Глава 18. Начало конца (последняя)

 

- Ты что, сдурел? – осведомился Стэн охрипшим со сна голосом. - Вчера в пять утра… Сегодня в три часа ночи… А завтра что? Вообще мне поспать не дашь? 

 

- Я пришел за вещами, - понизив голос, сказал Терри, стоящий в дверном проеме, - хочу предупредить, что до понедельника останусь в Бруклине.

 

Стэнли нахмурился. Что-то было не так. Ах, да. Точно. Терри не стоял в дверном проеме. Он в нём покачивался из стороны в сторону, как молодой дубок на ветру.

 

- А что на завтрак будешь есть? – зевнув, спросил Стэн.

 

- На завтрак? - не понял Терри.

 

- Ну, ты ведь мне теперь рассказываешь обо всех своих планах, насколько я понял.

 

Внезапно Терри расхохотался, да так громко, что Стэнли дернулся и ушиб локоть. Но зато всё сразу прояснилось. Терри подменили. Это было совершенно очевидно.  Стэнли никогда не видел, чтобы его приятель так счастливо и бесшабашно улыбался.  Всё равно, что усы человек приклеил.  Просто не узнать…

 

- Я не знаю, кто ты, - слабо улыбнулся Стэн, наблюдая за весельем приятеля, - но я рад, что тебе хорошо…

 

- Спасибо, - прошептал Терри из темноты коридора, махнув ему рукой на прощанье.

 

- За что спасибо-то? – пожал плечами Стэн, закрывая дверь. – Наверное, битье Жана каким-то образом способствует установлению душевной гармонии. Может, он мне тоже даст разок себя пнуть – ну, по-дружески.

 

- А потом я тебя пну, - пробормотала Молли, отрывая взгляд от бумаг, которые изучала до поздней ночи, - нет, лучше сейчас… Стэнли, ты в курсе, что всё очень плохо?

 

- Ну, я не думаю, что… - беззаботно начал Стэн, но затем обернулся к сестре и, словно споткнулся.

 

Молли выглядела очень уставшей и смотрела печально.

 

- Что настолько плохо? - спросил он с тревогой, подсаживаясь к ней.

 

- Судя по этим выкладкам, - произнесла Молли, окинув глазами листочек, плотно исписанный её корявым почерком, - ты сможешь продержаться на плаву еще где-то полгода, а затем тебе придется объявить себя банкротом и закрыть театр. Скажу сразу, мистер Форсайт и Ко не помогут в этот раз. Тебе придется выкручиваться самому.

 

При взгляде на столбики цифр вновь нахлынула сонливость. Стэнли поежился от сквозняка и подавил зевок.

 

- В прошлый раз мы справились, - заметил он, легонько толкнув сестру плечом, - хотя ты говорила, что всё ужасно, помнишь?

 

- О, Стэн, - Молли уронила голову на руки. - Ты просто не понимаешь, как это работает… Неужели, я должна снова преподать тебе урок математики?  

 

- Ой, не надо, - взмолился Стэн, притворно испугавшись. – Я помню суть. Мы не гонимся за прибылью, мы занимаемся искусством, чего бы это ни стоило.

 

Молли отвела назад волосы и свернула их в жгут на плече.

 

- Бог с ней, с прибылью, - произнесла она, вздохнув над бумагами, - никто не рассматривал твой театр, как бизнес, и не ждал, что вложение капитала себя окупит. Единственное, что от тебя требовалось, это держаться на плаву, чего бы это ни стоило. В прошлый раз ужасное положение сложилось в результате твоей неслыханной щедрости. Тогда я могла сказать, что мой брат показал себя, как превосходный капитан. Ведь он собрал команду единомышленников, которые готовы работать, сколько бы им не задерживали жалование. Однако что я могу сказать сейчас, когда театр оказался на грани банкротства? Мне остается только признать, что мой брат – разгильдяй! Как ты понимаешь, просить денежной помощи на этом основании бессмысленно.

 

«Самое паршивое, - подумал Стэн, взъерошив свою и без того растрепанную шевелюру, - что она не злится…» Когда его сестра ругалась, била кулаком по столу и язвила на все лады, это было в порядке вещей. Ну, а сейчас Стэн мог прочитать в её взгляде лишь усталость и печаль. 

 

- Пуговицы, - вымолвила она, невесело усмехнувшись, - кто бы мог подумать, что это важно, а? Я в конец испортила отношения с Робертом Хэтуэйем, когда переманила к нам его работников, но ты не сумел воспользоваться их знаниями и опытом. У меня сегодня состоялся разговор с костюмером из Стрэдфорда, а также с рабочим сцены и реквизитором. Знаешь, они в восторге от тебя, все трое, нахваливали тебя так дружно, что я уже отчаялась понять, почему они уволились. Признание мне удалось выжать только из рабочего сцены, после того, как он влил в себя четыре пинты эля за мой счет. Оказалось, что ты милейший человек, Стэнли, однако, цитирую, похвала не пудинг. Кто хорошо кормит, у того хорошо пахтается, милейшая фрау. При нашей-то бедности какие уж тут нежности? От такой работы будешь не богат, а горбат!  

