Международные руководящие группы

 

В соответствии с рекомендациями Гаупта, которые он дал в одном своем, можно оказать, образцовом по ясности метода исследовании, можно выделить по крайней мере три основных компонента в международной руководящей группе коммунистического движения в период существования Коминтерна: 1) представители советской коммунистической партии в центральных органах Интернационала и созданных им организаций; 2) представители различных национальных коммунистических партий в тех же органах; 3) ответственные работники международного аппарата, как такового (рабочих секций, технических служб, школ по подготовке кадров и т.д.)[1080]. Наряду с этими категориями, но в другой плоскости и в пределах, о которых речь пойдет ниже, следует остановиться на той «неформальной группе», которую составляли «известные теоретики и идеологи международного масштаба… пользующиеся международным авторитетом, независимо от их должностей и званий»[1081]. Придерживаясь аналогичных критериев, Лазич и Драшкович сумели определить рамки этой группы, численность которой составила около семисот человек[1082]. Это руководители, чьи социальные, культурные и политические биографии представляют собой центральную, пока еще мало изученную главу истории международного коммунистического движения.

 

•

 

Как уже отмечалось, организационная структура Коминтерна определилась не ранее II конгресса, а во многом лишь после IV конгресса. Внешне мало похожий на ту символическую железную когорту профессиональных революционеров, прочно спаянных в единое целое, о которой повествовала неизменная «партийная легенда», равно как и пропаганда капиталистических правительств, «генеральный штаб всемирной революции» в течение многих месяцев был бесформенным образованием, очень неоднородным по составу: его компетентность была сомнительна, а возможность реального вмешательства очень ограниченна. Внутри него ощущалось влияние идейного наследия многих организаций различных направлений: Циммервальдской левой, Федерации иностранных коммунистических групп в России (основана в марте 1918 г.) и секций Бюро революционной пропаганды в России и за рубежом, непосредственно связанных с большевистской партией и Наркоминделом. Между I и II конгрессами состав первого официального органа Коминтерна – Исполкома – был непостоянным, а распределение должностей в нем – довольно неясным. Работу Бюро, которое действовало от имени Исполкома, формально было поручено выполнять «товарищам страны, в которой находился Исполнительный Комитет», то есть русским коммунистам. В то же время активно работали многочисленные заграничные «бюро», компетенция которых была неясна и нередко пересекалась (Амстердам, Берлин, Вена); вскоре они превратились в центры (в том числе политически автономные) и вследствие этого были или распущены, или через несколько месяцев превращены в организации с чисто техническими функциями.

Начиная с весны 1920 года был предпринят ряд попыток, с тем чтобы положить конец этому неопределенному положению в организационной области. Процесс был трудным и относительно длительным[1083]. На II конгрессе были выработаны критерии представительства в Исполнительном Комитете различных секций, а также создан комитет в узком составе (внутри Исполкома) – зародыш будущего Президиума. На III конгрессе был учрежден и сам Президиум, и одна из наиболее важных инстанций – Секретариат; кроме того, пока создавались некоторые важнейшие параллельные организации (Красный Интернационал профсоюзов, Международная рабочая помощь, Международный женский секретариат), были сформированы и первые постоянные рабочие комиссии Исполкома. Уже в середине 1921 года можно было сказать, что начался процесс, для которого было характерно «усиление централизации, переход власти, которой прежде были наделены секции ИККИ и его пленарные заседания, в более „узкие“ инстанции – Президиум и политический Секретариат». Этот процесс наложил печать на всю деятельность Коминтерна, его неизбежным следствием явился «рост административного и контролирующего аппарата, который постоянно разрастался и усложнялся»[1084]. Поворотным в этом смысле явился IV конгресс (ноябрь – декабрь 1922 года), который рассмотрел проблемы организационной структуры Коминтерна и завершил перестройку его аппарата, создав наряду с Президиумом Организационное бюро (Оргбюро), наделенное широкими полномочиями, а также целый ряд отделов, которые еще больше высвободили членов руководящих органов Коминтерна от повседневной административной работы. К числу этих отделов относится самый известный – Отдел агитации и пропаганды (знаменитый Агитпроп), хотя самым главным из них была, вероятно, Секция международных связей (по-русски она называлась ОМС – Отдел международных связей), которая занималась всеми вопросами практического характера (паспорта, фальшивые удостоверения личности, организация явок), связанными с нелегальными перемещениями через границы людей, документов, денежных средств, пропагандистского материала и, конечно, оружия[1085]. Как отмечал Ф. Сватек, растущий спрос на квалифицированный персонал, вызванный расширением всех этих служб, «не мог быть удовлетворен только с помощью членов русской коммунистической партии, так что после V конгресса появилась тенденция интернационализировать этот аппарат, набирая огромное число сотрудников из всех секций Коминтерна»[1086]. Можно сказать, таким образом, что процесс бюрократизации руководящих органов Коминтерна начался еще до того, как завершилась «большевизация» отдельных национальных коммунистических партий.

