Глава 11. Mysterious misters .

часть первая

Сюзанна скучала.

Терри не мог взять в толк – по кому? За время гастролей он успел осознать, каким подавленным, уставшим и раздражительным был в Нью-Йорке. Однако Сюзанна писала, что скучает по этому мрачному типу,  будто ей  в самом деле нравилось проводить с ним время.

Терри не знал, что отвечать. «Я тоже скучаю?» –  это было бы ложью, он ничуть не скучал, особенно после Майами. Мысль о возвращении в Нью-Йорк воодушевляла его лишь благодаря коротенькой записке, полученная от мисс Белроуз.

 

«Дорогой Стэн,

Отправляю тебе Терри Грандчестера. Говорят, он ничего.  Бери, если понравится, а – нет, пошли к черту. Молли».

 

Писала Молли, как курица лапой, но выразилась предельно ясно. Знать бы еще, кто она такая? И кто такой этот Стэн, которому она его отправляет, словно посылку какую-то?

 

Это было самое странное и, пожалуй, самое интригующее рекомендательное письмо, какое Терри получал в своей жизни. В нём был указан адрес, по которому его следовало доставить. После разговора с Карин Терри почти не сомневался, что найдет по этому адресу...

 

Какой-то другой театр существовал в Нью-Йорке. О нём не говорили, не писали в газетах, однако некоторой известностью это место уже пользовалось, благодаря необычному репертуару, во-первых, и громкому имени одного из основателей, во-вторых.

 

Терри почувствовал себя немного детективом, когда попытался разузнать больше. Фамилия "Форсайт" его коллегам была знакома («Да, театральный критик, кто ж его не знает?»), но на вопросы о нём и "другом театре" они отвечали неохотно. С большой осторожностью. И некоторой даже подозрительностью («А тебе-то какое дело?»)

 

Можно подумать, этот Форсайт театральный мафиози, который запугал актеров так, что они и говорить о нем боятся. Детектив Грандчестер развлекал себя подобными мыслями, пока не сообразил, что причина в Роберте. Он уважал критика, но откровенно недолюбливал после того, как тот заманил в свой театр его лучших работников. Терри перестал задавать вопросы, чтобы не давать ему повода для волнений, но все-таки нашел способ разузнать о критике больше – обратился к его собственным словам, которыми так дорожила американская пресса. 

 

Любые статьи, где фигурировала фамилия «Форсайт», печатались под  крупными заголовками и в целом соответствовали тому, что Терри уже слышал: мнение знаменитого критика преподносилось, как приговор. Тем летом Форсайт «казнил» двух смазливых дебютанток, одну капризную примадонну и оперетту под названием «Милый, я в печали».

Мелодрам Форсайт, похоже, не любил. К актерам, которые привлекают к себе внимание не талантом, а скандальными выходками, был беспощаден.

 

Но больше всего Терри заинтересовала последняя статья, опубликованная за  его собственной подписью, в июньском номере журнала «Театр»:

Ураганам принято давать женские имена, однако бедствие, которое грозит обрушиться на нас в этом сезоне, носит имя «Клеренс». Берегите головы, дамы и господа! Это не просто очередная репертуарная пьеса драматурга-ремесленника, о, нет, к таким досадным явлениям на Бродвее мы уже привыкли и переносим их стоически, как сезонную слякоть. «Клеренс» представляет собой явление сродни катаклизму, все десять казней египетских в границах пошлого сюжета. Если вас не доконают избитые реплики и второсортные шутки в первом акте, это сделает дешевая сентиментальность и не знающее границ фанфаронство главного героя к концу второго.

Этот последний на протяжении следующих двух актов будет ломать комедию, без конца намекая прочим действующим лицам, что он вовсе не так прост, как может показаться. Героев пьесы поведение Клеренса интригует, но для зрителя он так же загадочен, как тыквенный пирог. Достойную пару ему составляет слащавая героиня, влюбляющая в себя всех мужчин брачного возраста. Вас недолго будет занимать вопрос: «Кому достанется девушка?» с учетом того, что пьеса называется «Клеренс».

К тому же, как мы узнаем в финале, он владеет многомиллионным состоянием. Здесь, наконец-то, возникает чахлый конфликт: возлюбленная героя – гувернантка, но классовые барьеры не выглядят серьезным препятствием для парня с пятьюдесятью миллионами в кубышке, поэтому его подчеркнуто благородное намерение жениться вряд ли произведет на вас должное впечатление. Итак, занавес опускается, и вы понимаете, что потратили целый вечер для того, чтобы узнать историю богача, который женился на гувернантке. Что ж, признаем, по нынешним временам благородный миллионер – это просто смешно, однако Клеренс доставил бы нам куда больше веселья, если бы в финале умер от скромности.