 

- Не человек, а какой-то кладезь народной мудрости, - хмыкнул Стэн. - Между прочим, я его работой не нагружал. Он по собственной инициативе горбатился.

 

- Точно! Вкалывал за троих. Из любви к искусству,  - Молли стукнула кулаком по столу, чем несказанно обрадовала своего брата. – Стэнли, ты совсем дурак?! Надо было удвоить ему жалование! Если ты спросишь меня за счет чего, то я тебя стукну…

 

Стэнли поспешно отодвинул свой стул.

 

- За счет чего? - широко улыбнувшись, спросил он. – Только не говори, что надо было уволить кого-то из моих ребят! Они не виноваты, что какой-то умник с Бродвея решил взвалить на себя половину общей работы.

 

Молли встала и уперла кулаки в бедра. Стэн с усмешкой вспомнил времена, когда она подвязывала штаны веревкой и носила рваные холщовые рубашки. Выглядела она в ту пору не менее грозно, чем сейчас, когда стояла посреди своей гостиной, облаченная в японский халат из черного шелка с узором в виде красных и белых хризантем.

 

От её взгляда младший брат заерзал на стуле.

 

- Сковородку принести? Или вколотишь в меня мудрость руками?

 

Шутка вышла неуклюжая. Стэну не было весело на самом-то деле. Он знал, что не простит себе, если разочарует Молли, как до него это сделали старшие братья.

 

- Внимание! Задача! – воскликнула она, взмахнув широкими рукавами, будто черными крыльями с белоснежными перьями на концах. - У директора небольшого театра было три оболтуса, каждый из которых получал за свою работу пять долларов в неделю. Затем у него появился опытный работник, который вкалывал за троих, но получал те же деньги. Вопрос: сколько денег сэкономил директор театра, когда уволил трех оболтусов, а жалованье опытного работника удвоил? Ответ: нисколько. Потому что директор болван!

 

- Этим парням очень нужна работа, - тихо, но твердо сказал Стэн, - я человек, а не арифмометр Томаса серийного производства.

 

Молли выглядела так, словно не знала, то ли наброситься на него с кулаками, то ли обнять и расцеловать. У неё вырвался протяжный вздох, она опустила руки и стала шарить по карманам в поиске сигарет. Стэн спонтанно решил не сообщать ей, что выбросил их, а то еще правда стукнет.

 

Он собрал бумаги в кучу и отодвинул на край стола.

 

- Ложись спать, сестренка, - мягко посоветовал он. - Обещаю, завтра мы что-нибудь придумаем. Знаешь, как наш друг Майкл говорит? Утро вечера умнее!

 

- Мудренее! - разражено поправила Молли, оглядывая комнату. - Утро вечера мудренее, в смысле «мудрее», хотя, знаешь, в моем случае больше подходит «мудрёнее». Нет у меня времени, чтобы делать с тобой работу над ошибками, Стэнли. Я вижу, что ты не справляешься, и это пугает меня гораздо больше, чем банкротство. Ну, что я сделала не так, а? Чему я тебя не научила? Пуговицы пришивать?

 

Горький упрек самой себе. 

 

Молли отвернулась от брата и прошлась по комнате с видом полицейского, выискивающего улики. Стэнли тяжело вздохнул. Первую сигарету она выкурила в тот день, когда едва достигший совершеннолетия Сэмуэль Брайт был осужден на лишение свободы сроком пять лет за участие в вооруженном грабеже.

 

- Это всё Алекс, да? - предположил Стэн, усевшись на край стола, в центре окружности, по которой его сестра курсировала, точно раненый зверь. – Ты не смогла убедить его вернуться домой, и тебя это мучает. Точно так же, как в тот раз, когда Сэм снова попал в тюрьму. Ты просто не можешь смириться с тем, что они такие, как он всегда говорил. Вернее, мы, все трое. Твои пропащие братья. Ты вытаскиваешь из неприятностей Сэма. Ты бросаешь все, чтобы поехать в Европу за Алексом. Наконец, ты всё время возишься со мной. Может быть, пора признать, что дядюшка Максвелл бы прав? Мы безнадежны.

 

Стэнли  пытался маскировать горечь юмором, но у него не выходило. Он снова возвращался к мысли: «Всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой!» - то был страх, что однажды сказка про талантливого юношу из провинции, который стал директором собственного театра в Нью-Йорке, закончится. Стэнли казалось, что именно это сейчас происходит. Дядюшка, давно махнувший рукой на племянника, был прав, а сестра, которая верила в него, ошибалась.