Сведения, которыми мы располагаем о составе и работе этого аппарата, фрагментарны и полны пробелов, что, естественно, объясняется засекреченностью деятельности Коминтерна в период, когда большинство коммунистических партий было на нелегальном положении. По документам многих инстанций Коминтерна в том виде, в каком они до нас дошли, невозможно представить схему его деятельности ни за все время, ни за какой-либо один значительный период его существования. Однако просматриваются по крайней мере общие линии его развития, из которых можно извлечь некоторую информацию. В частности, более подробное знакомство с таким органом Коминтерна, как Секретариат (функции которого почти не менялись – хотя несколько повысилась его роль как политического руководителя по сравнению с «техническими» и административными функциями – на протяжении 1921 – 1934 годов), может помочь в истолковании коллективной биографии центрального ядра этого аппарата, которое Гаупт называет decision makers)[1087].

Главным образом благодаря важным исследованиям Сватека можно восстановить с достаточной достоверностью состав Секретариата за десятилетний период – с 1921 по 1931 год[1088]. Если мы, оставив в стороне иные соображения, остановимся на четырех наиболее часто повторяющихся именах (Куусинен, Пятницкий, Ракоши, Эмбер-Дро), то общие черты и различия в их биографиях[1089] позволят нам представить, каким был типичный руководитель аппарата Коминтерна среднего и высшего уровней. Их национальная принадлежность: Пятницкий – литовец, по отчеству Аронович, что свидетельствует о его еврейском происхождении, Куусинен – финн, Ракоши – венгр, Эмбер-Дро – швейцарец. В этой гамме национальностей не случайно отражены черты национального состава аппарата Коминтерна на протяжении длительного периода: преимущество (вначале абсолютное, а в последующие годы несколько меньшее, но не исчезнувшее окончательно) в русском штате Коминтерна отдавалось лицам, «набранным из числа национальностей, представители которых имели призвание и опыт международной работы (евреи, прибалты)»[1090]. Значительным было присутствие политэмигрантов – участников революций, потерпевших поражение, – венгров, финнов, а затем в 1923 году – болгар. Большой удельный вес в аппарате имели представители малых и второстепенных партий, которые ввиду незначительной роли коммунистических партий в жизни соответствующих стран имели бóльшую возможность работать в международном аппарате и – по крайней мере теоретически – были в большей зависимости от аппарата, чем члены более влиятельных партий.

Из названных работ можно получить информацию о весьма скромном социальном происхождении руководителей Коминтерна: Пятницкий – сын плотника, Куусинен – портного, Ракоши – мелкого торговца, Эмбер-Дро – ремесленника, работающего по найму, высококвалифицированного часовщика – и об уровне их образования (в общем довольно высоком: Куусинен получил высшее образование, как и Эмбер-Дро, который был протестантским пастором; Ракоши кончил университет за границей; лишь Пятницкий начал в юности работать учеником портного, став в 20 лет профессиональным революционером). Показателен также их возраст: в рассматриваемый период Куусинену и Пятницкому – между 40 и 50, Эмбер-Дро и Ракоши – между 30 и 40. Создается впечатление, что руководитель аппарата старше среднего возраста руководителей национальных партий и имеет за плечами опыт революционной борьбы. Пятницкий стал политическим агитатором уже в 1898 году, но и три нерусских работника аппарата рано вступили на тот же путь: Куусинен – в 1905 году, Ракоши – в 1910, Эмбер-Дро активно участвовал в борьбе с 1916 года, но уже с 1912 года исповедовал социализм. Если на старших по возрасту, безусловно, немалое влияние оказали политические дискуссии и суровая организационная школа, через которые русская социал-демократия прошла на рубеже веков, то на более молодых неизгладимое впечатление, но в иной форме произвели война и Октябрьская революция. Пребывание Ракоши в плену в России и опыт Эмбер-Дро, приобретенный во время участия в Циммервальдской левой, – факты, которые выходят далеко за рамки их личных биографий.

