Внутренняя организация концепта

Как известно, семная структура слова при ее характеристике разными словарями очень различается, к тому же трудно даже перечислить публикации, авторы которых говорят о недостатках словарных статей и предлагают конкретные варианты «более соответствующего реальности» описания семного состава того или иного слова. Нередко приходится соглашаться с тем, что у каждого исследователя «своя правда», свои основания, и прийти к какой-то единой и тем более «правильной», «объективной» точке зрения невозможно.

Все сказанное в еще большей степени относится к внутренней организации концепта, который имеет свойства гештальта — существующего в индивидуальном или групповом (в том числе национальном) сознании целостного представления с нечеткой внутренней организацией и размытыми границами. При рассмотрении свойств метафорической модели и ее составляющих очень важно учесть ряд принципиальных идей современной когнитивистики.

Как уже говорилось выше, проблема категоризации мира является одной из центральных для указанной науки. В монографии «Женщины, огонь и опасные вещи» Дж. Лакофф называет среди источников своей теории разработанный Л. Витгенштейном для анализа категорий принцип «семейного сходства» и использование
Дж. Л. Остином этого принципа при анализе многозначных слов, моделирование Л. Заде градуированных категорий с помощью теории размытых множеств, открытие Р. Брауном категорий базисного уровня и особенно создание Э. Рош теории прототипов и категорий базисного уровня [ Lakoff, 1987; Лакофф, 1995].

Очевидно, что на такой теоретической основе не может быть и речи об объективном существовании имеющей строгие границы категории «метафорическая модель». Существуют модели прототипические и непрототипические; различные модели объединяют не строгие критерии, а принцип семейного сходства; возможно, выделяются модели базисного, «полубазисного» и небазисного уровней; компоненты модели — это «размытое множество», а не официально утвержденный перечень воинских званий или дворянских титулов. И уж если человек осуществляет категоризацию и концептуализацию мира, то к этому миру относятся и сами метафорические модели.

Вместе с тем ничто не мешает выделить хотя бы основные типы метафорических моделей, охарактеризовать хотя бы полярные по своим свойствам модели, разумеется, учитывая при этом наличие не только прототипических единиц, принимая во внимание существование размытых множеств и критерий семейного сходства. В качестве существенных при такой классификации можно было бы выделить следующие оппозиции.

Продуктивность модели

Термин «продуктивность» широко используется в словообразовании и теории регулярной многозначности. В последнем случае он означает возможность появления все новых и новых вторичных значений, соответствующих модели. При анализе концептуальной метафоры также можно выделить модели и фреймы с разной степенью продуктивности. Например, наши материалы (см. третий параграф предыдущей главы) показывают, что продуктивность фрейма «Виды животных» во много раз выше продуктивности, казалось бы, аналогичного фрейма «Виды растений». Иначе говоря, метафорически могут употребляться наименования сотен животных (не только «почти родные» для русского сознания медведь, волк, заяц, лиса, корова, петух, но и экзотические бегемот, зебра, шакал, осьминог), тогда как хорошо знакомые нам виды растений почему-то метафоризируются значительно реже. Продуктивность модели, отдельного фрейма или даже слота может со временем изменяться.

Традиционное разделение «живых» и «мертвых» метафор, «стертых» и «свежих», «традиционных» и «новых», «индивидуально-авторских» образов достаточно ощущается и при анализе конкретных моделей. Базисная метафора, дающая имя модели, обычно вполне традиционна: «Государство — это дом». Вполне традиционны и многие центральные концепты: у дома-государства обнаруживается фундамент, стены, окна и двери. Вместе с тем при развертывании метафоры появляются нетрадиционные образы: в доме оказываются квартиранты, которые живут без прописки и, возможно, скоро станут бомжами.

Частотность модели

При анализе значительного корпуса текстов может быть выявлена частотность той или иной единицы языка — фонемы, морфемы, слова и др. В принципе вполне можно подсчитать и количество соответствующих модели образов в том или ином круге текстов, сопоставить это количество с общим количеством зафиксированных в этом круге текстов метафорических образов и на этой основе определить частотность модели. Например, по подсчетам А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова, в материалах, послуживших основой их «Словаря русских политических метафор», из 9525 метафор на долю метафоры персонификации (иначе говоря, олицетворения) приходится 912 образов (9,58%), на долю понятийной сферы «Война» — 586 образов (6,16%), на долю осмысления абстрактных понятий в виде предметных образов — 265 метафор (2,78%), далее следуют понятийные области «Медицина» — 242 метафоры (2,54%), «Театр» — 227 метафор (2,38%), «Строение» — 227 метафор (2,38%), «Механизм» — 220 метафор (2,31%), «Транспортное средство» — 189 метафор (1,98%). Несколько иной оказывается доля аналогичных групп метафор по данным Ю. Б. Феденевой: «Война» — 10,0%, «Театр» — 1,2%, «Строение» 6,8% (вместе с «Кухней» — 11,8%), «Биологический организм» — 10,3%, «Игра» — 10,2%, «Дорога» — 5,3%, «Стихии» — 7,8%, «Растения» — 4,5%, «Царство животных» — 3,6%.

