Цензовые группировки в Сибири

Колчаковский переворот совершился 18 ноября 1918 года. Момент для переворота был чрезвычайно благоприятный. Директория никаким серьезным авторитетом не пользовалась, и ее существованием в сущности мало кто интересовался. Сама она внутренне представлялась слабой и не чувствовала в себе силы для решительной борьбы, между тем весь ход событий заставлял ожидать резкого столкновения. Рабочие и профессиональные организации либо не существовали, либо замерли, погрузились, под влиянием начинавшегося террора, в полудремотное состояние. На крестьянство никто из переворотчиков не обращал внимания, – им заинтересовались значительно позднее. Что же касается обывателя и вообще всей той бесформенной массы населения, по преимуществу городского, мнение которого обычно принимается в цензовой прессе за голос народа, то оно было настроено глубоко аполитично и желало лишь одного, чтобы его оставили в покое. Жардецкий, коронный публицист сибирской реакции, так и писал в «Сибирской Речи», что вернейшим союзником идеи диктатуры является полная апатия населения. Когда утром 18 ноября омский обыватель, проснувшись, узнал, что у него теперь новое правительство во главе с адмир. Колчаком, то он отнесся к этому скорее благожелательно, чем с неудовольствием. Да и у многих на душе стало как-то легче: по крайней мере теперь все ясно: диктатура, так диктатура.

Но встречались и небольшие облачки на этом светлом горизонте, когда на нем взошло новое государственное светило. Сразу, невооруженным глазом их трудно было заметить, особенно в общем праздничном настроении, охватившем цензовые круги; тем не менее они все-таки были. Этими облачками являлись прежде всего некоторые из отзывов самой цензовой прессы о перевороте 18 ноября и в особенности лично об адмир. Колчаке. Я не имею сейчас под рукой полного подбора тогдашних газет, но отзывы их хорошо помню. В общем, цензовая пресса весьма сочувственно и дружно, как по сигналу, высказалась за переворот, доказывая в перегонку его спасительность и законность. В этом отношении никаких разногласий в ее среде не было, что и не удивительно: /57/ необходимость единоличной власти провозгласил еще съезд торгово-промышленников в Уфе, происходивший за два месяца до переворота. Но, на ряду с органами, преклонявшимися не только перед переворотом, а и перед самим адмиралом Колчаком, были и такие, напр., как «Свободная Сибирь» в Красноярске, в отзывах которых слышалось не то чтобы разочарование или неодобрение, – переворот должен был быть, диктатура единственный путь к спасению страны, этого газета ни в коем случае не отрицала, – но в них проблескивала какая-то неохота к особенным похвалам по адресу новых властителей. Как будто бы праздничное лицо цензовых публицистов невольно искажала изнутри легкая гримаса. Чувствовалось, что кое-кто из цензовиков в этом случае чем-то не удовлетворен, как будто они хотели сказать, а кое-где и говорили о новом правителе, что это Федот, да не тот, которого они хотели и которого они ждали.

Объяснялось всё это очень просто: цензовики имели своего претендента на пост верховного правителя, но этим претендентом не у всех у них являлся адмир. Колчак. Адмирала Колчака в Сибири мало знали, даже вовсе не знали, человек здесь он был новый, и когда этот новый и мало кому известный человек (а кроме того, известный некоторым цензовикам, как нежелательный кандидат) оказался верховным диктатором, отстранившим предполагавшегося ранее претендента, то он оказался в глазах наиболее посвященных как бы выскочкой, захватчиком. В Сибири ни для кого не было тайной, что настоящий кандидат на пост верховного правителя, уже открыто, еще в июле 1918 года принявший этот титул (на ст. Гродеково, около Пограничной), был вовсе не Колчак, а ген. Хорват, Димитрий Леонидович, или иначе «Димитрий Самозванец», как его назвала одна дальне-восточная народническая газета, за что и была привлечена харбинским прокурором к ответственности по статье, карающей как за оскорбление величества[1].

Кандидатура ген. Хорвата на всероссийский престол, речь шла именно о всероссийской, а не местной сибирской власти, была открыто выставлена в средней и западной Сибири еще в августе 1918 года в статьях покойного А.В. Адрианова, напечатанных им в газете «Сибирская Жизнь». Это были яркие, боевые статьи, тогда же отмеченные во всей сибирской прессе и широко разнесшие повсюду имя ген. Хорвата. В лице Адрианова ген. Хорват имел своего Баяна, как адмир. Колчак – в лице Жардецкого. Но тогда как Жардецкий не успел создать предварительной печатной агитации за адмир. Колчака, Адрианов, напротив, сорганизовал широко поставленную, на американский лад, рекламу ген. Хорвату, страстно пропагандируя настоящий государственный переворот в духе смены власти демократических кругов властью цензовиков. Идейной лабораторией этой пропаганды являлся так называемый в Томске, месте действия А.В. Адрианова и «Сибирской Жизни», кружок областников имени Гр.Н. Потанина («потанинский кружок», который гораздо вернее нужно бы назвать «адриановским кружком»), группировавшийся около старейшей /58/ сибирской газеты, основанной еще в конце 1890-х гг. сибирским Павленковым, Н.Ив. Макушиным. Ген. Хорват, в отличие от адмир. Колчака, считался, правда, больше по недоразумению, местным человеком, органически связанным с Сибирью, чуть ли даже не сибирским областником, хотя собственно Западная и Средняя Сибирь его знали не больше, чем Колчака. Чтобы приобщить ген. Хорвата к сибирскому областничеству, с которым он по существу не имел ничего общего, предполагалось даже организовать поездку на Восток Гр.Н. Потанина, и если она не состоялась, то по каким-то случайным причинам. Вообще, именем Потанина эта часть областников, несмотря на протесты другой их группы, возглавлявшейся Вл.М. Крутовским, тогда чрезвычайно злоупотребляла, желая использовать его крупный моральный авторитет в узкогрупповых целях.