Другим моментом, который следует отметить, является множество должностей и нагрузок у упомянутых руководителей. Вместе с тем очень трудно отделить в этих должностях функции политического характера от административных. В рассматриваемый период Пятницкий – руководитель ОМС, казначей Президиума, член Оргбюро и Исполкома, кроме того, он – сначала кандидат, а потом член Центрального Комитета ВКП(б). Куусинен – бессменный член Исполкома и Президиума и руководит различными региональными секретариатами, помимо того что занимает руководящие должности в русской партии (он станет членом ее Центрального Комитета в 1941 году). Эмбер-Дро – долгое время секретарь Исполнительного Комитета, член Оргбюро в 1925 – 1926 годах и Президиума в 1928 году, отвечает за работу Секретариата по романоязычным странам и часто выполняет наиболее сложные поручения Коминтерна в различных национальных партиях. Ракоши (пока он работал в аппарате Коминтерна) – также член различных постоянных комиссий. Некоторым из этих работников аппарата можно лишь с большой натяжкой приклеить ярлык серых и безликих исполнителей приказов, идущих свыше. Все это – выдумка авторов разных мемуаров, подхваченная значительной частью историографов. Следовало бы как можно внимательнее проанализировать роль Пятницкого, который в 1928 – 1933 годах часто выступал как руководитель, который (четко и твердо придерживаясь установок Коминтерна) больше других стремился исправить и умерить перегибы, беспристрастно (что тогда уже было не характерно) указывая на отрицательное влияние их на «работу в массах»[1091]. Как замечает Гаупт, «даже в среде с такой структурой, стратификацией и дисциплиной, какой был III Интернационал… механизм аппарата и власти не могут объяснить известность и значимость той или иной выдающейся личности»[1092]. В том же Куусинене, единственном из упомянутых руководителей, кто неизменно был на первом плане в течение всего периода существования Коминтерна и явился – среди очень немногих – воплощением организационной преемственности, следовало бы выделить такую черту, как способность маневрировать применительно к обстоятельствам, которая сделала его «человеком на все сезоны». Но при этом у него был несомненный талант систематичности и теоретической последовательности, позволивший ему отнюдь не формально вмешиваться в узловые вопросы разработки теории и практики коммунистического движения.

В целом карьера четырех рассмотренных здесь членов Секретариата позволяет высказать некоторые замечания по вопросу о преемственности в руководящей группе Коминтерна. О Куусинене мы только что сказали. Пятницкого освободили от его обязанностей в Коминтерне на VII конгрессе: это один из немногих случаев, когда руководителя аппарата (здесь речь не идет о таких политических деятелях первого плана, как Зиновьев, Радек или Бухарин) просто приносят в жертву изменившейся политической линии. Арестованный в 1937 году, Пятницкий погиб во время сталинского террора. История Ракоши нетипична, но, с другой стороны, она показательна, ибо помогает понять, что значило быть коммунистическим руководителем в период между двумя войнами. Он был арестован в 1925 году в Венгрии, куда вернулся нелегально, просидел в тюрьме 15 лет, избежав, таким образом, участия в жестокой внутренней борьбе и чисток, которые во второй половине 30-х годов испытала на себе значительная часть венгерской руководящей группы. После обмена политзаключенными между советским и венгерским правительствами Ракоши вновь занял место в аппарате Коминтерна в 1940 году, а в 1943 году был в числе подписавших резолюцию о роспуске Интернационала. Эмбер-Дро, политически связанный с Бухариным, в результате наступления на «правых» в 1928 – 1929 годах был отстранен и лишен всех основных должностей; однако, за исключением кратких перерывов, он оставался в аппарате, где, несмотря на то что был на относительно второстепенных должностях, продолжал выполнять поручения деликатного свойства. Из четверых он – единственный, кто покинул коммунистическое движение в период существования Коминтерна.

