Фотокопия удостоверения о награждении Валентина Осипова медалью «За оборону Ленинграда».

 

По правде, там, за несколько километров от передовой, было намного безопаснее, чем в городе. И если перед майскими праздниками было боле-менее спокойно, то в праздники на все районы города обрушился шквал огня. С ужасающей педантичностью фашисты наносили городу всё новые и новые раны. Наверное, решили отыграться на нас за поражение на фронте, говорили ленинградцы. Они уже не кидались куда угодно, заслышав вражеские снаряды, а умело выбирали укрытия. Знали: тот, что несёт смерть, прилетает неслышно и без свиста.

На город ещё падали бомбы и снаряды, а в студии изобразительного искусства Дворца культуры имени Кирова, куда пришёл после школьного кружка рисования, уже говорили об открытии специального архитектурно-художественного училища: его выпускникам предстояло пополнить ряды реставраторов, которые поредели за время блокады и возрождать повреждённые памятники культуры. В ноябре 1943-го года из эвакуации вернулись юноши и девушки 15-17 лет из числа наиболее одарённых и отобранных по конкурсу. Ученики и преподаватели как раз разгружали учебные пособия, когда рядом с автомашиной разорвался снаряд.

…Перед выходом из дома встал на подоконник и выглянул с четвёртого этажа на улицу. Снег лежал сплошным тёмным слоем, поэтому решил одеть валенки. Отвёл Олежку в детский сад. Пока добрался до школы, валенки сильно промокли: на улице оттепель. Быстро позавтракал в школьной столовой и в класс. Снял валенки и поставил к печке сушиться. В классе ещё никого не было. Положил голову на руки и закрыл глаза.

Вдруг утреннюю тишину разорвал гром канонады, от которой всё вздрогнуло и затряслось. Рассвет только занимался, и хорошо было видно багряные сполохи. «Немцы начали штурм города? Но снаряды поблизости не рвались и тревогу не объявили… Тьфу-ты. Как только могло прийти такое в голову. Это же наши, наши наступают!» В раскатистом грохоте корабельных пушек на Неве потонули голоса одноклассников, которых сначала задержали внизу и которые теперь радостные и возбуждённые садились за парты. Мы совсем не слышали голос учительницы, и она написала на доске тему письменного задания. Работали самостоятельно. В следующие дни канонада продолжалась, но отходила всё дальше и дальше от города.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Последний снаряд врага разорвался в городе 22 января 1944-го года в период наступления. На город было совершено 249 налётов бомбардировочной авиации, 617 дней его обстреливала вражеская артиллерия. Фашисты сбросили на город около 5 тысяч фугасных авиационных бомб и более 100 тысяч зажигательных бомб разного калибра, было зарегистрировано около 150 тысяч разрывов в черте города крупных артиллерийских снарядов. А сколько упало в Неву, на пустыри, попало в разрушенные здания? За время блокады и войны в городе 649 раз звучал сигнал воздушной тревоги и 3 027 сигналов об артиллерийских обстрелах. От бомб и снарядов погибло 16 747 человек, ранено 33 782.

27 января вечером, когда привёл из детсада Олега и, как всегда, затопил печку в комнате, голос из репродуктора предупредил о важном сообщении. «Может и про Ленинград что скажут?» – промолвила мама, которая только вернулась с работы – она работала комендантом заводского общежития. И вот вместо привычных слов «Говорит Москва…» неожиданно слышим из репродуктора: «Говорит Ленинград. Приказ войскам Ленинградского фронта…». А дальше в нашу комнату влетает соседка и обнимает, целует маму. «Слышали? Ленинград полностью освобождён от вражеской блокады!!!»

Мигом натягиваю коротенькое драповое пальтишко и айда из дому. Двери на входе раскрыты настежь. Все соседи, охваченные безграничной радостью, спешат на улицу. А там! Мне за всю войну не приходилось видеть столько людей на улицах города, как в тот вечер. Бывало, пройдёшь один-два-три квартала и никого не встретишь: покидали жилища только в случае крайней необходимости, идя на работу, в школу, в магазин, по воду, в домоуправление за карточками. А сейчас все шли в сторону Василеостровской стрелки, где должен был состояться салют и фейерверк.

Как и после прорыва блокады – объятия и поцелуи, то тут, то там подбрасывают военных. Возле Ростральных колонн уже подготовлены к салюту зенитки. Люди заполняют площадь и ступени и площадки бывшей биржи, где сейчас музей Военно-Морского Флота. У кого-то уже кончается терпение: «Когда же…» Наконец оглушительно грохнули зенитки, осветив восхищённые лица и в небе вспыхнули огненные букеты фейерверка.

