Слот 5.1. Места лишения свободы

Составляющие данный слот концепты обычно используются для наименования-характеристики нашей страны. Можно сказать, что эти слова — своего рода контекстуальные синонимы для слова Россия или каких-то частей России: ГУЛАГ, лагерь, зона, тюрьма, тюремная камера, концлагерь. Ср.:

l Лидеры «агрогулага» не забыли пообещать поддержку фермерам (С. Разин); И как бы ни пытались гайдары, чубайсы и прочие, кто ненавидит все русское, советское, народное, загнать нас в ширпотребовский, интеллектуально-бытовой концлагерь, у них ничего не выйдет (Г. Зюганов).

Слот 5.2. Обитатели мест лишения свободы

Если Россия — это большая зона, тюрьма, то для обозначения ее граждан (содержащихся в местах лишения свободы) лучше всего подходят слова зеки и лагерники, которые, впрочем, иногда бывают и бесконвойными. В некоторых случаях их могут даже реабилитировать. Ср.:

l Бывший ельцинский пресс-секретарь, переметнувшийся на сторону «Отечества», сейчас реабилитирован (Е. Салина); А вот публика… По-моему, с ними произошел «зековский» синдром. Им очень хотелось обратно в зону, им хотелось кнута (И. Ильин).

Подобные словоупотребления формируют прагматический смысл «Россия — это страна диктатуры, ее граждане несвободны и смирились с этим, у них ущербная психология».

Слот 5.3. Быт в местах лишения свободы

Рассматриваемый слот — это своего рода метафорическое представление повседневной жизни граждан нашей страны. В составе фрейма можно разграничить слоты «жилище» (камера, решетка), «питание» (баланда, пайка), «предметы быта» (нары, параша, оковы и т. п.), «одежда (телага, кирзачи) и др. Ср.:

l Регионы должны зарабатывать, а не ждать «пайку», которую будет раздавать правительство (А. Горков); Нет смысла пробивать головой стену камеры (Г. Горин); Россия освободится от оков ельцинизма (В. Петухов); Республики были крепко-накрепко прикручены друг к другу колючейпроволокой тоталитаризма (А. Новиков).

Характерные прагматические смыслы — ужасающие условия жизни народа: уравниловка, бедность, наказуемость инициативы, неумение пользоваться свободой и генетическая память о ГУЛАГе.

Фрейм «Милиция и охрана»

Данный фрейм вполне естественно вписывается в рассматриваемую модель: если есть преступники, если имеются места лишения свободы, то существуют и люди, которые должны оберегать покой честных граждан от преступников и следить за порядком в местах «не столь отдаленных». К тому же в России «ельцинской поры», как и в старые времена, была весьма распространена «ротация», в соответствии с правилами которой «охранники» и «охраняемые» периодически меняются местами (министр юстиции Ковалев, глава КГБ Крючков, генеральные прокуроры и т. п.).

Слоты анализируемого фрейма обычно используются для обозначения государственных служащих, а также людей, положительно отзывающихся о России, ее лидерах и государственной власти. Как известно, государственных служащих в России чаще всего презрительно именуют «бюрократы», противопоставляя тем самым государственную службу честному труду, демократическим нормам, образу жизни порядочного человека. Вместе с тем для обозначения «бюрократов» постоянно используются и элементы рассматриваемой метафорической модели. Это, прежде всего, слоты «охрана» (конвоиры, надсмотрщики, «верные Русланы», охранники) и «милиция, сотрудники, предупреждающие преступления и отыскивающие преступников» (сыщики, секьюрити, сторожа, чекисты). Ср.:

l Лидеры партий, когда требуют солидарного голосования, действуют, как надсмотрщики (С. Петухов); Сейчас каждый олигарх завел по ВерномуРуслану в виде телекиллера и собственную секьюрити (А. Зуев); Руцкой придумал для области уникальную систему: он совмещал функции пахана и конвоира (В. Дубов).

 

В целом анализ рассматриваемой модели свидетельствует о ее высоком прагматическом потенциале. Соответствующие модели метафоры подчеркивают типовые прагматические смыслы «преступность» и «иерархичность» современного общества, «несамостоятельность» многих политических деятелей. Показательно, что эта модель практически всегда несет негативную оценку действительности, особо выделяя отсутствие в стране свободы, нравственную ущербность и виктимное самосознание русского народа, который безропотно мирится со своим положением, а на выборах отдает предпочтение законченным негодяям.

В качестве средства контекстуальной поддержки рассматриваемой модели часто используется лексика блатного жаргона. Это позволяет подчеркнуть естественность и общепонятность преступного слова, а вместе с тем и преступных порядков, преступного поведения, преступного мировосприятия. «Блатная феня» все чаще звучит даже из уст высших государственных служащих и лидеров крупнейших политических партий, широко известных в стране журналистов и бизнесменов: иногда может показаться, что некоторые жаргонные слова и жаргонные значения общеупотребительных слов (беспредел, закозлить, наезд, разборка, крыша, откат, гнать, наезд, мочить, стучать и т. п.) превращаются то ли в политические термины, то ли в публицистические «штампы». Ср.:

l Как Руцкой пытался закозлить генерала ФСБ Суржикова (Н. Варсегов); Мы считаем наезды на Ковпака в подконтрольной Росселю прессе политическим заказом (В. Коршунов); В центре Екатеринбурга продолжает твориться предвыборный беспредел (С. Сыпачев);
В. А. Гусинский славен своим искусством разводитьнабабки, а для успеха разводок иногда надо пренебрегать строгими требованиями эстетической цельности действа (М. Соколов); Валерий Карлович в своей критике занял самую крайнюю позицию «мочитьвсех» (А. Чистяков).