Трудно говорить о принадлежности к аппарату в узком смысле этого слова других членов Секретариата названного десятилетия, так как многие из них исполняли свои обязанности в течение лишь нескольких месяцев и психологически были больше связаны с собственными партиями, чем с московским «центром».

Анджело Таска, который работал в этой организации с сентября 1926 по январь 1929 года, оставил описание Секретариата, которое, будучи написано «по горячим следам», в разгар тяжелого кризиса, довольно хорошо отражает характер исследуемого нами десятилетия:

 

«В нашей литературе очень часто употребляется выражение „генеральный штаб революции“. Центр Коминтерна совершенно не заслуживает подобного определения. По составу и по тому, как он действует, он ничего общего не имеет с подлинным международным руководящим центром. Почти все, кто в нем работает, руководствуются самыми разными побуждениями, ничего общего не имеющими с главным фактором – заботой об общих интересах нашего движения. Есть целая группа чиновников (routiniers), которые прислушиваются к тому, что решают „там“, и „существуют“: Бела Кун, Коларов, Шмераль, Куусинен… Затем есть группа провинциалов, чей девиз: оставьте нас в покое в нашей стране, а что до остального – поступайте, как знаете (Белл, Страков, Барбе)… Обзор можно было бы продолжить, но это не стоит того. Политический Секретариат – разношерстный сброд, который держится вместе по самым разным причинам; он органически не способен вести квалифицированную политическую работу. Это может показаться вам преувеличением, но это так»[1093].

 

Резкая критика Таски, несомненно, во многом бьет в цель. Однако автор не подчеркивает, что «органическая неспособность» делать политику, в которой он обвиняет Секретариат, уходит корнями в структуру самой организации и критерии, лежащие в основе кооптации ее членов. Знаменательно, что остальные 38 руководителей, которые между 1921 и 1931 годами были членами Секретариата, находились на своих постах гораздо меньше по времени, чем Куусинен, Пятницкий, Ракоши и Эмбер-Дро. Это в значительной степени было вызвано – как станет ясно, особенно применительно к нерусским руководителям, – критериями ротации кадров и потребностями соответствующих национальных партий; отчасти же это отражало нестабильность и текучку партийных кадров, характерные для коммунистического движения начала 20-х – начала 30-х годов. Из 42 руководителей, которые были членами Секретариата в этот период, не менее восьми были исключены из собственных партий и еще столько же, раньше или позже, освобождены от ответственных должностей. Насколько это отражало изменение политической линии и насколько фракционную борьбу (направляемую или нет Коминтерном) внутри различных партий – зачастую трудно установить. Рассмотрим несколько случаев. В Секретариат, избранный V конгрессом (июнь – июль 1924 года), помимо Куусинена, Пятницкого и Эмбер-Дро, входили еще два действительных члена (француз Трэн и немец Гешке) и два кандидата в члены (англичанин Мак-Манус и чех Нейрат). Никто из последних четырех не попал в новый, расширенный Секретариат, избранный VII пленумом; однако за каждым «невведением» в состав Секретариата – своя история. Для Гешке это не было началом заката политической карьеры: он оставался руководителем высшего ранга в собственной партии по крайней мере до конца 1928 года и переизбирался в Президиум Интернационала на VII, VIII, IX пленумах. Таким образом, его замена на Реммеле вызвана, почти наверняка, простой необходимостью ротации руководящих кадров. То же можно сказать и о замене Мак-Мануса Мёрфи. Исключение Трэна и Нейрата было вызвано явно политическими соображениями. Первый, тесно связанный с Зиновьевым, следует за ним по нисходящей линии (он был затем исключен из Политбюро ФКП на съезде в Лилле в июне 1926 года). Второй вступил в конфликт с руководством Коммунистической партии Чехословакии; отметим, что разногласия здесь не были механическим повторением разногласий в русской партии; они крылись главным образом в сложном и неоднородном характере альянса, который представляла собой руководящая группа этой партии.