– Ура-а-а-а!!!

Новый залп. Лица касается тугая волна горячего воздуха и прокатывается над головами. Где-то сзади в бывших домах звенят остатки оконных стёкол. Теперь их уже никто не будет закрывать фанерой.

 

 

IX

 

Третья весна войны – со своими неповторимыми приметами.

Всё чаще слышались голоса птиц: перелётных и тех, что, казалось, навсегда покинули город.

Прохожие удивлённым взглядом провожали одиночных котов и собак.

Один за другим исчезали громоздкие ящики, что защищали витрины от осколков.

Возле окон, ещё недавно зашторенных чёрным, колдовали стекольщики: фанеру заменяли стеклом. Смывали пожелтевшие бумажные полоски и прибирали прокопчённые печками квартиры.

Разбирали завалы и остатки разбитых зданий. Стал полноценным паёк в магазинах. А самое главное – хлеб – пах настоящим хлебом. Детям выдавали белый, а взрослые получали такой только в праздничные дни. В особенных случаях ходили на рынок. Там тоже цены на продукты снизились, но не для всех они были по карману. К тому же разного рода спекулянты пытались под видом продуктов всучить разную ерунду. Нашей соседке вместо масла продали мыло, поверх которого лежали тонкие пластинки масла. Консервы отваживались покупать только у знакомых.

С Васильевского острова было видно, как освобождали медного всадника – памятник Петру I на другом берегу Невы. А уже на следующий день поехал туда. Взобрался на кучу песка, что прикрывала постамент. Никогда не думал, что он такой огромный. Под передними копытами коня мог встать в полный рост кто-нибудь намного выше. Но сейчас тут стоял я, и сердце переполняла радость, а на глазах дрожали слёзы…

А разве могли смириться с тем, что громадная скульптура Самсона, который разрывает пасть Льву – аллегорический образ победы России над шведами под Полтавой – отправлена фашистами на переплавку в Германию. Монумент решили заменить новым. По поручению Ленсовета скульптор Симонов повторил в бронзе знаменитую аллегорию Козловского, и мы с Сергеем Сухановым – уже студенты художественного училища – помогали скульптору в мастерской на мойке, где рождался новый Самсон. Его высота 3 метра 25 сантиметров.

Однако вернёмся ненадолго в лето 44-го. В самом Ленинграде и на подступах к городу разбирали оборонительные сооружения. А их было немало. На случай уличных боёв до и во время блокады построили 570 артиллерийских дотов, около 3 600 пулемётных гнёзд, 17 тысяч артиллерийских и пулемётных точек… Протяжённость баррикад, что перегораживали улицы в опасных местах, составляла 25 километров.

Город-фронт снимал тяжёлые железобетонные сооружения, за которыми ещё кровоточили раны. Город потерял 25 миллионов квадратных метров жилой площади и не меньшее количество требовало капитального ремонта. В полуразрушенных жилищах ютилось около полумиллиона ленинградцев. В руинах лежало 840 предприятий, а пострадало во время огневых налётов ещё около трёх тысяч. 800 выдающихся памятников архитектуры ждали заботливых рук реставраторов.

Мы же всем классом снова выехали на заготовку овощей для города. В этот раз работали на окраине города, в Удельной. Жили на Большой Осиповской улице и товарищи, шутя, допытывались, в честь кого из моих родственников она названа.

После работы гоняли мяч, ходили в кино.

А осенью нас ожидал сюрприз: мальчики и девочки начали новый учебный год отдельно. Наш класс – «выпускной» (из-за отсутствия учеников в 8-10 классы набор не проводили).

После седьмого однокашники собирались продолжать учёбу в техникумах, а я готовился в художественное училище.

Любовь к прекрасному пробудил отчим. Он заменил мне отца – рабочего-литейщика. Тот умер, кода мне едва исполнилось 5 лет. С отчимом посетили Елагин дворец, Пулковскую обсерваторию, главный зал Шуваловского дворца, памятники в Гатчине, Павловске, Пушкине, Стрельне, от которых остались одни руины. Он водил меня в театр и цирк. Его всегда интересовало, что читаю и как понимаю прочитанное. Сам приносил интересные книги и рекомендовал фильмы, которые стоит посмотреть. Его воспитательной работы не замечал, настолько всё это было деликатно, просто, без понукания и давления своим авторитетом. Всегда любил с ним разговаривать, потому что отчим не хотел видеть во мне подростка, только собеседника равного себе. Об его доброте и мудрости свидетельствовало совершенно одинаковое отношение ко мне, пасынку, и родному сыну, младшему на девять лет.