Криминальная метафора — явление вполне традиционное для русской речи, и она отражает определенные векторы национального сознания. В какой еще стране «тюремные песни» стали столь заметным жанром фольклора? В каком другом государстве фраза «В детстве я рос хулиганом» стала почти общим местом в мемуарах крупнейших политиков? Где еще в мире едва ли не ежегодно проводятся амнистии? В каком еще обществе в парламент постоянно избирают людей с уголовным прошлым, а бывшие депутаты и министры нередко оказываются на скамье подсудимых? Для русского самосознания преступник — это не обязательно враг общества; во многих случаях это смелый человек, решившийся от отчаяния нарушить несправедливые законы, а заключенный — возможная жертва ошибки. Вместе с тем очевидно значительное усиление частотности и продуктивности криминальной метафоры именно на данном этапе развития русского политического дискурса.

Криминальная метафора пронизана концептуальными векторами тревожности, опасности, агрессивности, противоестественности существующего положения дел, резкого противопоставления «своих» и «чужих», что, видимо, отвечает потребностям современной политической речи. Можно предположить, что одна из причин активизации данной модели — это реальное обострение криминальной обстановки, которое отражается в народном сознании и находит выражение в речи. Давно замечено, что находящиеся в центре общественного сознания явления становятся источником метафорической экспансии. Вместе с тем активное использование в речи криминальной метафоры (как и едва ли не смакование в средствах массовой информации картин реальных преступлений), несомненно, влияет на общественную оценку ситуации в стране, внушает мысль о том, что общество действительно пронизано криминальными связями и отношениями, что в России преступление — это норма, а подобные умонастроения опосредованно могут сказываться на уровне преступности в обществе.

Милитарная метафора

Дж. Лакофф и М. Джонсон доказали особую значимость концептуальной метафоры «Спор — это война» в американской культуре [1990]. Если бы их книга «Метафоры, которыми мы живем» готовилась в нашей стране, то концепт «Спор» вполне можно было бы заменить концептом «Россия».

Базисная метафора РОССИЙСКАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ — это НЕПРЕКРАЩАЮЩАЯСЯ ВОЙНА, или в другой формулировке — СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ — это МИЛИТАРИЗИРОВАННОЕ ОБЩЕСТВО, страна, где идет постоянная гражданская война, занимает важнейшее место в образном представлении современной российской действительности. Так сложилась российская история, что на судьбу едва ли не каждого поколения приходилась война, а поэтому военная лексика — это один из основных источников метафорической экспансии на самых разных этапах развития русского языка. Богатый военный опыт традиционно находил свое отражение и в национальной ментальности, военные метафоры как бы показывали наиболее эффективный путь для решения сложных проблем общества.

Милитаризованное сознание в полной мере проявляется и в русской речи ХХ века: по наблюдениям целого ряда исследователей (Ю. А. Бельчиков, А. Н. Баранов, Ю. Н. Караулов, А. Н. Кожин,
Н. А. Кузьмина, А. Б. Ряпосова, Г. Я. Солганик, Ю. Б. Феденева,
А. П. Чудинов и др.), военная метафора — яркий признак отечественных политических текстов едва ли не всего советского периода существования нашей страны, причем активизация подобных образов чаще всего происходит в наиболее сложные для России периоды.

 К сожалению, современная отечественная действительность в немалой степени способствует дальнейшей активизации милитарной метафоры. Речь в данном случае идет не только о военных действиях на Северном Кавказе, которые в официальных документах эвфемистически называются не войной, а контртеррористической операцией.

В соответствии с представлениями современной когнитивной семантики метафорическое моделирование — это отражающее национальное самосознание средство постижения, рубрикации, представления и оценки какого-то фрагмента действительности при помощи относящихся к совершенно иной понятийной области сценариев, фреймов и слотов. Милитарная метафора навязывает обществу конфронтационные стереотипы решения проблем, ограничивает поиск альтернатив в социальном развитии и решении конкретных проблем. Мы излишне часто вспоминаем поговорку «На войне как на войне», забывая о том, что метафорическая война ведется в условиях мира, а в мирной жизни законы военного времени не применяются. Типичная метафорическая атака — это всего лишь элемент дискуссии, цель которой — поиск истины, а не физическое уничтожение противника.

Рассматриваемая метафорическая модель представляет российскую действительность как «войну всех против всех». Политические деятели, партии, бизнесмены, журналисты и самые обычные граждане постоянно с кем-то воюют: наступают (часто под тем или иным флагом), идут врукопашную, обороняются, подводят мины, прячутся в окопах, занимают, оставляют или захватывают стратегические высоты, используют крупнокалиберную артиллерию, дымовые завесы и другие необходимые для боевых действий средства. Политические войны ведут штурмовики и десантники, разведчики и артиллеристы, они воюют под руководством маршалов и генералов, которые разрабатывают стратегию и тактику боевых действий, планируют десантные операции и другие способы достижения победы.

Показательно, что в течение последнего десятилетия ХХ века российские политики по крайней мере четыре раза переходили от войны политической к настоящим боевым действиям с использованием самой современной военной техники (путч, разгон Верховного Совета, две «контртеррористические» операции в Чечне). Нехватка политических аргументов восполнялась использованием танков. В такой атмосфере политическая борьба воспринимается как своего рода предварительный этап военных действий, а политическая терминология объединяется с военной в одно целое. Проблема информационных войн в современной России постоянно обсуждается в специальной литературе [ Грешневиков, 1999; Крысько, 1999; Мухин, 2000; Почепцов, 2000 и др.].

При детальном рассмотрении метафорической модели «Российская действительность — это непрекращающаяся война» регулярно выделяются следующие фреймы.