Речь о преемственности в руководстве аппарата нельзя сводить к разговору лишь о высших руководителях, таких, как члены Секретариата. Если от самых верхних ступенек аппарата перейти к промежуточным, которые со многих точек зрения не менее значительны, то здесь мы увидим бóльшую стабильность. Немало чиновников среднего звена занимали важные должности в течение 12, 15 и даже 20 лет, хотя сам аппарат претерпел за это время некоторые изменения. Смолянский, например, начал работать в Коминтерне в 1923 или 1924 году. Он работал последовательно в Агитпропе, в профсоюзном отделе и Секретариате для Центральной Европы, активно участвовал в работе многочисленных постоянных комиссий; в 1937 году он пал жертвой сталинских репрессий. Петровский-Беннетт, эксперт Коминтерна по английским вопросам, выполнял различные поручения в аппарате Коминтерна с 1920 по 1937 год, когда его постигла участь Смолянского; Минев (Степанов), болгарский революционер, бывший активист Циммервальдской левой, стал работником аппарата Коминтерна в 1920 году; выполнял многочисленные миссии за рубежом, стал вторым секретарем секции романских стран. Коминтерн направляет его в Испанию во время гражданской войны в этой стране; по возвращении в Москву он стал ближайшим соратником Мануильского; кроме того, он – один из членов небольшой группы работников Коминтерна, эвакуированных в октябре 1941 года в Уфу.

В общем, можно заключить, что небольшого ядра аппарата, состоявшего из работников, постоянно или продолжительное время живущих в Москве и работающих только в Коминтерне, лишь относительно коснулись повороты в линии Коминтерна и внутренняя борьба в русской партии. Нередки были случаи, когда работники аппарата, открыто скомпрометированные участием в левой или правой оппозиции, после временного перевода на другие должности вновь возвращались на свои места в отделах Коминтерна; например, Сафаров, один из крупнейших специалистов по «восточному вопросу», или уже упомянутый в другой связи Эмбер-Дро – случаи в этом смысле показательные. Исключение составляют перемены, последовавшие за VII конгрессом (как это ни парадоксально, поворот после этого конгресса был единственным, не названным таковым). После конгресса было освобождено гораздо больше работников, которые придерживались прежней политической линии (Пятницкий, Бела Кун, Кнорин, Лозовский), чем осталось тех, кто сохранил свои посты без изменения (Мануильский, Куусинен); кроме того, в аппарате появилось несколько новых людей: наиболее примечательным было появление австрийца Эрнста Фишера, но можно было бы назвать и другие имена. В то же время удивляет тот факт, что в аппарат попало очень небольшое число представителей КПГ, хотя после поражения в 1933 году ее кадры были не заняты и их можно было использовать на международной работе.

 

•

 

