представление о наличии «оригинала», впоследствии измененного, взято из устных культур, где можно сопоставить более поздние формы текста с более ранними и где оригинал так или иначе существует. Но, по словам Лорда:

 

В очень реальном смысле каждое исполнение представляет собой отдельную песнь, ибо каждое исполнение уникально, несет на себе печать поэта‑сказителя.⁶

 

Последняя мысль очень важна. Сказитель меняет традицию с учетом своих интересов, представления о нуждах аудитории, времени на исполнение и множества других факторов. В результате он одновременно является и исполнителем, и автором.

Между тем Пэрри и Лорд снова и снова слышали от певцов этих народных сказаний, что сказания «не меняются»! Как же так? Дело в том, что люди не имели в виду буквальную идентичность. Для певца точность «не включает ни дословную формулировку, – она не воспринимается как фиксированная, – ни второстепенные части рассказа».⁷

В какой степени разные версии одной и той же песни могут отличаться друг от друга? Социальный антрополог Джек Гуди отмечает: когда Милмэн Пэрри познакомился с певцом по имени Авдо, то записал под диктовку длинную песнь под названием «Свадьба Смайлагии». В ней было 12 323 строк. Через несколько лет Альберт Лорд, познакомившись с Авдо, записал «ту же» песнь. На сей раз она содержала 8 488 строк.⁸ Пэрри и сам обратил внимание на этот феномен. Однажды Авдо спел при нем песнь другого певца, некоего Мумина. И не просто спел: он настаивал на том, что песнь – та же самая. Но версия Авдо была почти в три раза длиннее.⁹

Конечно, сказители югославского эпоса, изученные Пэрри и Лордом, – это одно, а евангельские рассказы о жизни и учении Иисуса – другое. Прежде всего, Евангелия – не стихи для пения, а прозаические повествования и собрания речений. Более того, как отмечает сам Пэрри, изученная им эпическая традиция отличается от ситуации, «когда А рассказывает о случившемся B, а B передает это C, и т. д., со всеми естественными провалами памяти, преувеличениями и искажениями».¹⁰ Между тем именно традиции последнего типа нас интересуют, когда мы занимаемся историями об Иисусе и речениями Иисуса. Я вовсе не хочу сказать, что эпическая поэзия Югославии – точный аналог евангелий. Речь о другом: если мы хотим понять, как устные культуры передают свои предания, мы не должны исходить из предпосылок, обусловленных контекстом письменных культур («наверняка они помнили вещи лучше, чем мы!») Но следует выяснить, что показало изучение устных преданий и как это может способствовать пониманию устных преданий раннего христианства.

 

Дальнейшие подтверждения

 

Находки Пэрри и Лорда, в целом, подтвердились исследованиями других устных культур. Никто не потрудился на этой ниве больше, чем вышеупомянутый Джек Гуди, который в течение тридцати плодотворных лет был профессором социальной антропологии в Кембриджском университете. В своих публикациях Гуди подчеркивает: без письменного текста невозможно удостовериться, одинаковы ли (в нашем смысле) две версии одной и той же традиции. Когда нет письма (или магнитофонов, видеомагнитофонов и других способов электронной записи), невозможно толком сопоставить версии. Остается лишь послушать сначала одну версию, затем – другую, и попытаться понять, одинаковы ли они.

В своей известной книге «Приручение дикого ума» Гуди описывает антропологические исследования в северной Гане (Западная Африка). Там он изучал народ лодагаа. Это племенное общество было полностью устным до появления школ в современный период. По словам Гуди, у лодагаа был один большой миф – миф о Багре – который сохранился в двух формах: Белый Багре (связан с рядом ритуалов) и Черный Багре (более повествовательный по характеру – космологический миф о том, как появились люди и как они стали заниматься земледелием, охотой, ковкой металлов и изготовлением пива).

Сами лодагаа иногда отвечали, что существует лишь одна правильная версия мифа. Но ведь это не так! Более того, сама поэма поощряла включать элементы, воспринятые при других прочтениях. В результате, когда зачитывался миф, в него постоянно вносились новые элементы, другие же отрывки менялись или устранялись. Как резюмирует Гуди: «Перед нами процесс сочинения, который…порождает целый ряд – даже бесчисленный ряд – вариантов».¹¹

Гуди продемонстрировал данный феномен на разных версиях Багре. Оказалось, что некоторые элементы, важные для этого мифа в 1951 году, начисто отсутствовали в 1970 году. Перемены затрагивали и те разделы, которые, казалось, должны остаться неизменными. Взять хотя бы Заклинание к мифу. В нем всего‑то с дюжину строк, и оно, по словам Гуди, «всем известно» (примерно так, как всем христианам известна молитва Господня»). Однако «аудиопленки показывают, что формулировки Заклинания могут существенно варьироваться от чтения к чтению – даже у одного человека и даже у людей, которые поправят вас, если ваша версия не совпадет с их (текущей) версией».¹²

В 1970 году Гуди записал две версии «Черного Багре», озвученные одним человеком с разницей в несколько дней. Одна содержала 1646 строк, а другая – 2781. В другой раз он записал две версии «Белого Багре»: в одной было 6133 строки, а в другой – 1204. Но хотя «различия колоссальны», местные жители рассматривали все «как один и тот же ритуал и одну и ту же рецитацию».¹³ Гуди замечает: мы сами ни за что не назвали бы эти рецитации «одинаковыми»: уж очень велики различия, пусть даже базовая суть мифа (в очень широком смысле) сохраняется во всех пересказах.

Так выглядит реальность, как ее описывают многочисленные антропологические исследования. Почему же представители письменных культур столь часто утверждают, что в устных культурах люди обладали феноменальной памятью и всячески старались изложить детали прошлого предельно точно и последовательно? Уолтер Онг, специалист по устной словесности и видный историк культуры, отвечает:

 

Грамотным людям было приятно думать, что отличная устная память функционировала в соответствии с их дословной текстуальной моделью¹⁴

 

Опять‑таки могут возразить: эпическая поэзия Югославии и космологические мифы Ганы – темы «из другой оперы» в отличие от прозаических повествовательных преданий о событиях прошлого: преданий вроде тех, что распространялись в годы после смерти Иисуса и нашли отражение в евангелиях. Однако ученые исследовали традиции и этого типа. Результаты указали все в том же направлении.