Укладывались на асфальтовом полу в зале ожидания: под голову – вещевой мешок, под бок – курточку, под язык – две таблетки от головной боли, которые где-то раздобыла старшая пионервожатая.

Среди ночи меня разбудили: приехала мама!

Задремали, но внезапно вскочили на ноги от страшного грохота. Плакали и кричали перепуганные дети: в станционное помещение попала авиабомба. Это случилось между 5-6 часами утра, а выехали в Бологое после одиннадцати, когда засыпали воронки и положили новые рельсы.

Снова сигналы короткими гудками: паровозы оповещают о новом налёте. Рёв моторов. Свист и разрывы бомб.

В пробоину от осколков в нашем вагоне свободно пролезает моя рука. Из окна над путями вижу истребители: они охраняют дорогу.

Окна с амбразурами – потом они встречаются на углу каждого дома. Прохожие с противогазами. Патрули моряков. Дежурные с красными повязками возле домов: они знали всех и каждого. На набережной Васильевского острова, почти напротив университета, появилась зенитная батарея. Через позиции, обложенные песком, проходил трамвай № 4, которым возвращались с мамой домой. На противоположном берегу Невы, возле моста лейтенанта Шмидта, здания покрыли защитной краской. Знаменитый крейсер «Киров» тоже замаскирован, даже контуры мачт и надстроек выглядели не так, как раньше.

Город готовился к боевым действиям.

 

 

II

 

На маленькой грядке во дворе нашего дома, куда на час-другой заглядывало солнце, уже поднялся выше головы мой подсолнух. «Нет, он мой! – запротестовал третьеклассник из соседнего подъезда. – Это же я поливал его целый месяц…». Возле клумбы, где весной мы посеяли цветы, снова полным-полно детворы. Домой возвратились все те, кто перед началом войны выехал на дачи под Ленинградом или на каникулы к родственникам. И хотя занятия в школе ещё не начинались, нам было чем заняться. Следили, чтобы все окна в домах заклеили крест-накрест полосками бумаги. Помогали рыть траншеи в садах и скверах, когда взрослые выезжали на оборонные работы: сначала на дальних подступах к городу, а потом на околицах и побережье Финского залива. Переоборудовали под бомбоубежища подвалы.

В школе тем временем поручили собирать старые бутылки. Их заполняли специальной смесью и отправляли на фронт – для борьбы с танками. Мы это знали и стучались во все двери, делали повторные обходы. Собирали бутылки на свалках. А старых консервных банок (говорили – для противопехотных мин) наносили столько, что одной грузовой машины не хватило вывезти их со школьного двора. Только-только закончили с этим, как в школу обратились с соседней фабрики имени Урицкого. Для приготовления табака понадобились сухие листья (нам показали, какие именно), и мы носили их охапками, мешками, корзинами, вёдрами.

Продолжали дежурства возле домов и на крышах. До начала сентября в черты города прорывались лишь отдельные немецкие самолёты. На остатки одного из первых стервятников мы с товарищем бегали смотреть в Таврический сад. Но сигналы воздушной тревоги звучали всё чаще – и всё реже и реже выходили из дома во время артобстрелов и бомбардировок. В начале сентября сгорели «американские горки», а в зоопарке погиб от немецкой бомбы единственный слон…

Вести прицельное бомбометание немецким пилотам мешало большое количество аэростатов, которые поднимались над городом до высоты 4-5 тысяч метров. И фашисты стали чаще использовать зажигательные бомбы. Если удавалось вовремя зафиксировать место падения, то гасить бомбы сбегались все жители. У нас, на Васильевском острове, в активе мальчиков насчитывалась 1-3 «зажигалки», когда в других районах некоторые юные рекордсмены имели на своём счету 25-30 найденных и погашенных бомб. Однако бороться с ними было не так-то просто. Восьмого сентября в Ленинграде вспыхнул крупнейший пожар: пылали Бадаевские склады и маслозавод; горели сахар, масло, копра (очищенные кокосовые орехи).

После первого снижения норм выдачи хлеба, мама стала полностью брать хлеб и продукты на карточки, что оставалось на столе – кусочки и корочки – сохранялось. «Татьяна, не собираешься ли ты пойти пешком на Дальний Восток?» – шутили по поводу этих сухарей соседи.

Одновременно началась заготовка овощей на полях совхозов, которые попали в зону боевых действий на окраинах Ленинграда. Семь или восемь раз побывал на полях за Кировским заводом (от передовой до него по прямому километру четыре). С Васильевского острова вместе с товарищами ехали на трамвае до Нарвских ворот. Дальше – пешком в обход патрулей. Если нас задерживали, искали другие лазейки и всё равно пробирались на поля. Сначала картошку выковыривал палочкой, потом самодельными грабельками из толстой проволоки. Даже там, где всё перекопали, удавалось выскрести то картофелину, то морковку. А один раз с тяжёлым мешком за плечами пришлось возвращаться домой через весь город пешком (во время бомбардировки немцы повредили контактную сеть и трамвай остановился). Артналёт усиливался, а спрятаться негде: с двух сторон тянулись высокие кирпичные ограды Кировского завода. Метался от одной к другой. Внезапно совсем близко, за оградой, прогрохотал оглушительный взрыв и на улицу вылетел какой-то неизвестный предмет – часть снаряда или, может, деталь станка? Со свистом рассекая воздух, высек сноп искр между колеями трамвайной линии и, раздробив несколько булыжников, исчез под аркой заводского моста, перекинутого над улицей. Через минуту-другую я тоже спрятался под аркой, когда неожиданно увидел на асфальте какого-то мужчину в рабочей одежде. Кинулся к нему и… оцепенел от страха. Лишь погодя понял, что его голову изувечил тот самый неизвестный предмет.

Приставил к заводской стене какую-то доску. Дотянулся до верха. Стал кричать…