После сказанного выше нет необходимости подчеркивать особую роль русских представителей в центральных учреждениях Коминтерна, ибо это, очевидно, перерастает рамки вопроса лишь о численном превосходстве. От русской партии было всегда больше представителей в Исполкоме и Президиуме, чем от любой другой секции, но не настолько, чтобы ее влияние не могло быть – на бумаге – уравновешено влиянием других крупных партий. Например, в Исполкоме, избранном V конгрессом, от ВКП(б) было четыре действительных члена и четыре кандидата, тогда как КПГ и ФКП вместе имели по шесть членов в каждой группе. Правда, это соотношение имеет тенденцию меняться в пользу русской партии в более высоких инстанциях (в Президиуме, избранном VI пленумом, было всего четыре представителя КПГ и ФКП, вместе взятых, и от ВКП(б) – также четыре, однако, помимо этого, еще два представителя ВКП(б) – Лозовский и Ломинадзе – представляли соответственно первый – Профинтерн, а второй – Интернационал молодежи. Вообще с течением времени (например, в Исполкоме, избранном VI конгрессом), количество представителей КПГ и ФКП, вместе взятых, стало уступать числу представителей ВКП(б). Однако не это имело решающее значение. Главную роль играла реальная власть русских, которая, помимо непререкаемого престижа, причины которого мы уже анализировали, держалась на неограниченном контроле средних и низших ступеней аппарата и, естественно, на финансовой зависимости от Советского государства всего Коминтерна и в немалой степени – отдельных секций. С другой стороны, повышению веса русской партии способствовал также политический авторитет ее представителей, который, по крайней мере до 1929 года, был всегда очень высок. Замечание Боркенау о том, что в 1919 – 1920 годах в руководство Интернационала не был введен ни один действительно крупный представитель руководящей большевистской группы и что это свидетельствует о том, будто русские «уже тогда смотрели на другие партии как на вспомогательные в их деятельности»[1094], абсолютно несостоятельно, если учесть, что в руководящую верхушку Коминтерна входили Зиновьев, Бухарин и Радек, и то, насколько интенсивно и Ленин и Троцкий занимались проблемами Коминтерна. Нам не представляется верным то, что пишут Лазич и Драшкович, по мнению которых «в период между I и II всемирными конгрессами… многие большевистские руководители, работавшие обычными государственными служащими, были переведены в Коминтерн, с 1921 года же положение изменилось и большевистские руководители были отозваны из Коминтерна и направлены на советскую дипломатическую службу»[1095]. Здесь речь идет об обычной ротации, которая не исключает перемещения в обратном направлении и совершенно не умаляет той роли, которую продолжал играть Интернационал для советской правящей группы. Другое замечание тех же авторов, согласно которому, начиная все с того же 1921 года, в верхушку Коминтерна были введены большевистские руководители, которых понизили в должности в собственной партии (например, упоминавшиеся уже Пятницкий, Сафаров, Стасова, Коллонтай)[1096], кажется по меньшей мере спорным и в общем касается главным образом исполнительных органов. Другое изменение, уже несомненно[1097], заслуживает более пристального внимания, а именно приток в различные отделы аппарата лиц без большевистского прошлого (Мануильский, Лозовский, Бородин, Петровский, Рафес, Гуральский и позднее Мартынов). Однако это явление свидетельствовало не столько о снижении роли Коминтерна (когда говорят о большевистском руководстве), сколько объяснялось объективной потребностью решить проблемы, связанные с расширением аппарата, используя квалифицированный персонал. Нет сомнения, что среди бывших меньшевиков, бывших бундовцев и т.д. было гораздо больше, чем среди самих большевиков, людей с богатым опытом международной работы, близко знакомых с проблемами европейского рабочего движения. Словом, главным является то, что вплоть до 1929 года русские представители в руководящих органах Коминтерна были руководителями высшего ранга и в собственной партии.

Возьмем, например, Исполнительный комитет. После III конгресса от РКП(б) в него входили: Зиновьев, Бухарин, Радек, Ленин и Троцкий (действительные члены) и Каменев и Кобецкий (кандидаты). Первые трое, судя по документам, постоянно участвовали в заседаниях Исполкома. Замены, имевшие место в период между 1923 и 1928 годами, являлись прямым отражением взлета или падения того или иного руководителя в русской партии: после V конгресса действительными членами Исполкома становятся Сталин, Каменев и Рыков, выходят из него Троцкий и Радек. Состав Президиума отражает те же колебания: до V конгресса в него входили Зиновьев, Бухарин и Радек, после V конгресса – Зиновьев, Бухарин и Сталин, а Каменев, Рыков и Сокольников – кандидаты; после VI пленума (февраль – март 1926 года) – Зиновьев, Бухарин, Сталин и Мануильский; после VII пленума – Бухарин, Мануильский и Сталин; Молотов и Пятницкий – кандидаты. Речь не шла просто о формальной дани мифу о «генеральном штабе всемирной революции» (согласно которому не подобало высшим руководителям русской партии не быть членами высших органов Коминтерна). Даже Сталин, которому часто приписывали безразличие к делам Коминтерна, постоянно лично участвовал во многих заседаниях Исполкома и Президиума между 1925 и 1928 годами. Тем не менее в середине 20-х годов наметилась новая тенденция: к высшим политическим руководителям прикреплять работников с богатым опытом, хорошо знакомых с работой аппарата. Кажется, именно поэтому был введен в Президиум Мануильский на VI пленуме (февраль – март 1926 года), а Пятницкий и Лозовский на VI конгрессе.