«Что ж, - с усмешкой подумал Терри, - теперь понятно, почему Хэтуэй не переваривает этого парня».

Хотя критик и не упомянул Роберта в статье, выпад в сторону Стредфорда был очевиден, ведь к постановке «бедствие» готовилось под его чутким руководством. Все это было чем-то  новым для Терри – какой-то критик и вдруг заставляет  руководителя труппы снять пьесу с постановки, когда афиши уже отданы в печать.

 

Любопытно, каков он из себя?  Не стар, должно быть, но вряд ли молод, коль скоро слывет маститым знатоком и пользуется на Бродвее таким влиянием. Нет, молодым Терри его не видел. Особенно, когда представлял мисс Белроуз, подающей ему бумаги в каком-нибудь экстравагантном наряде.   Терри старательно рисовал в своем воображении почтенного джентльмена, вроде Роберта, но образ как-то не вязался с форсайтовским стилем. Перечитывая статью, Терри видел человека с лукавыми искорками в глазах. Плут, ничего не скажешь.  Разбранил пьесу так, словно на ней побывал. Спрашивается, когда он успел её прочитать? И какими путями, интересно, она к нему попала?

 
Любопытство Терри росло. Он чувствовал азарт. Каков из себя этот Форсайт? Что он скажет о его игре?  Может быть, именно это озорное желание - бросить вызов знаменитому критику, - и поменяло ход вещей.

 

Чувство, что он «обязан» и «должен», больше не отбивало у Терри вкус к игре. Он  снова по-настоящему захотел блистать, возможно, впервые с тех пор, как потерял зрителя, чей взгляд вдохновлял его прежде. Даже самые завистливые коллеги отметили благоприятные перемен. Рядом с Терри им передавалось нечто вроде света. Постановка преобразилась, засверкала новыми гранями,  на репетициях часто слышался смех.

 

 Вопреки предсказанию Карин, история вторжения Терри на виллу не забылась, а стала притчей во языцех, но мишенью для насмешек в этот раз оказался Гарри Грант, которого на вторую неделю после происшествия начинало трясти при слове «брюки». Сам же Терри в этой истории почему-то выглядел героем. Ему приписывали любовную победу, хотя он и отрицал, что между ним и Джейн что-то было. Его называли "Тарзаном", хотя бегство от ручного крокодила едва ли можно было считать подвигом, достойным повелителя джунглей. А может, все дело в том, что Терри смеялся над этой историей вместе со всеми, а не напускал на себя гордое безразличие, как он делал обычно.

  

Об «этом кровавом Грандчестере» в труппе начали вспоминать только ближе к концу гастролей, когда впереди показался последний штат, а за ним дальняя, но прямая дорога  до Нью-Йорка.

 

К Терри возвращалась  раздражительность, а с ней и потребность в одиночестве. Проблема, которую он надолго отложил в сторону, снова встала перед ним в виде самого обыкновенного листа бумаги.

 

Каким-то чудом Терри должен был превратить его в письмо жениха к невесте.

Сюзанна вела в их переписке с разгромным счетом «7:2».

«Я скучаю…» - постоянно писала она, но Терри медлил с ответом, не желая пичкать её ложью, как это делала миссис Марлоу. Напротив, он надеялся, что однажды сможет подарить ей свободу от заблуждений и химер. Ведь некогда его самого освободила правда о матери, которая вовсе не умерла, как утверждал герцог.

 

Однако прежде Сюзанне нужно было оправиться, набраться сил, встать на ноги. Это было самое большое желание Терри –  помочь ей начать ходить. Ему не надо было изображать заботу – он действительно  беспокоился за Сюзанну, в его улыбке не было притворства – он радовался светлым мгновениям искренне.  Склонившись над очередным черновиком, он пытался как-то выразить это, но всякий раз вместо чувств на бумаге оставалось их завуалированное отсутствие. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы прочитать между строк: «Мне жаль, но я тебя не люблю».

«Сю-зан-на», - черные буквы змеились на белом поле, превращаясь в слова и фразы,  а затем в кучу бумажных обрывков.

Терри сдался где-то в возле Нью-Орлеана.