Трудно сказать теперь, насколько это движение в пользу объединения цензовиков около ген. Хорвата было связано организационно в разных своих частях, но что попытки создать такую организационную связь, притом в широком масштабе, существовали, это несомненно. Сам ген. Хорват появился на Дальнем Востоке в начале 1900-х гг., будучи командированным туда гр. Витте, в качестве начальника управления Восточно-Китайской жел. дор.

На Востоке у ген. Хорвата имелась своя общественная ячейка, поддерживающая его кандидатуру на пост верховного правителя, это биржевые комитеты Амурской обл. и Дальнего Востока. От лица их в октябре 1918 г. из Владивостока в Омск совершила поездку особая делегация от не «социалистических организаций» во главе с одним видным владивостокским биржевиком. Эта делегация подготовляла общественное мнение цензовиков к необходимости ориентации на ген. Хорвата и по всей линии железной дороги от Владивостока до Омска (Чита, Иркутск, Красноярск, Томск, Ново-Николаевск) оставляла организационные ячейки. Отчеты о деятельности и публичных выступлениях членов делегации появлялись кое-где и в газетах. Восточные цензовики проявляли в это время вообще большую энергию и сплоченность в стремлении насадить диктатуру в Сибири. Идея диктатуры пришла с Востока, там она первоначально зародилась, там была сформулирована, там приобрела полуофициально международное признание, и оттуда же прибыл в среднюю Сибирь главный диктатор, перед которым разверзались двери неограниченной власти, хотя не тот, которого ждали. Прибыл, словом, не Хорват, а Колчак.

Кроме Востока, у цензовиков были попытки связаться и с дальним Западом, с Европейской Россией. В апреле 1918 г. с юго-запада России проехали на Восток полк. Глухарев и ген. Флуг, уполномоченные ген. Корнилова, через которых ген. Корнилов, если не организационно, то идейно, пробовал связаться с сибирскими цензовыми кругами. Осенью того же 1918 г. в моих руках находились копии писем полк. Глухарева к ген. Корнилову, в которых он сообщал ген. Корнилову о своих сибирских связях с военными кругами и с областниками. Имя ген. Корнилова в то время в Сибири, в цензовых кругах и в части интеллигенции, было окружено необычайным ореолом и пользовалось исключительным моральным авторитетом. Самый факт связи с ним /59/ и с его организациями областники, впрочем, и не скрывали, так как об этом в «Сиб. Жизни» (в том же № от 28 августа) писал А.В. Адрианов.

Насколько большим и непререкаемым авторитетом пользовалось тогда в цензовых кругах имя ген. Корнилова, показывает инцидент с бывшим министром Временного правительства Н.В. Некрасовым. Он приехал летом 1918 г. в Сибирь, но его появление в Сибири подняло целую бурю в цензовой прессе и в цензовых кругах, потребовавших от Некрасова ответа за его поведение в деле Корнилова. После своего рода общественного суда над Некрасовым, страсти разгорелись до такой степени, что он предпочел вернуться обратно в Советскую Россию, несмотря на весь риск, связанный с таким переездом.

Как бы, однако, ни была сильна эта связь с Западом, а в организационном отношении она едва ли являлась сколько-нибудь значительной, она, во всяком случае, не могла идти ни в какое сравнение по своей важности с той связью, которая у сибирских цензовиков установилась с Востоком. Центр всего движения, особенно центр организационный, находился несомненно там, на Востоке. И там же, на Дальнем Востоке, у сибирских цензовиков оказался чрезвычайно сильный союзник, связывавший их с международной дипломатией; этот союзник, конечно – Япония, действовавшая на Востоке через посредство ген. Хорвата и его вооруженной руки, атамана Семенова. Япония, как магнит, притягивала к себе все реакционные силы России, выброшенные за борт революцией 1917 года, и под ее протекторатом они могли постепенно приходить в себя и организовываться. Когда же произошло чехо-словацкое восстание (май – июнь 1918 г.) и Сибирь оказалась совершенно отрезанной от России, эта роль Японии получила особенно широкое значение, и дальне-восточная реакция с своим организационным центром в Харбине у ген. Хорвата перешла на положение полного гегемона в среде сибирских цензовиков.

Отсюда и еще один факт, не представляющий никакого сомнения, – всё то, что потом произошло в Сибири, и тот тип власти, который окончательно установился в ней после 18 ноября, и те методы управления, которые получили название «колчаковщины», хотя их с таким же успехом можно было бы назвать «хорватовщиной», наконец, и те приемы борьбы со всякого рода оппозицией, вплоть до физического уничтожения ее представителей (убийство учителя Уманьского и «черные автомобили» в Харбине), все это пошло с Востока. Отличие можно заметить только в одном отношении: то, что там практиковалось в сравнительно небольшом размере и на ограниченной территории, здесь развернулось в огромном масштабе, приковав к себе всеобщее внимание. На этой же почве разыгралась и трагедия 22 декабря 1918 года, связанная с массовыми расстрелами в Омске, с убийством членов Учредит. Собрания и с гибелью Н.В. Фомина. Об этих событиях я и имею в виду рассказать то, что знаю и что непосредственно происходило на моих глазах. /60/