 

- Не пори чушь, - отрезала Молли, вытряхивая на стол вещи из карманов, - мы семья, а  значит, что должны помогать друг другу, что бы на этот счет ни думал дядюшка Максвелл.

 

Связка ключей на кольце, флакончик духов с перевернутым сердечком на крышке, белая ленточка, огарок свечи, горсть каких-то железок, шпильки, сломанное перо, пустой коробок спичек, билет на карусель… Молли с разочарованием вывернула карманы.

 

Нюхательный табак она попробовала еще в детстве, вместе с братьями, но курить начала с того дня в августе, когда вернулась в Америку и узнала о том, что приговор Сэма обжалованию не подлежит. Стэнли помнил, как она сидела на каменных ступенях перед зданием суда, одетая, как юноша. Её руки тряслись, и спички успевали погаснуть до того, как она подносила огонек к кончику сигареты. Потом начался дождь. Алекс, спрятав руки в карманы, пинал по улице опустошенный коробок, а Стэн, отвернувшись от всех, плакал. 

 

Молли на его памяти никогда не плакала. С августа 1906 года она злостно курила, как будто пыталась вытравить из себя что-то, чего не могла ни выплеснуть, ни побороть.

 

- Мы не твоя семья, - тихо произнес Стэн, избегая смотреть сестре в глаза, - я хочу сказать, никто из нас не считал, будто ты нам чем-то обязана. С тех самых пор, как папаша Брайт привез тебя, мы знали, что ты сделана из другого теста, и путь у тебя свой.

 

Молли внезапно засмеялась. Улыбка преображала её, сглаживала острые черты, придавая лицу девичью миловидность и какое-то совершенно особе очарование. 

 

- Я - кекс с перцем, из лучшего английского теста! - неожиданно пропела  она текучим золотистым голосом. - Милый мой Стэнли! Да откуда же тебе было знать, из чего я сделана, когда мне самой это было неизвестно?  

 

Откуда? Ну, может быть, всё дело в том, что обычные дети плачут, когда ломают руку после падения с крыши, а его сестра, бледная, как мел, молча кусала губы до крови? 

 

Или в том, что ни взрослый, ни ребенок не осмеливался выступить против охоты на лягушек, которую ежегодно устраивал 13-тилетний громила по прозвищу Скерри? Не говоря уже о том, чтобы поднять против Скерри вооруженное восстание и выбить ему пару зубов той самой палкой, которой он размозжил череп тысячам лягушек. 

 

 Итак, как же он понял, что девочка, которая в девять лет верховодила бандой из двадцати мальчишек старше себя, сделана из другого теста, чем он сам?

 

- Viae Domini imperceptae sunt.* Говорят, что все мы дети Адама.

 

 Стэну ласково улыбнулась молодая женщина, мало чем напоминающая ту девочку из прошлого. Волосы всклокочены, на худеньком, веснушчатом  личике боевой узор из синяков, рассеченная бровь кровоточит,  глаза прищурены... А теперь? Отливающие медью волосы, сплетенные в жгут, казались изысканным украшением на черном шелке, а кожа была гладкой и белой, как скульптурный мрамор. В ней самой появилось многое от тех античных статуй, но глаза всё те же: в них холодными, стальными отблесками отражалось чистое сияние воли, силы и веры. И любви…. иногда. 

 

 С затаенной мукой, усталостью, печалью, но так чутко, доверчиво и нежно, что Стэну подчас было трудно выносить этот взгляд – трогательное сочетание силы и уязвимости.

 

- Эй, - она положила руку ему на плечо, - мы с тобой, Стэнли, дети пенсильванского захолустья, поэтому нам все равно, куда идти, лишь бы навстречу не бежал табун лошадей. Перед трудностями мы не пасуем, в беде друг друга не бросаем. Ты это знаешь, я это знаю. Вот, что важно. Алекс … Он меня огорчил. Нет, вру. Он по стенке меня размазал. Я была уверена, что он тысячу раз раскаялся в своем решении, что ему там, на войне, плохо, страшно и тяжело. А он вышел мне навстречу индюк индюком: рука на кобуре, грудь колесом, по глазам видно, что интеллект при смерти. Тут ваше Солдафонство мне объявляет: «Гражданские лица без пропусков не допускаются в зону ведения боевых действий. Я уполномочен тебя конвоировать…» И он бы меня конвоировал, свинюга! Если бы у меня с собой не было бумажек, которые везде сгодятся вместо пропусков. На следующий день я уехала сама. Не могла больше видеть Алекса таким. Он мне хвастался, представляешь? Без конца хвалился своими боевыми подвигами. Это было что-то вроде: «Ура-ура! Великое Американское Добро поставило Зло на колени, зарезало и убило!» Когда он стал таким слепым, а?