Коллеги ушли обедать и оставили его в купе наедине с проклятым листком – бумага просила чернил.  Терри казалось, что каждое написанное слово иссушает его душу. Рядом, на столе, лежали письма Сюзанны: водоворот любви, в котором можно было захлебнуться и утонуть, шелест страниц, похожий на умоляющий шепот: «мы же помолвлены, пожалуйста, хоть раз скажи, что ты тоже скучаешь по мне…»

Терри поглубже вздохнул, будто собирался нырнуть, и обмакнул в чернила кончик пера. Он тщательно взвешивал каждую фразу, заставляя себя оценивать впечатление, которое она произведет, снова и снова возрождая в памяти образ Сюзанны.
Сахарная пудра, фарфоровые ангелочки, белоснежные бутоны померанца, приоткрытые губы, тронутые застенчивой улыбкой, глаза, блестящие от слез, цветом как небо, если смотреть сквозь хрустальную призму, тонкие запястья, непослушный локон на лбу, складка между бровей, легкий сатиновый плед на коленях, знакомый до боли орнамент, напоминающий лабиринт, ведущий в никуда …
Скрип пера заглушил стук колес, ускоряющегося поезда. От напряжения у Терри начало сводить пальцы. Стоило ему перечитать написанное, у него вырвался возглас отчаяния. Безнадежно сухие слова. Печаль и усталость. Опустошенный и злой на себя самого, Терри сжал руку, скомкав листок, но затем, помедлив, перевернул его и написал:

 

«Я скучаю».

Это было легко, даже приятно, он задышал свободнее, будто сбросил невидимый груз.

«Мне хочется снова тебя увидеть», - у него защипало в глазах, но перо не отрывалось от бумаги. О

«Наверное, ты уже знаешь, что я помолвлен...

 

 Что ты подумала, когда узнала? На твоем месте я бы пил. Заперся бы дома с бутылкой «Мэйкерс Марк», что отдает перцем, табаком и кофе. И слушал бы граммофон.  Пил бы виски и подпевал Марион Харрис. "Была у меня девчонка, но она оставила меня..."

 

 Прежде, чем осудишь меня, представь, что сбылся твой ночной кошмар. После встречи с твоими подружками это приснилось мне впервые. Открываю газету, а там ты. Без веснушек, почему-то в короне, вся из себя такая благопристойная леди и  выходишь замуж за какого-то напыщенного придурка. Пишу это и смеюсь. Некоторым снам сбыться не суждено! Твои веснушки ведь всё еще при тебе?

 

О, ты просто не поверишь, леди Тарзан! Я, кажется, нашел твою родственницу. Она, как и ты, веснушчатая и рисковая девчонка. Только приятель у неё не енот, а ручной аллигатор.  Мне кажется, что вы бы спелись. Она бы тебе рассказала, какой я  идиот.

Но ты, наверное, уже и сама об этом догадалась, когда увидела объявление о помолвке.

 

Я раньше не задумывался о том, как это может быть больно, узнать такое, и мне жаль, что… Нет, знаешь, мне не жаль. Если тебе больно,  я рад! Будь моя воля, я бы не женился, но ты-то свободна! У тебя есть выбор! Так вот, если я когда-нибудь открою газету и найду там объявление о твоей помолвке, я приеду и сверну шею тому, кто занял моё место в твоём сердце. И знаешь почему? Потому что твое место в моем сердце никто никогда не займет. Вернее, потому что я такой эгоист, что не представляю, как жить с мыслью, что ты счастлива с другим. Это убивает меня даже сейчас, когда я точно знаю, что ты пока не собираешься замуж.

 

Помнишь, как я ревновал тебя к Энтони? Сейчас мне кажется, что я разделил его участь. Мы ведь оба умерли для тебя, верно? Вот только он, вероятно, в Раю, а мне временами кажется, что я попал в Ад. Интересно, а ты скучаешь по мне, как скучала по нему? Или твоя новая прекрасная жизнь слишком хороша, чтобы вспоминать парня, который причинил тебе кучу неприятностей? Да, я никогда не выращивал роз! Что обо мне вообще можно сказать хорошего? «А, Терри, это тот грубиян, с которым мы вместе учились!»

 

Впрочем, теперь твои подружки напомнят тебе о гармонике. Видела бы ты их лица, когда я начал играть прямо в кафе! Тихоня едва не сползла под стол от смущения, а Толстушка, казалось, вот-вот начнет на меня шикать. Хотел бы я знать, что ты скажешь об этом. Улыбнешься? Ведь тебе нравилось, как я играю, правда?