Различия объясняются иным объемом выборки (5000 метафор), другими темпоральными рамками исследования (это уже не «перестройка», а начало ельцинского периода), а главное — несколько иной классификацией моделей. Однако для нас в данном случае важны не количественные детали, а совпадения, то есть выделение среди наиболее частотных целого ряда одних и тех же моделей. Это обстоятельство свидетельствует о том, что разграничение высокочастотных, среднечастотных и малочастотных моделей вполне возможно, что частотность модели в тот или иной период — это ее достаточно важное свойство, хотя детальные подсчеты — вещь довольно условная, здесь слишком многое зависит от того, что считать и как считать.

Доминантность модели

Термин «доминанта (доминантный признак)» использовался в отечественной филологии и психологии еще в 20-х годах прошедшего века (Л. С. Выготский, В. Б. Шкловский, Р. Якобсон, Б. М. Эйхенбаум, Б. В. Томашевский и др.). Сейчас его применяют для обозначения наиболее ярких, имеющих особую эстетическую значимость компонентов художественного текста (Г. А. Авдеева, Л. Г. Бабенко,
В. П. Белянин, Г. А. Золотова, В. А. Кухаренко, Л. А. Но­ви­ков и др.).

Представляется, что названный термин в теории метафорического моделирования может быть использован для обозначения наиболее ярких, максимально отражающих специфику соответствующего исторического этапа моделей. Возможно, этот термин целесообразен и для характеристики отдельных фреймов, слотов и иных компонентов той или иной (необязательно доминантной) модели.

Следует подчеркнуть различия между обозначениями «продуктивная модель», «частотная модель» и «доминантная модель». Степень продуктивности модели — это потенциал ее развертывания в тексте на основе использования все новых и новых фреймов и слотов, все новых и новых лексических единиц. На каких-то этапах развития языка и общества потенциал развертывания модели может быть востребован в большей или меньшей степени, а сама она быть более или менее частотной.

Доминантной следует считать модель, потенциал развертывания и частотность использования которой на данном этапе развития общества и языка значительно увеличиваются, что, конечно, привлекает внимание как специалистов, так и просто внимательных людей с хорошим лингвистическим чутьем. Вполне возможно, что признаки доминантной в какой-то период может иметь и относительно малопродуктивная модель (при условии относительного роста ее продуктивности и частотности). Например, рассмотренная в предыдущих главах сексуальная метафора вовсе не стала высокочастотной и продуктивной, но поскольку раньше ее в официальной речи практически не было, то даже небольшие изменения привлекают внимание.

Доминантная модель отражает характерные для политического дискурса соответствующей эпохи концептуальные векторы, ее исходная понятийная сфера (сфера-донор, сфера-источник), как и ее сфера-мишень (сфера метафорического притяжения), привлекают особое внимание общества, что на подсознательном уровне проявляется при создании метафорического образа.

Вполне возможно, что в какой-то мере выбор этих сфер определяется и модой, тем, что В. Г. Костомаров [1999] называет «языковым вкусом эпохи». Не будем также забывать и о том, что В. Г. Кос­томаров называет извечной борьбой экспрессии и стандарта в публицистической (а также в политической) речи: новая яркая экспрессивная метафора (и метафорическая модель или какой-то ее компонент) быстро становится образцом для подражания, в результате чего она превращается в лишенный экспрессии штамп. Еще через некоторое время все большее количество людей, стремясь сделать свою речь более выразительной, отказывается от использования этого штампа.

Известно также, что в России особое значение имеют идиостили политической элиты — руководителей государства, духовных лидеров, авторитетных общественных деятелей. Подобные идиостили нередко оказывают влияние на динамику дискурса. Приход к управлению страной (правительством, крупной общественной организацией и т. п.) нового лидера, появление новых значительных идейных течений, новых «властелинов дум» обычно приводит к большему или меньшему изменению политического языка, в том числе и политической метафоры.

Эмотивная окраска модели

В отечественной лингвистике последних лет активно изучаются проблемы эмотивности слова, подчеркивается повышенный по сравнению с прямым наименованием потенциал метафоры (Л. А. Новиков, Г. Н. Скляревская, В. Н. Телия и др.), отмечается оценочность как характерное свойство политической лексики (О. И. Воробьева,
Е. И. Шейгал и др.). Представленные в предшествующих главах наблюдения показывают, что эмотивность может быть свойством не только отдельного слова, но и модели. Эмотивная окраска модели может быть яркой и слабой, она может определять эмотивность практически всех соответствующих модели метафор или только значительной их части. Примером модели с яркой эмотивной окраской, распространяющейся на все фреймы, может служить криминальная метафора. Любая реалия, номинированная с использованием подобной метафоры, оценивается негативно: хорошего человека не назовут бандитом, но мало приятного быть и лохом, негативная оценка содержится и в метафоре пахан, и в метафоре шестерка, негативный потенциал несут метафоры всех фреймов рассматриваемой сферы: охранник, пайка, зона, разводить, мафиозная семья и т. п.