 

Когда? Возможно, в тот день, когда влюбился в девушку, которая не воспринимала его как мужчину, а только и делала, что снисходительно посмеивалась, глядя на него с выражением: «Ах, ты мой глупый смешной дурачок! Недотепа! Дурилка! Растяпа!»

 

Стэнли вздохнул не без сочувствия к обоим.  

 

- Знаешь, что самое паршивое? - стиснув кулаки, продолжила Молли. - Мы в конец разругались. Я сгоряча сказала, что он мне больше не брат, а он заявил, что рад это слышать. И еще добавил, что всегда был недостаточно хорош для меня. Вот тут-то я и поняла, что выстрелила себе в ногу. Причем раз двадцать. Судя по твоему виноватому лицу, ты догадывался. Но вмешиваться не стал, поскольку… - она вздохнула. - Да. Мы это проходили с твоим другом Жаном.

 

Несомненно, «друг Жан» мог служить печальным примером того, как любовь делает из людей идиотов, но в отношения своих близких Стэнли не вмешивался по другой причине. Молли совсем необязательно было знать, что идиотом Алекс стал задолго до того, как влюбился в свою названную сестру. Согласно принятой в их семье классификации различных степеней дурости, Алекс уверенно лидировал в обход Сэмуэля, который умудрился дважды сесть в тюрьму, не совершив ни одного преступления.

 

Стэнли, занимающий скромное третье место, неуклюже похлопал сестру по руке.

 

- Ты не виновата, - сказал он с трудом подбирая слова. - Восемь с лишним лет прошло. Алекс тебя с трудом узнал. Помнишь, он еще глупо шутил, что дядюшка Максвелл из американского мальчика хирургическим путем сделал английскую леди?

 

Молли сжала его плечо так, что после наверняка останутся синяки.

 

- Ненавижу дядюшку, - яростно прошептала она. - Глупый, глупый старик! Отказывается видеть, что вы, парни, ему настоящая родня, а я – никто.

 

Никто? О, это неправда!  

 

 Когда названная сестра уехала, Стэнли показалось, что солнце скрылось за горой. Родной край превратился в сонную лощину, по которой бродили не люди, а мрачные тени. Его братья почувствовали то же. Внезапно оказалось, что цели в жизни нет, а есть лишь ряд необходимостей и скучное, тяжелое, медленно тянущееся время. Уныние воцарилось в их доме. От привычного вида  лесов в сердце гнездилась тоска, мысли напоминали туман, встающий над болотами. 

 

От мрака сельской жизни они бежали в города, где по ночам зажигались веселые огни, где энергия бурлила в шуме улиц, где соблазны разжигали в крови огонь. Стэнли этот период его жизни казался самым темным и пустым из всех, а лучшие воспоминания о прошлом были связаны с ночевками в лесу, когда они с братьями сидели вокруг костра и слушали певучий голосок Молли. Она учила их видеть нити в небесах и рассказывала захватывающие истории о героях, чьи имена, казалось, были начертаны серебром у них над головами. Звезды всегда внушали Стэну стремление к высокому. Когда Молли была рядом, он чувствовал, что может дотянуться до них. 

 

Сложно было винить дядюшку Максвелла за то, что из всех детей семьи Брайтов он выбрал именно её….

 

- Он любит тебя, как родную, - с улыбкой, однако не без грусти, заметил Стэн, - и ты его любишь, Молли, не отрицай. Я не могу придумать ни одной другой причины, которая объясняла бы, зачем тебе понадобилось выдавать какого-то парня за своего жениха. Наверняка, ты поедешь с ним к дядюшке, который лелеет мечту о твоем замужестве. Старик до вашей свадьбы вряд ли дотянет, но порадоваться за тебя успеет, так ведь?

 

Молли издала звук, напоминающий рассерженное фырканье.

 

- Хитрый! - воскликнула она, с грубоватой нежностью взъерошив волосы брата. – Александр проболтаться успел? Или ты  сам догадался?

 

- Шутишь? – ворчливо отозвался Стэн, стараясь пригладить то безобразие, которое она у него на голове учинила. - Этот твой Александр нем, как рыба. Странный тип. У меня от его взгляда мурашки по коже… Не давала бы ты ему ключи от дома.

 

- Просто мой Александр не так болтлив, как некоторые, - парировала Молли, удалившись от брата, - а сказать ему особо нечего, поскольку… В общем, долгая история.

 

Обернувшись, Стэн увидел, что она набрасывает на плечи монастырский плащ из темного бархата с золотыми кистями. Это был её излюбленный наряд для Нью-Йорка.