С наступлением 1929 года и победой Сталина над последней внутренней оппозицией в русской партии реальный объем работы, выполняемой советской делегацией в руководящих органах Коминтерна, и в какой-то степени объем ее политической ответственности начали все больше довлеть над этими бывалыми routiers [стреляными воробьями. – Ред. ] (на XI пленуме в Президиум как кандидаты в члены были введены еще дополнительно Гусев и Кнорин). Это, несомненно, свидетельствовало о том, что советская руководящая группа стала меньше считаться с Коминтерном. Присутствие в руководстве лидера высшего ранта из русской партии не ослабляло, а, напротив, усиливало контроль (например, присутствие Молотова в руководстве в период между 1928 и 1930 годами).

Следующий поворот произошел на VII конгрессе. Именно тогда, когда в соответствии с требованиями новой политики Народных фронтов возросла роль нерусских руководителей и некоторые из них вошли в высшие органы Коминтерна, стремясь сохранить, пусть ограниченную организационную, автономию (Димитров, Тольятти, Готвальд), присутствия какого-нибудь Мануильского или Куусинена было уже недостаточно, чтобы гарантировать в полной мере контроль русской партии над Интернационалом. И тогда в Исполком попадает Ежов – знаменитый глава сталинской политической полиции, а в числе членов Президиума (а также и в числе кандидатов в члены политического Секретариата Коминтерна) появляется темная фигура Москвина (Трилиссера), человека, который второстепенные должности в аппарате Коминтерна совмещал с куда более высокими должностями в ГПУ. Тот факт, что подобная личность практически заменила в советской делегации в Коминтерне старого большевика Пятницкого (место которого он занял и в ОМСе), знаменателен и свидетельствует об уничижении «всемирной партии революции».

 

•

 

Из 700 мужчин и женщин, которых можно считать в широком смысле руководящей группой международного коммунистического движения между 1919 и 1943 годами, большинство представляло нерусские коммунистические партии в центральных органах Коминтерна и параллельных организаций. Вряд ли стоит подчеркивать после сказанного выше о роли советских представителей, что это численное превосходство не соответствовало их реальному весу в политическом или организационном планах. Кроме того, бывало и так, что представители национальных партий были ими лишь формально, поскольку они не жили постоянно в Москве и нерегулярно участвовали в заседаниях организаций, в которые входили, или не участвовали совсем. Это относилось не только к делегатам географически наиболее удаленных от СССР стран (Латинская Америка, Южная Африка), но и, как это ни парадоксально, к известным лидерам наиболее крупных партий, включение которых в Исполком или Президиум Коминтерна носило представительский и престижный характер[1098]. Одновременно это было связано с риском для организаций, которые они представляли; национальные секции могли бы серьезно ослабнуть, если бы их выдающиеся руководители стали с полной отдачей постоянно работать в органах Коминтерна[1099]. Так, Тельман – бесспорный лидер КПГ после 1925 года и член Президиума Коминтерна с 1926 по 1933 год, в течение этого времени никогда не жил постоянно в Москве, хотя до ареста регулярно участвовал в работе расширенных заседаний Исполкома. Действительными представителями КПГ в Москве в эти годы были поочередно и с разными функциями – Реммеле, Ульбрихт, Денгель, Геккерт и Гейнц Нейманн. Аналогичным образом Торез, избранный членом Исполкома в 1928 году и членом Президиума в 1931 году, никогда не был действительным представителем ФКП в Коминтерне: в этой роли выступали с 1921 по 1936 год Суварин, Селье, Трэн, Жакоб, Креме, Барбе, Ферра, Селор и Марти. Роль представителя от национальной партии в Москве долгое время оставалась чрезвычайно важной и деликатной. Лишь во второй половине 30-х годов она как будто начинает терять свое значение, и на пост представителей партии посылают теперь деятелей более низкого уровня. Это явилось, как можно предположить, следствием того, что реальная власть в Коминтерне была передана более узким его органам, а Исполком, в котором по уставу должно было быть представлено большинство партий-членов, как и Президиум, потерял свое значение. До той поры, как правило, представлять партию мог кто-то из ее высших руководителей. В этом смысле показателен пример ИКП: между 1921 и 1935 годами представителями «фирмы», как тогда говорили, были поочередно Террачини, Дженнари, Грамши, Скоччимарро, Тольятти, Таска, Гриеко, Берти, Монтаньяна, Доцца, то есть все высшие руководители. Для всех этих людей назначение представителем в Москву было как бы подтверждением их ведущей роли в партии (которую они сохраняли и по истечении мандата; исключением был лишь Таска) и часто ступенькой для последующего продвижения по иерархической лестнице. В других партиях, где руководящая группа была менее однородной, чем в ИКП, дело обстояло иначе. «Откомандирование» в Москву могло быть поощрением, однако иногда это была лишь видимость поощрения, означая отстранение лидера от действительно руководящей роли в партии. Таким образом, лидер, обретая престиж, лишался власти; так было в чехословацкой партии (между 1924 и 1926 годами) со Шмералем и, несомненно, в ФКП с Суварином в 1921 – 1924 годах. «Направление в распоряжение» центральных органов Коминтерна могло быть (правда, случалось это крайне редко) откровенно карательной мерой: в 1929 году Исполком Коминтерна, подвергнув суровой критике политическую линию Компартии США, направил ее руководству письмо, в котором потребовал, чтобы главный руководитель этой партии Джей Ловстон был направлен в Москву в качестве представителя партии, а место секретаря занял Фостер. Отказ Ловстона явился причиной серьезного внутреннего кризиса в Коммунистической партии США, завершившегося исключением его из партии и из Коминтерна. В другом случае аналогичная мера была, напротив, воспринята без особых возражений как партией, так и лицом, о котором шла речь, – Жу Кипэем, которого критиковали за неудачу линии на восстание, избранной Коммунистической партией Китая (1927 год); в 1928 году он был направлен в Москву представителем КПК в Президиуме и работал там несколько лет.

