Глава 4. Как мы понимаем эмоции

Поскольку познавательные факторы составляют мощные детерминанты эмоциональных состояний, необходимо ожидать, что именно этим состояниям физиологического возбуждения можно присвоить ярлыки «радость», «ярость» или «зависимость», или какие-либо другие из огромного разнообразия названий эмоций в зависимости от познавательных аспектов ситуации.

Шахтер и Сингер, 1962

Эмоция — это, по большому счету, значение, которое мы придаем ощущаемым нами состояниям возбуждения.

Харре и Секорд, 1972

Из самого определения чувства ясно, что появляется оно без нашей воли, а часто ей наперекор. Как только мы хотим чувствовать... чувство перестает быть чувством, становясь лишь имитацией чувства, демонстрацией.

Кундера. 1990

«Мыслю, значит, существую» — это утверждение интеллектуала, недооценивающего зубной боли. «Чувствую, значит, существую» — вот правда, значительно более универсальная, подходящая ко всему, что живо.

Кундера, 1990

Другой областью человеческого опыта, которую считают игнорируемой краткосрочными терапевтами, являются эмоции. Мы согласны с Клекнер и ее коллегами, что «отказ от чувств стратегическими терапевтами» является своеобразным мифом. Мы также согласны с ней, что краткосрочные/стратегические терапевты сами несут ответственность за сокрытие того факта, что они все же считают важными чувства клиента. Клекнер также пишет: «Дело не в том, что стратегические терапевты не занимаются чувствами, а в том, что не говорят друг с другом об этом, не пишут о них, не упоминают о них в разговоре со своими учениками» (1992).

Работая тренерами, в последние годы мы сильно акцентируем внимание не только на том, чтобы прислушиваться к клиенту, включая его эмоции, но также на том, чтобы искать способы показать ему, что его слушают. Если обратной информации недостаточно, клиент не знает, услышано ли то, что он сказал.

Сотрудница местного оздоровительного центра попросила консультации у терапевта. Сессию можно было наблюдать через зеркальное стекло, а сотрудница с определенным беспокойством ожидала этого нового опыта.

«Меня всегда пугала эта пациентка. Я не представляю, куда мы идем».

Она описала ее как женщину, измученную проблемами с двумя детьми-подростками и мужем, не слишком ее поддерживающим, много работающим, склонным к резким эмоциональным взрывам. Проблема состояла в том, что она не могла остановить то, что сама называла «волной горьких сожалений», обрушиваемых на нее пациенткой:

«Она никогда не слушает, что я говорю; не принимает ни одного совета. Многие центры от нее уже отказались. Теперь лишь я готова заниматься ею. Однако мне не удалось еще ничего добиться. Я знаю, что ей необходима помощь, но чувствую себя бессильной и ощущаю чувство вины, поскольку она мне начинает нравиться».   ,'•'..'"

Несмотря на то, что клиентка считала, что понимает представляемую ею проблему, оказалось, что она, опираясь на предыдущий опыт, из-за отсутствия ясной обратной информации решила, что никто ее по-настоящему не слушает и не понимает ее проблему. Поэтому она чувствовала необходимость постоянно повторять свою историю, без всякой надежды на понимание. Сотруднице центра посоветовали в течение следующей сессии отложить блокнот, сидеть, немного наклоняясь вперед, к клиентке (по мнению коллег, во время сессии с этой женщиной она отклонялась назад, как если бы сопротивлялась напору ветра), и ничего не говорить, ничего не советовать, лишь повторять что-нибудь вроде:

«Это ужасно!»

«Как вы можете это выносить?»

«У вас, наверное, такое чувство, что вас никто не понимает».

«Вы, вероятно, чувствуете себя очень одинокой».

«Как вы со всем этим справляетесь?»

«Многие на вашем месте давно бы уже опустили руки».

Женщина постепенно стала говорить медленнее, выглядеть спокойнее, слушать то, что ей говорили. И наконец, когда ее в очередной раз спросили, как она все это переносит в течение стольких лет, она улыбнулась и сказала: «Не знаю. Может быть, я сильнее, чем думала».

Под конец сессии она была явно спокойнее и более оптимистично настроена. После этого социальная работница сказала, что испытывает симпатию и уважение к этой женщине. Мы понимаем, что данная ей инструкция может быть расценена как тактический маневр со стороны консультанта для разрушения барьера, а не как пример работы с чувствами. Так происходит потому, что в описании консультации консультант мог не отметить охватывающее его чувство грусти, когда он слушал клиентку.

По нашему мнению, клиенты обычно слушают только тогда, когда чувствуют, что их тоже слушают, когда они чувствуют, что их опыт и эмоции признали важными. Мы считаем, что терапевт, независимо от представляемой школы, должен, если он желает быть эффективным, уделять этому достаточно много внимания. Различные терапевтические подходы отличаются друг от друга теми способами, с помощью которых они это делают, или определением того, что означает «достаточная доза внимания». Выражение чувств — естественная человеческая реакция, и часто очень важная, особенно в некоторые моменты грусти, радости, страха и т.п. Терапевты разделяются по своим взглядам не только в том смысле, в каких рамках, как они считают, нужно демонстрировать эмоции, но также и по той роли, которую играет выражение эмоций в процессе терапии и изменений. По нашему мнению, хотя выражение и изучение эмоций может быть полезным и очищающим, главным механизмом является конечная модификация конструктов,

посредством которых воспринимается и обрабатывается действительность.