 

- Я злюсь на дядюшку, - продолжила Молли, взглянув на брата, - когда чувствую, что  упустила  что-то важное. Он желал мне добра, но из-за него меня не было с вами, когда я была нужна.  Ты, пожалуйста, не думай, что я тобой не горжусь…. Очень горжусь! Только  беспокоюсь, что ты самостоятельно дела вести не умеешь. А я ведь не вечная, Стэнли. 

 

- Что за разговоры? - нахмурился Стэн. – И куда это ты собралась на ночь глядя в таком виде? 

 

Молли скорчила ему проказливую рожицу.

 

- Думаешь, я не знаю, что ты выкинул мои сигареты? Умник! Мы еще вернемся к разговору о твоей безалаберности…

 

- Табачные лавки закрыты, - заметил Стэн ей в спину. 

 

Из темноты коридора раздался смеющийся голос сестры.

 

- Зато поблизости обитает ходячий портсигар!

 

- Терри? Но ведь он… - Стэнли услышал, как хлопнула дверь, и обернулся на странное шуршание. Персефона что-то катала по столу лапой. Вот и думай, зачем девушке могли понадобиться шурупы, болты и гайки? - Он же в Бруклин уехал…

 

Впрочем, Молли обладала такой решительностью, что с неё сталось бы гоняться за Терри по всему Манхеттену. Не из-за сигарет, конечно. Терри каким-то образом оказался включен в то, что Стэнли про себя называл «кругом Молли». 

 

Его сестра никогда не искала новых знакомств, а её друзей и родственников можно было пересчитать по пальцам. Что же  до «круга Молли», это была весьма разношерстная публика, на первый взгляд, случайные люди, вроде странного парня по имени Александр. Почему сестра приближает их, Стэнли не знал, ему оставалось только беспокоиться и удивляться тому, как неожиданно порой распределяются её симпатии.

 

***

 

*(лат) Пути Господа неисповедимы.

 

Синий час? Или синий вечер?

Терри не мог вспомнить название духов. Он уловил знакомый аромат в ночном воздухе, обернулся и увидел высокую фигуру в темном плаще, полы которого развевались на ветру. «Новое свидание на крыше?» - Терри усмехнулся, снова переводя взгляд на парк,   островок тьмы, вписанный в озаренный огнями город. 

 

Снег успел растаять за ночь, пахло сыростью и мхом, небо по цвету напоминало кобальт. Через улицу, словно чернилами нарисованный, возвышался огромный недостроенный собор с неоготическими башнями и  контрфорсами. Призрак Средневековья.

 

Терри прикрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущениях. Тело было удивительно легким. Холод не ощущался, но кожу приятно покалывало от ветра, а дыхание то и дело перехватывало в радостном преддверии чего-то чудесного, как приход весны.

 

Ему казалось, что если он сделает шаг вперед, то полетит. 

 

- Эй, Терри! - голос звучал насмешливо, но чуть встревожено. - Стоя там, ты очень напоминаешь горгулью-переростка.

 

Терри качнулся на высоком каменном бортике, сдерживая смех.

 

- Знаешь, балансировать на краю крыши пьяным, это не лучший способ отпраздновать начало новой жизни. Будь умницей, слезай.

 

Ухмыльнувшись, Терри раскинул руки и начал медленно отклоняться назад. Раздался женский вскрик. Перед прыжком  Терри сгруппировался, но  по инерции налетел женщину, которая стояла позади. Она намертво вцепилась в его плечи.

 

- Я знал, что ты меня поддержишь, - сказал он и, повернув голову, ощутил нежное цветочное благоухание, исходящее от волос, щекотавших щеку. - Джейн. 

 

- Какое доверие! - с сарказмом откликнулась «Джейн», и Терри получил очень болезненный толчок в спину. - Ты думал, что я не позволю тебе покалечиться у меня на глазах? Наверное, ты плохо усвоил предыдущий урок, раз считаешь, что для женщин нет большего удовольствия, чем тебя спасать. 

 

Девушка обошла его и встала между ним и краем крыши. С неба повалил снег. «Игра воображения», - подумал Терри, наблюдая за тем, как снежинки оседают на черном капюшоне, в тени которого  виднелось лицо. Такое знакомое выражение...

 

 А что будет, если он сейчас откинет капюшон и поцелует её?  

 

Наверное, как и в случае с крышей – прыгнешь и полетишь…

 

Заманчивая, но крайне маловероятная перспектива.

 

Терри засмеялся.

 

- Ты всегда морщишь нос, когда сердишься? – спросил он, исподлобья взглянув на девушку. - Или только в тех случаях, когда тебя злит кто-нибудь особенный?

 

«Джейн» по-девичьи ахнула.

 

- Он еще и заигрывает со мной!  

 

- А что, нельзя? - Терри небрежно пожал плечами, в то же время с любопытством наблюдая за её реакцией.