 

Лучше играть на губной гармошке, чем курить! О, да, тебе всегда нравилось меня воспитывать, нравилось лепить из меня нечто лучшее, чем я являлся. Ну, а теперь? Тебя,  радует мысль, что я стал хорошим мальчиком и исполню свой долг, женившись на Сюзанне?

 

Знаешь, ты ужасна! Ужасна в своём благородстве, святая Кендис! Но и я ужасен, потому что сам попросил тебя быть счастливой, а теперь, как дурак, ревную к мужу, которого у тебя нет. Не понимаю, как тебе удалось справиться с этим чувством. Если ты его вообще испытывала. Мне начинает казаться, что ты и вовсе меня не любила, раз легко оставила в прошлом то, что так дорого мне до сих пор.

Мои мысли о тебе, мои мечты продолжают возвращаться, напоминая о том, чем я мог бы обладать, но от чего отказался. Почему? Может быть, некоторые раны просто не заживают?  В таком случае, твоя, должно быть, отличается от моей.

 

Это горько, но боюсь, что дело в другом. Я просто не стал лучше, как ты хотела, а лишь изменился на время, чтобы доказать самому себе, что я тебя достоин. Но вот ты ушла и забрала нечто большее, чем счастье. Ты оставила меня нищим духовно, каким я был до встречи с тобой, оставила наедине с огромным долгом. Расплатиться  я не в силах, поэтому скорее всего так и умру должником.  

 

Это был мой собственный выбор, знаю. Но ты ведь и не приняла бы другого, потому что именно такую, добрую, смелую, самоотверженную, я тебя и полюбил. Но смогла бы ты на моем месте лгать с легким сердцем? Неужели? И это правильный путь?

В таком случае я не создан, чтобы идти по нему! Я пишу тебе на обратной стороне письма к Сюзанне. Пишу, что скучаю тебе, а не ей. И думаю, кому из вас отправить это письмо?

 

Вероятно, то, что всего лишь расстроит тебя, её просто убьет, но мне отчего-то не жаль вас обеих. Твоя жалость ранит меня так же, как её любовь. Вы обе заставляете меня страдать, хотя ни одна из вас и не виновата в этом. Я решил, продолжения не будет.

 

Как сказал один философ, всё, что не убивает нас, делает нас сильнее. Что ж, я не собираюсь умирать. Я останусь на этом островке пергамента, но однажды научусь обходиться без тебя, без кого бы то ни было, я верну свою свободу, так что когда увижу твое лицо в газете, просто пожму плечами. «Кендис Уайт Эдри? Да, мы когда-то вместе учились,» - я скажу это с беззаботной улыбкой, но потом я все-таки найду того придурка, на которого ты меня променяла, и сломаю ему ногу, потому что …  Ну, вот такой я плохой!»

- Браво, Терренс, - пробормотал он и со злостью скомкал то, чему предполагалось стать письмом к невесте, - немного сентиментальных признаний, упреки типичного неудачника, покаяние, нытье, пустые угрозы и «ну, вот такой я плохой!» Прочь с дороги, Клеренс, трон королевства идиотов сегодня мой … Воздуха! - Терри рывком открыл окно и подставил лицо порывам ветра, напоминающим яростные пощечины.

Дальше все было на удивление просто.

 

Он подобрал с пола разлетевшиеся листы бумаги, исписанные старательным ученическим почерком Сюзанны, и с чувством вышвырнул их в окно. А через несколько дней за завтраком миссис Марлоу недовольно поджала губы, вручив дочери письмо.

«Дорогая Сюзанна,

Сегодня мы прибываем в Нью-Орлеан. Здесь я встречусь с твоим дядей. Он любезно принял мое приглашение прийти на спектакль. Не уверен, что ему понравится история о предательстве и мести, но я очень постараюсь быть убедительным ради тебя.

Терри

P.S. Я рад был узнать, что ты в порядке».

Прочитав его, Сюзанна испытала многое, но только не скуку.

 

 

Примечания:

Терри собирается пить бурбон под песню Марион Харрис "У меня никого нет" (1916 г.) Эта же песня преследует Кенди в первой главе "Зеркал". Перевод мой:

 

 Говорят, обходи людей стороной,

И теперь я думаю, так и надо.

Как  же сложно любить кого-то,

Когда  никому нет дела до тебя.

 

Однажды была у меня подружка,

Самая милая крошка в городе,

Но она ушла и оставила меня,

Дала мне отворот-поворот...

 

Теперь у меня никого нету

И никому нет дела до меня!

Вот, почему мне грустно и одиноко,

Вот, почему мне грустно и одиноко,

Не хочет ли кто-нибудь попытать шанс?