Oмскoe восстание в декабре 1918 г.

В декабре 1918 г. меня не было в Омске, и о разыгравшихся там событиях я знал только из газет или из рассказов других лиц. Я находился тогда в Красноярске, и вести из Омска доходили с большими перерывами, нерегулярно. Газеты о многом умалчивали, питаться приходилось больше слухами, чем достоверными сведениями. Мы знали или «слышали» в Красноярске, что в Омске восстание: говорили, что город кем-то захвачен и отрезан от остальной Сибири, что там переворот. Слухами о переворотах тогда вообще жила вся Сибирь, и им легко верили так же, как вестям о поражениях на фронтах. Желание есть мать веры – это давно известно. Но потом стали говорить, что Омск не взят никем, но что крупный бой идет в Куломзине, пригороде Омска, на левом берегу Иртыша, около жел.-дорожного моста. Прошло еще некоторое время, и стало известно, что восстание в Омске действительно произошло, но его сравнительно скоро подавили. Это было одно из тех городских восстаний, которые за время Колчака спорадически вспыхивали то тут, то там, быстро локализировались и еще быстрее подавлялись с невероятной жестокостью. Восстание в Омске по первоначальному плану должно было начаться в городе, перекинуться в лагери, где содержались военно-пленные гражданской войны красноармейцы, затем найти поддержку в Куломзине среди рабочих и, таким образом, кончиться захватом всей городской территории. Но ещё до того момента, как ему вспыхнуть, оно оказалось обреченным на неудачу: накануне предположенного выступления был арестован весь штаб повстанцев, и арестованных тут же расстреляли. Все эти аресты «накануне» всегда подозрительны и заставляют предполагать, что они происходят не случайно. О подготовке выступлений в таких случаях власти обыкновенно знают заранее, потому вовремя и производят аресты. Чрезвычайно интересны в этом отношении показания, данные после самим Колчаком на допросе в Иркутске.

«Приблизительно около 20-х чисел декабря,

– рассказывал там адмирал, –

Лебедев[2] сообщил мне, что имеет агентурные данные, говорящие о том, что в Омске готовится выступление жел.-дорожных рабочих и что движение идет под лозунгом советской власти».

Движение это, по словам Колчака, не беспокоило Лебедева, – «он большого значения ему не придавал», и это понятно: он был в курсе дела и в любой момент мог приступить к «ликвидации», что на деле и произошло, как сказано выше. Тем не менее, восстание вспыхнуло, но не в городе, не в центре, а на периферии, в пос. Куломзино. В городе же оно захватило только ту часть территории, на которой расположена тюрьма. Туда явился небольшой отряд солдат, захватил тюрьму и освободил заключенных, среди которых находилось /61/ много видных эсеров, «учредильщиков»: Н.В. Фомин, Ф.Ф. Федорович, В.Е. Павлов, В.В. Подвицкий др. Часть арестованных через день или два вернулась добровольно в тюрьму при обстоятельствах, которые ниже подробно изложены, но некоторые категорически отказались возвратиться. Из тех, которые вернулись, многие погибли, в том числе Н.В. Фомин, и эта гибель Н.В. Фомина произвела в Сибири потрясающее впечатление.

Гибель Н. В. Фомина, принимавшего непосредственное и очень крупное участие в чехо-словацком перевороте, можно сказать организовавшего этот переворот, – поставила естественно вопрос, как это могло совершиться и кто ответствен за его убийство. На том же допросе в Иркутске адмир. Колчак категорически отстранил от себя всякую ответственность за омские расстрелы и за гибель, в частности, Фомина. Он сказал, что он просто «не знал», кто это сделал и по чьему распоряжению, во всяком случае – не по его. Что это происходило не по его непосредственному распоряжению, это вполне вероятно, но чтобы он так-таки и не знал и не узнал за все время своего правления, кто это сделал и по чьему распоряжению, – тут возможны большие сомнения. Кое-что, и кое-что существенное, адмир. Колчак во всяком случае знал. На допросе в Иркутске Колчаку были названы несколько лиц, непосредственных участников тогдашних расстрелов; напр., был назван кап. Рубцов, затем Барташевский, взявший из тюрьмы Фомина и др., и еще ряд лиц. «Я знаю, – отвечал Колчак, – что Рубцов принимал участие в выполнении приговоров полевого суда». «А знаете ли вы, – спрашивали там Колчака, – что Рубцов и Барташевский ссылались на ваше личное распоряжение?» И на это адмирал принужден был ответить: «Да, Кузнецов, производивший следствие, мне об этом докладывал». Таким образом, давал или не давал Колчак непосредственные распоряжения о массовых расстрелах в эту ночь, но факт тот, что те, кто тогда действовал, действовали не чьим-либо чужим, а его, адмир. Колчака, именем; он это знал и позднее против этого не протестовал, – по крайней мере о таких его протестах никогда нигде не говорилось, – не поднимал о них речи и сам он на допросах в Иркутске. Я полагаю, что это не случайность. Кровь, пролитая в ту ночь, являлась помазанием адмирала при венчании на пост Верховного Правителя. Она сделалась залогом, примирявшим его с теми самыми непримиримыми фракциями цензовиков, легкую тень неудовольствия которых он вызвал, появившись внезапно, как «выскочка», на государственной арене. Как именно все это произошло и к каким привело результатам общеполитического значения, – и составляет задачу моего дальнейшего изложения.