 

В одну секунду ему казалось, что она придумывает, как бы поизощреннее его оскорбить, но в следующую с её уст сорвался вздох. Она расцепила скрещенные на груди руки и, протянув к нему ладонь, пару раз щелкнула пальцами.

 

-  Я вам что,  еще один мальчик на побегушках?

 

Терри  вытащил сигареты, зажигалку и демонстративно закурил.

 

- Кстати, об этом, - «Джейн» в раздумьях приложила палец к губам. - Запомни, Терри. Еще раз тронешь моего помощника, я тебе руку сломаю. Левую.

 

Терри выпустил густое облачко дыма, дразня её блаженствующим своим видом.

 

- А почему левую? 

 

- На правую, - вздохнув, сказала «Джейн», - он, к сожалению, не тянет. Но ты упускаешь суть. Жан сейчас мой единственный заместитель, считай,  моё второе лицо. Ударишь его, дам сдачи.

 

- А ты не церемонишься со своим «вторым лицом», - немного досадуя, заметил Терри. – Мне показалось…

 

- Тебе показалось, - отрезала «Джейн», снова распаляясь, - показалось, что ты можешь причинять людям боль, чтобы избавиться от собственной! Всё сделанное тобой, к тебе же вернется. Ты подумал об этом, когда стоял на краю Бруклинского моста?

 

Терри выронил сигарету.  

 

В лучах уличных фонарей снежинки золотистым роем вальсировали вокруг тёмной фигуры. Тень от капюшона закрывала пол-лица, только изогнутые губы ярко выделялись на бледной коже. Город шумел где-то вдалеке. Кобальтовое небо казалось более близким, чем мельтешение огней  на улицах.

 

 - Существует легенда, будто на дне реки под мостом лежит камень, напоминающий голову огромной змеи. Индейцы называли его Великий Брук - пожиратель людей. Если долго стоять на мосту и смотреть в воду, можно почувствовать его жажду. Как будто что-то засасывает тебя вниз. Приходят мысли о смерти, простые и легкие, ты делаешь шаг и…

 

Терри потерял ощущение тверди под ногами. Голос молодой женщины был подобен обманчиво спокойному течению реки: он сам не замечал, как его уносило всё дальше и дальше.

 

- Спроси любого ньюйоркца, он подтвердит, что мост  всегда притягивал самоубийц. Никогда не обращал внимания на полицейские кордоны? 

 

– Ты сумасшедшая, если думаешь, что я поверю в эти россказни, - пробормотал Терри, ощутив холодок, пробежавший по мокрой от пота спине.

 

- Может быть, - кивнула «Джейн». – Но если это безумие, то в нём есть система.* Индейцы, жившие на этом острове, приписали кровожадность обыкновенному камню, который выступал из реки в том месте, где ныне стоит мост. Мир изменился за прошедшие сто лет, однако что-то подталкивает людей к краю. Словно в темных водах Ист-Ривер и вправду обитает ненасытное чудовище. Ожившее воплощение грехов человеческих в зеркале мифа. Помнишь Жирного Жадного Человека? Ничего кроме голода, который никогда не будет утолен!  Ружья, меха, деньги, женщины,  автомобили, позолоченные дома, патентованное средство от облысения... Еще и еще... Им всегда нужно больше...  Алчность, похоть, тщеславнее плодят желания. А под мостом живут люди, называющие себя «сыновья Брука». Можно услышать, как в своих песнях они молят Великого змея оставить людей в покое. Безумцы? Может быть. Однако у них есть хоть какая-то цель в жизни, кроме заботы о животе своем. У тех, что прыгают с моста, такой цели нет. Только собственные желания, только собственная боль, порожденная страстями.  Итак, что же ты почувствовал, когда стоял там?

 

Она склонила голову на бок, улыбаясь краешком губ.

 

- Пахло гнилью, – холодно сказал Терри, закрываясь от чувств, нахлынувших на него при воспоминании о том, каким легким показался ему способ раз и навсегда избавиться от боли, которую причиняла невозможность обладания.

 

Он подумал, что не все желания греховны, но так и не смог отыскать в потоке воспоминаний причину своего отчаяния. Кроме одной, конечно. Он всё еще хотел быть с Кенди, но уже не мог. Он сказал Сюзанне правду. Его счастье зависело от того, будет ли счастлива она. Однако умолчал о том, что не только в ней причина его страданий. Его любовь исчезла в  снежном вихре, ушла, оставив разбитое окно, из-за которого порядок нарушался в его жизни постоянно. И что же окрыляло его, если не надежда?

 

- Джейн, - позвал он, сжав в кулаке сигаретную пачку, – зачем ты рассказываешь мне сказки? И раз уж тебя волнует, о чем я думал, стоя на краю моста... Изволь  вначале  ответить, почему ты следишь за мной?