Краткосрочные терапевты много времени посвящают тому, что непосредственно доступно наблюдению. Джордж Гринберг дает следующее объяснение такой позиция:

«Несмотря на то, что Джексон и его сотрудники, создавая поведенческую модель, отошли от ментальных конструктов, не перечеркивая существования внутренних или внутрипсихи-ческих механизмов, влияющих на человеческое поведение, они изменяют и укрепляют его. Собственно, создавая такие техники, как «переформулировка», они частично обращаются к познавательным процессам и «перцепции». Принципиальное отличие состоит в том, что они признали, что мы не в состоянии понять перцепцию других и, таким образом, с научной точки зрения, можем получить лишь описание действий и поведения, воздействуя на наблюдаемые явления» (1977).

Артур Бодин, в свою очередь, объясняет:

«Чувства и мысли признаются важным фактором, однако поведение является основной линией в семейной терапии НИМ. Только с помощью поведения опыт может быть выражен аффективно и когнитивно» (1981).

В меньшей или большей степени в каждой области нашей жизни чувства присутствуют всегда, являясь сильной детерминантои наших реакций (или их отсутствия) на ситуацию. Мы уже говорили, что наши эмоции — это интерпретации состояний физиологического возбуждения тем способом, посредством которого наше тело готовится к действиям, что они в значительной мере зависят от различных уровней конструктов, с помощью которых им придается смысл происходящей ситуации, а «также от памяти о прошлом опыте и от того, какие чувства мы ожидаем». Влияние на них оказывают также правила и запреты общества, а также требования, связанные с полом (Кроуфорд и другие, 1992). Вне зависимости от того, какое мы испытываем чувство, физиологические датчики состояния возбуждения (выделение адреналина, кровяное давление, ритм сердца, напряжение мышц) в общем одинаковы. Шахтер и Сингер пишут об этом так:

«Познавательные процессы, которые непосредственно вызваны ситуацией, интерпретированной сквозь призму прежнего опыта, дают возможность системе, ответственной за понимание, назвать чувство. Это познавательные процессы решают, будет ли состоянию возбуждения присвоена этикетка «злость», «радость», «страх» или что-нибудь другое (1962). Обычно существует более чем одна система интерпретации опыта и несколько способов (иногда конфликтных друг с другом) придания значений опыту физиологического возбуждения — или ряд возможностей их почувствовать. Например: многие из нас испытывали перед выходом на сцену, перед произнесением речи или другого типа выступления резкое изменение в самочувствии — от экзальтации в ожидании успеха до сильного страха и желания провалиться под землю. Мы можем одновременно предвидеть полный успех и бояться поражения. Каждое из этих чувств может быть верной интерпретацией состояния сильного возбуждения. Последние исследования показали, что интерпретация эмоций связана со способом, при помощи которого мы придаем смысл наблюдениям над собственным поведением» (Бем, 1965, 1968; Нисбетт и Шахтер, 1966; Стормс и Нисбетт,1970).

Помню, мне пришлось наблюдать через односторонний экран семью, которая должна была «войти в контакт» с чувством злости, которое испытывают члены семьи друг к другу. Без сомнения, они хорошо вошли в роль. Но были ли это действительно чувства членов этой семьи, или они реагировали «согласно единственно доступным объяснениям высокого уровня физиологического возбуждения, которое испытывали, объяснение которого могло быть, прямо или косвенно, навязано терапевтом, глубоко убежденным, что семейные проблемы этого типа происходят от подавления злости? Будучи обеспокоен возрастающим напряжением, которое представлялось столь опасным, сколь и непродуктивным, я вмешался и предложил другую интерпретацию высокого уровня физиологического возбуждения: «Грусть в виду настоящего положения дел». Почти мгновенно это привело к экспрессии грусти и росту дружеской активности. Какое из этих чувств было верным? Наверняка оба. Но одно из них оказалось более конструктивным, более оптимистичным для установления сотрудничества во время сессии (Кейд, 1992). Возможно, другие объяснения, такие как чувство вины, измена, страх и т.п. могли бы быть также приняты членами этой семьи.

Это не означает, что клиентам можно навязать любое чувство. В ситуации, особенно когда в игру вступают сложные интеракции, конструкты, которыми пользуются вовлеченные в эту ситуацию для ее прояснения, обычно бывают явлены лишь как верхушка айсберга, построенного из многочисленных воспоминаний и ассоциаций. Гендлин пишет:

«Каждый момент характеризуется невыразимым богатством... Простейшее поведение охватывает неисчислимое множество сходств, взглядов на жизнь, людей и специфических черт актуальной ситуации...»(1973).

Мы считаем, что, хотя признание существования разнородных, сильных эмоций может быть высоко терапевтично в процессе изучения себя, рекомендация постоянно выражать те эмоции, которые продлевают чувство беспомощности и отнимают веру в перемены, не имеет терапевтического смысла. Выражение злости, к примеру, может быть потенциально полезно тогда, когда эта злость касается чего-то, над чем мы имеем какой-нибудь контроль. В противном случае это приведет лишь к усилению чувства беспомощности.

Нужно быть осторожным в выражении эмоций, которые могут закрыть людей в ловушке негативных схем мышления и действия. Пример, демонстрирующий возбуждение перед публичным выступлением, показывает, что интерпретации посредством как «страха», так и «экзальтации» прекрасно объясняют это состояние. Обращение к страху возможно позволит нам понять свои эмоции, однако вторая интерпретация облегчит выполнение задания. Клехнер и другие пишут:

«Необходимо подчеркнуть... что стратегические терапевты не теряют много времени на сам разговор о чувствах, или склонение своих клиентов к их распознаванию; зато они концентрируются на том, чтобы заставить клиентов выражать свои чувства так, чтобы это вело к лучшей жизни каждый день» (1992).