Адмирал Колчак и англичане

Кроме самого адмирала Колчака, были и еще силы и люди, политически ответственные, хотя, может быть, не прямо, а косвенно, за происшедшие тогда события. Я боюсь, что читатель моих записок удивится и сочтет это за парадокс если я скажу, что такими лицами, ответственными за пролитую кровь, явились /62/ иностранцы, именно англичане, английские политические деятели. Это, конечно, очень странно и неожиданно, но это так. Когда при известии о воцарении Колчака легкая гримаса неудовольствия промелькнула по лицу цензовой сибирской прессы, это отнюдь не представляло случайности, да и, вообще, случайностей не бывает в крупных событиях политической жизни, а тем более в таких критических узловых пунктах ее. Цензовики, конечно, прекрасно понимали, что дело тут не в самой личности адмирала, ибо чем он в самом деле был хуже ген. Хорвата, репутация Колчака представлялась им даже более значительной, чем репутация Хорвата, но имелось нечто, все-таки заставлявшее их предпочитать последнего первому. Вопрос здесь решался не персональными качествами двух претендентов, а тем, какие реальные силы стояли за ними и что эти силы несли с собой для организации власти внутри Сибири.

За ген. Хорватом, как всем представлялось ясным, стояла Япония, страна еще недавно полуфеодальная, страна монархическая и реакционная. Япония, это – духовный страж реакции на всем бассейне Тихого Океана. Между тем, адмир. Колчак давно уже проявил себя на Дальнем Востоке несомненным японофобом в области международной политики. Об этом он опять-таки совершенно определенно говорил на том же допросе в Иркутске и еще ранее во время своего пребывания на Дальнем Востоке (весной 1918 г.), в одном из обширных газетных интервью, позже перепечатанном в «Свободном Крае» в Иркутске. Японофобство Колчака в международной политике – безусловный факт и, может быть, было бы даже его единственной положительной чертой, если бы распространялось и дальше, на внутренние дела, чего на самом деле не было. Здесь, напротив, он усвоил чисто японские методы управления и особенно подавления, о чем я еще буду говорить подробно, на основании официальных документов[3]. Не будучи в области международной политики сторонником Японии, а на допросе в Иркутске осуждая даже вообще «интервенцию» (на этот раз едва ли искренне), адмир. Колчак имел своих союзников среди иностранных дипломатов, оказывавших ему серьезную и, конечно, не бескорыстную поддержку. Этими союзниками Колчака, на которых он усиленно ориентировался, являлись англичане.

Переворот 18 ноября – есть дело сибирской реакции, имевшей организационный центр на Дальнем Востоке, но появление на посту Верховного Правителя адмир. Колчака, это – дело, бывшее чрезвычайно желательным для англичан, если не прямо их рук дело.

Цензовые круги в Сибири вообще считали для себя оскорблением слухи о том, что в перевороте 18 ноября играли какую-либо роль иностранцы, безразлично – японцы или англичане. В их представлении переворот 18 ноября являлся исключительно национальным делом, в котором никакие иностранцы никакой роли не играли. Однако, теперь даже в книге Гинса о Колчаке есть такая фраза:

«Когда военный представитель Англии ген. Нокс узнал о кандидатуре Колчака, он горячо приветствовал ее и сказал, что назначение Колчака /63/ обеспечивает помощь со стороны Англии. Отсюда

– по мнению Гинса –

пошла легенда о том, что Колчак, как Верховный Правитель, был создан ген. Ноксом[4]».

Гинс ошибается, – эта легенда пошла не только отсюда, но, во всяком случае, и это заявление Нокса очень характерно. Гинс, с другой стороны, умалчивает, когда это заявлялось ген. Ноксом, до переворота или после него. Я позволю себе здесь утверждать, что еще в октябре 1918 г. ген. Нокс при поездках по Сибири усиленно зондировал почву в разных городах на предмет возможных перемен в организации власти, при чем то тут, то там он называл и определенные имена, в том числе и адмир. Колчака. Заслуживает также внимания такой факт: в сентябре 1918 г., будучи во Владивостоке, я имел случай убедиться, что, по мнению местных биржевых кругов, далеко не одни японцы настроены в пользу восстановления монархической или полумонархической власти в России, но что и англичане (там был тогда ген. Нокс, а перед тем сэр Джордж Эллиот) полагают лучшим типом власти для России конституционную монархию, а для данного момента власть единоличную, диктаторскую. Я тогда был очень заинтересован этой уверенностью владивостокских биржевиков и впоследствии не раз убеждался, что их информация оказалась довольно точной и близкой к истине. Но, какую бы роль ни играл ген. Нокс до переворота 18 ноября, во всяком случае, после переворота он сделался самым энергичным и самым сильным союзником Колчака, упорно поддерживая его до самого конца. Фактически ген. Нокс взял на себя главную тяжесть по снабжению армии Колчака военными припасами: это был интернациональный интендант колчаковской армии, делавший все от него зависящее для полного насыщения ее необходимым техническим материалом. Колчак, однако, ни в какой степени не оправдал оказанного ему ген. Ноксом доверия, и когда началось беспримерно-паническое отступление, вернее – бегство его армии на восток, все это английское снабжение в колоссальном количестве попало в руки красной армии. Французы тогда острили в Иркутске над ген. Ноксом, называя его «Le grand fournisseur dе L’Armée Rouge» – великим поставщиком Красной Армии.