 

- Присматриваю, - поправила девушка, опустив голову так, что её лица Терри теперь совсем не видел, только руки, дергающие бахрому на золотых кистях плаща, - я не слежу, а присматриваю за тобой. Только не обольщайся! Здесь так заведено...  В этом доме, я хочу сказать.

 

 В прошлом  веке это был пансион для артистов. Недорогой, но приличный. Для семейных пар. Хозяин заботился о том, чтобы под его крышей царила  душевная. Жильцы вместе трапезничали, собиралась у камина в общей гостиной по вечерам...

  

Мой дед, кстати, не писатель, а его брат, поселился здесь с женой и дочерью в семидесятых. Этажом выше квартиру снимали Бейкеры. Нора наверняка упоминала, что дружила с моей матерью. Им, наверное,  было лет по семь. Они часто играли на этой самой крыше, забирались в башенки и воображали себя сказочными принцессами. 

 

К тому времени, как мисс Бейкер и мисс Белроуз подросли, это был уже не просто пансион, а своего рода клуб, объединяющий целую плеяду деятелей искусства. Поселиться здесь можно было только по рекомендации кого-то из жильцов. 

 

У одного молодого человека родом из Англии здесь жил родственник. Однажды он приехал погостить  вместе с другом. Говорят, друг этот был серьезным юношей. Он грезил о полетах,  и его очень интересовали достижения американских инженеров. Целыми днями он мастерил  и испытывал свои планеры. Но все же за общим столом он часто встречался соседями. Где-то между отбивными и рисовым пудингом, быть может,   он заметил юную мисс Бейкер, восходящую звезду Бродвея. Не прошло и года, как они обручились.

 

Помолвка была долгой. Жених лишился поддержки отца, когда решил взять в жены девушку иного круга. К тому времени, как ты родился, друг Ричарда, тот самый, который привел его сюда, был уже четыре года женат на моей матери. Я помню, как Нора поручала мне присматривать за маленьким мальчиком. 

 

Хотя в действительности, конечно, присматривать за нами должна была моя мать. Но у неё всегда было  полно других дел. Пока её подруга делала карьеру актрисы, она училась в колледже, возглавляла ряд молодежных организаций, участвовала в общественных работах, преподавала в школе для детей из неимущих семей, в общем, трудилась на благо американского общества. В роли жены и матери я её почти не помню.

У меня больше воспоминаний о соседях.

 

Тогда, в поезде, я тебя  почти сразу узнала. Не только потому, что твоя физиономия была на афишах. Ты очень похож на неё. На мою крестную. А я ей многим обязана. Вот, почему я присматривала за тобой раньше и впредь буду, хочешь ты этого или нет. 

 

Увы, я ничего не могла поделать с девушкой из Бруклина. Она в тебе действительно нуждалась.  Тогда я использовала своё влияние там, где могла. 

 

Когда этот дом перешел в мою собственность,   я сохранила некоторые традиции. Комнаты не передаются по наследству, но если дети идут по стопам родителей, за ними остается право жить здесь, внося символическую плату. Я отправила Норе ключи.

Предполагалось, что ты встретишься с моим братом, который жил этажом ниже, и вам найдется, о чем поговорить. Однако твой характер, видимо, сильно изменился с годами...

 

В день приезда ты прошел мимо меня и Стэна,  словно мы пустое место. Это повторялось раз двадцать! Я даже поспорила со своим дядей, что уж до осени-то вы с моим братом познакомитесь. Я даже смухлевала разок ради победы. И что же? Всё равно проиграла! Вместо того, чтобы наслаждаться сюитами Энрике Грандоса в Метрополитен опера, я вынуждена тащиться с дядей в кинотеатр и два часа ждать, пока хорошие парни победят плохих, а главный герой поцелует блондинку. Мой уик-энд испорчен. И виноват в этом ты!

 

Терри поймал себя на том, что стоит с открытым ртом. От изумления он не мог ни слова из себя выдавить, а только наблюдал за тем, как кружатся снежинки вокруг самой странной девушки, что он когда-либо видел.

 

Она подняла руку и сделала вид, что стучит.

 

- Был  еще такой обычай у жильцов: предупреждать о своем появлении ритмичным стуком. Всегда можно было узнать, кто пришел, по тому, какой ритм отбивают на двери. У каждого жильца был свой «стук». Популярный танец или мелодия. Забавно, не правда ли? Чем-то напоминает сигналы в разбойничьей шайке. Сразу понимаешь, что пришел кто-то чужой, если стук обычный. Я примерно так и рассуждала, когда решила, что ты вряд ли обрадуешься, если просто постучать в твою дверь и предложить помощь.

 

 Роберт Хэтуэй, конечно, не знал, кому принадлежала идея выплатить девушке компенсацию за травму. Деньги на его счет были перечислены от имени благотворительной организации. Предполагалось, что выплаты будут произведены анонимно, в частном порядке, однако этого не произошло, к сожалению. Роберт побоялся, что на Бродвее пойдут слухи о его «щедрости», поэтому решил использовать тебя, чтобы передать девушке причитающуюся сумму частями. 