Но дала знать контузия, стала прогрессировать гипертоническая болезнь. От повышенного кровяного давления он полностью потерял зрение. В конце июля, в воскресенье, мама, братик и я поехали к нему в госпиталь. Позже в палату, залитую солнцем, что сияла белизной, зашли сестра отчима с мужем, тоже офицером. Он предложил отчиму побриться. Его посадили возле окна, и Сергей Васильевич приступил к работе.

– Сергей, может тебе тяжело? Тогда включите свет, – отчим смотрел на нас невидящими глазами. – Выключатель возле дверей.

Солнце сразу померкло в моих глазах. Через две недели его не стало.

Как не хватало мне его мудрости и опыта.

В школе рисования преподавала Екатерина Ивановна Головина. Она внимательно просмотрела мои первые рисунки и рекомендовала продолжить обучение в школьном кружке. (Одновременно посещал и кружок черчения). После школы брал уроки в Доме пионеров, где тоже преподавала Екатерина Ивановна, ходил в вечернюю школу при художественном училище. И уже ни на миг не сомневался в том, что мечта, которая родилась в тяжёлую блокадную зиму 1942-го и помогла побороть болезнь, сбудется непременно. Война неотвратимо приближалась к фашистскому логову раз, за разом отзываясь эхом в окрестностях Ленинграда, где сапёры проводили разминирование.

 

 

X

 

Прошёл год. 25 января 1945-го года город-фронт стал городом-героем. Высокую награду – орден Ленина – вручил ленинградцам М.И. Калинин в переполненном зале Кировского театра. Его, к слову, отстроили ещё до конца войны.

Огромную радость, которая пришла в город 9 Мая, так хотелось разделить с друзьями. Но друзей детства уже не было.

От голода погиб мой приятель Лёва и вся семья Хоменковых.

Трагически оборвалась жизнь Тани Тарасовой.

Блокада нанесла психическую травму Толику Цаплину. Ходил тихонечко, почти не разговаривал и постоянно усмехался: на него больно было смотреть.

У Алёшки Скоромного отец погиб в первый месяц войны. Мать умерла от голода. Он убежал от сестры на фронт, где стал сыном полка… и погиб.

Мой одногодок и тёзка Валентин из квартиры напротив, вместе с пятью нашими приятелями поехал однажды на окраину города. И никто из них не вернулся. Через полгода их тела нашли на маленькой полянке возле большого камня. Говорили, что смерть наступила вследствие отравления шоколадом или конфетами, которые раскидали фашисты для уничтожения детей.

А разве могу забыть Юру Сигина? Дружили не только мы, но и наши семьи. Весной 1942-го он уже не пошёл со мной в школу. Встретил Юрика, когда он возвращался из поликлиники, где получал соевое молоко. Передвигался с помощью лыжных палок. Поставит их впереди себя, обопрётся и по очереди передвигает опухшие ноги. Коротенький отдых. Снова выставляет палки вперёд и делает ещё два коротеньких шажка. Сетка с соевым молоком болталась на шее. Полкилометра дороги отнимали у него два часа ходьбы.

– Знаешь, Валентин, наверное, мне уже не поможет это молоко, – он долго не мог перевести дыхание.

А потом зашла к нам его заплаканная мама: Юра слёг и ходить не может. Прошло ещё дней десять, и глазам своим не поверил: на пороге нашей комнаты стоял сам Юра! Но радость моя была преждевременной.

– Я скоро умру, – и он протянул мне свои любимые книги, среди которых был «Тимур и его команда» – Пусть эти книги останутся на память обо мне. Прочитай сам и передай другим. Только расскажи им про Юру Сигина…

Он долго держал в руках стакан горячего чаю, который поставила перед нами мама. Потом выпил, а маленький кусочек сахару положил в карман. Нам объяснил: будет сосать, когда станет подниматься по ступенькам на третий этаж. Юра ушёл… Через два дня его не стало.

Где нашёл он силы для этого подвига? – размышлял я, читая сквозь слёзы его книги. Их перечитали все наши одноклассники. А когда заканчивали седьмой, передал их на год младшим от нас. Рассказал про Юру. Просил их не забывать про товарища.

Что стало с его книгами потом, не знаю.

Ничего не известно и про участь большинства моих одноклассников. Из 44 учеников предвоенного четвёртого класса 20-ой школы уже после войны осталось немного более десяти – каждый четвёртый. Мы надеялись: возможно, кто-то попал в детские дома и со временем даст о себе знать. Но напрасно.