Словом, делать обобщения в этой области весьма затруднительно[1100]. Самое большее можно сказать, что, как правило, пребывание руководителя партии в СССР расценивалось как необходимая «производственная практика» и обучение[1101]. Гораздо важнее были значение и роль, которую играли представители нерусских секций в руководящих органах международного коммунистического движения, и отношения, которые установились между ними и руководящими группами их собственных партий у них на родине.

Что касается первого пункта, то вскоре стало ясно – как жаловался в начале 1921 года Курт Гейер, отчитываясь перед Центром в своей деятельности представителя объединенной Коммунистической партии Германии в Исполкоме Коминтерна, – что довольно часто «представитель партии выполнял… не роль сотрудника, который участвует в обсуждении и принимает решения вместе с другими (mitberatenden und mitbeschliessenden Mitarbeiters), а роль защитника секции, которая должна давать отчет во всех своих действиях»[1102]. Укоренившаяся с момента провала «мартовского выступления» в Германии практика сваливать на руководящие группы отдельных партий ответственность за неуспех оправдывала при этом центральную международную организацию даже тогда, когда именно она определяла формулировку точной тактической директивы, что часто ставило национальных представителей в Коминтерне в трудное положение главных обвиняемых и одновременно защитников по назначению. С другой стороны, непохоже, чтобы роль иностранных представителей в Москве также была сведена к роли лишь «приводных ремней» для передачи линии Коминтерна собственным партиям. Конечно, эти люди, будучи в советской столице, располагали большей информацией о проблемах в советской партии и четче представляли себе соотношение сил между ведущей партией и братскими партиями и поэтому острее чувствовали известные ограничения и быстрее – необходимость занять определенную позицию. Когда в октябре 1926 года Грамши от имени Политбюро ИКП направил Центральному Комитету русской партии письмо, в котором выражалось беспокойство итальянских коммунистов в связи с «остротой полемики в ВКП(б)», подчеркивая решающее значение единства руководящей большевистской группы для сохранения ее роли как «организующего и направляющего элемента революционных сил всех стран», а Тольятти, представлявший Итальянскую компартию в Москве, ответил ему, упирая на преемственность политической линии независимо от внутренней обстановки в партии[1103], это столкновение двух руководителей ИКП нельзя сводить лишь (как справедливо подчеркивает и Раджоньери) к двум различным концепциям революционной партии. Его можно и нужно трактовать с учетом различия «институциональной» роли обоих руководителей и в этом смысле считать примером, отражающим всю совокупность отношений между секциями и центральными органами Интернационала в 20-е годы.