 

В результате твои коллеги обозлились, узнав, что за свою работу ты получаешь в десять раз больше, чем они. Поскольку в этой некрасивой истории не обошлось без моего участия, я снова решила вмешаться. К тому времени ты уже успел дать своему боссу повод для увольнения, что поставило Роберта в очень неловкое положение. Ведь он должен был на каком-то основании передать тебе деньги. Перед ним стоял выбор: либо ты, либо Бут Таркингтон, требующий твоего увольнения. 

 

У меня были возможности облегчить ему этот выбор. 

 

Хотя мистер Форсайт в своей критике больше сторонник реализма в драматургии, чем противник каких-то иных направлений. Справедливости ради: «Клеренс» не худшая из современных хорошо сделанных пьес. Я не сомневаюсь, что американцам эта сказка со счастливым концом пришлась бы по душе. У меня не было времени компенсировать мистеру Таркингтону литературное фиаско, но я непременно сделаю это, когда представится случай. 

 

Что же касается Шекспира, то после неудачника Ромео с его любовными передрягами, вдумчивый и серьезный Гамлет был для тебя лучшей возможностью уверенно вернуться на большую сцену.  Мне не трудно было обмолвиться в кругу влиятельных лиц, что «Гамлет» в Стрэдфорде стал бы логичным завершением шекспировского цикла. 

 

 Ты вел себя довольно забавно, когда готовился к прослушиванию. Убей меня, не пойму, с чего ты решил использовать мой образ при работе над этой ролью. Дядя смеется надо мной с тех пор, как Нора нам об этом поведала. Говорит, что я все время пребываю в состоянии сдерживаемой истерики. Ничего подобного! Нет у меня никаких сложностей с принятием решений! Я не задаю себе глупых вопросов, а делаю то, что должна. 

 

Действие –  это жизнь! Сидеть на крыльце бытия и думать, а стоит ли входить, только время попусту тратить. Всё равно рано или поздно придет какая-нибудь напасть, которая даст тебе пинок под зад, так что выбора «быть или не быть» не останется. Стоит ли дожидаться? Я думаю, что нет. Поэтому – действую. Даже если страшно. Даже если нет уверенности, что решение правильное. Этому меня научил один поезд, который сошел с рельсов и потерпел крушение, потому что у машиниста случился сердечный приступ во время нападения грабителей. Никто не мог знать, понимаешь? Череда случайностей!

 

Я могу винить свою мать – ну, кто доверит своего ребенка малознакомым попутчикам? Могу винить тех парней, которые преследовали поезд, или железнодорожную компанию, допустившую, чтобы рельсы пришли в негодность, а поездом управлял пожилой и слабый здоровьем человек. Но смысл? Гораздо важнее понять, что меня в этот поезд привело. 

 

Если бы мы способны были увидеть все ниточки, ведущие от одного события к другому, мы не говорили бы о случайностях. Мы смотрели бы  на общую историю, где все люди так или иначе связаны. Считать себя непричастным к этой истории, вот, что ошибочно и чревато… 

 

Из-за снегопада Терри приходилось щуриться, чтобы смотреть на девушку. Мир терял в его глазах реальные очертания. Город казался океаном, тонущим во тьме за белой завесой снега, а здания нависающими айсбергами. 

 

У него было странное чувство, будто и в его жизни случился «поезд». Вот только, Терри не сидел в одном из вагонов, а стоял на путях. В конце концов, он принял то, что случилось, как неизбежность, и был раздавлен. Наверное, многие люди задаются вопросом: «Почему это случилось со мной?» Терри спросил себя об этом впервые. 

 

- Джейн, - позвал он, повысив голос, - я не просил тебя о помощи, поэтому не собираюсь благодарить. Но я хотел бы знать… Ты помогала мне, чтобы отплатить моей матери? Это единственная причина?

 

- Я любопытная, - откликнулась Джейн, ловя на ладонь снежинки. - Никому не дано такого ума, чтобы охватить мыслью все причинно-следственные связи в мире, поэтому и говорят, что пути Господа неисповедимы. Однако с нашей первой встречи, Терри, я следила за твоим путем, гадая, что же привело тебя в тот же вагон, который занимала я по пути из Чикаго в Нью-Йорк. Мне кажется, сейчас я ближе к пониманию  на пару шагов. Но я не стану углубляться в лес исторических перипетий, а скажу лишь, что наша встреча была не из тех случайностей, которых никто не мог предвидеть. 

 

Я даже не удивилась, когда ты выпрыгнул из кустов в разгар вечеринки. У меня было предчувствие чего-то подобного всю дорогу до Майами. Я регулярно по<