С другой стороны, нами было показано, что зооморфные образы в политической метафоре чаще всего имеют негативную окраску (козел, хвост, телиться, акула, пиявка и др.), но сказанное, разумеется, не относится к таким метафорам, как голубь, сокол, орел, кит. Преимущественно позитивный эмоциональный потенциал имеют фитоморфные образы и метафоры из понятийной сферы «Дом».

В целом исследование закономерностей метафорического моделирования показывает, что такой сложный феномен не может быть представлен только в одной системе противопоставлений. Поэтому классификация должна быть многомерной, учитывать и понятийную сферу-источник метафорической экспансии (основная рубрикация), и сферу метафорического притяжения, и продуктивность модели, и ее частотность, и эмотивную окраску, и возможность отнесения модели к числу доминантных. Не всегда можно однозначно охарактеризовать все признаки той или иной конкретной модели, но полярные явления не вызывают каких-либо сомнений.

6.2. Политическая метафора
в контексте, тексте и дискурсе

Всякая метафора «живет» не сама по себе, а в определенном контексте, тексте, дискурсе. Метафора может быть правильно понята адресатом только в том случае, если он учитывает по меньшей мере контекст, в котором она реализуется. Например, в изолированном виде слово медведь воспринимается исключительно как наименование животного, но уже минимальный (в пределах предложения или словосочетания) контекст способен сигнализировать, что в данном случае указанное слово использовано метафорически. Ср.:

l Только ленивый заграничный журналист-международник не пинал русского медведя за Чечню (Е. Деева).

Образное обозначение России словом медведь (или словосочетанием русский медведь) достаточно традиционно, и контекст рассматриваемого предложения вполне достаточен для того, чтобы понять смысл метафоры.

Вместе с тем в некоторых случаях для полного понимания актуального смысла и ассоциативного потенциала политической метафоры необходимо учитывать не только ближайший контекст, но и текст в целом, а также специфику политического дискурса на соответствующем этапе развития общества.

Например, совершенно очевидно, что даже прекрасно владеющий русским языком эмигрант, не следящий за политической жизнью России последних лет, едва ли в полной мере поймет следующие фразы из публикаций 2000 года:

l Чернецкий как-то, смущенно улыбаясь, признался, что он «мишек любит». Ну, вправду, кто из нас не любит мишек? Особенно политических (Е. Бокрина); Нужно жить, как пчелы: не будут они защищать свои ульи от всяких там медведей — погибнут
(Ю. Лужков); Неизвестно, задумывался ли главный медведь о том, что медвежья услуга — это услуга, оказываемая не столько медведем, сколько самому медведю (В. Николаев); Душа такого политика не умирает, а превращается во что-то новое. Например, в медведя (Е. Бокрина); Можно «омедведить» Россию, но тогда нужно поставить крест на демократии (А. Исаев).

Чтобы в полной мере оценить смысл рассматриваемых метафор, нужны «фоновые знания», по крайней мере необходимо учитывать, что образованное в 1999 году и поддерживающее Президента В. В. Пу­тина «Межрегиональное движение «Единство» обозначается аббревиатурой Медведь (по двум первым буквам каждого элемента полного наименования). На основе этой аббревиатуры быстро получил развитие соответствующий вариант вполне традиционной метафорической модели, а поэтому в современной российской политической речи любить политических мишек — значит поддерживать правящую партию, защищаться от медведей — это вести борьбу с указанной партией, превратиться в медведя — стать активистом партии власти, а главный медведь — это в зависимости от ситуации официальный лидер межрегионального движения «Единство» С. Шой­гу или же нынешний Президент страны В. В. Путин. Мы понимаем метафору лишь тогда, когда понимаем ситуацию, о которой идет речь.

Основная задача настоящего параграфа — это рассмотрение закономерностей реализации политической метафоры сначала в пределах минимального лексико-грамматического контекста (обычно в пределах предложения), затем — в пределах целого текста (чаще всего газетной или журнальной статьи), далее — в пределах дискурса того или иного значительного политического события (референдум, «путч», попытки начать процедуру импичмента, парламентские и президентские выборы) и, наконец, в пределах рассматриваемого десятилетия («ельцинского периода») в целом. В перспективе не менее интересным было бы изучение закономерностей реализации метафорической модели в пределах единства, которое Н. А. Купина [1995] характеризует как сверхтекст (например, на материале всех номеров газеты за время избирательной кампании или даже на материале различных газет, отражающих сходные политические взгляды).