Анализ современных литературоведческих статей, посвященных особенностям языка поэмы «Мертвые души» 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Анализ современных литературоведческих статей, посвященных особенностям языка поэмы «Мертвые души»



 

На протяжении всего времени существования поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» интерес исследователей к ней не ослабевал, а в последнее время ещё более усилился. Об этом свидетельствует огромное количество интересных и оригинальных книг, литературоведческих и методических статей, появившихся за первое десятилетие XXI века.

Проанализируем некоторые литературоведческие статьи, выходившие с 2000 года в журналах «Литература», «Русская речь», «Русская словесность, рассмотрим, какие из них можно использовать на уроках литературы в средней школе.

Большой вклад в историю изучения жизни и творчества Н. В. Гоголя внес доктор филологических наук, профессор МГУ им. М. Ю. Ломоносова Владимир Алексеевич Воропаев. Послужной список этого человека достаточно обширный: он является председателем Гоголевской комиссии Научного совета РАН «История мировой культуры», членом Союза писателей России, членом редколлегии «Гоголеведческих студий», специалистом по русской литературе ХIХ века.

Кроме того, 25 марта 2010 года в Киеве В. А. Воропаев был награжден Орденом святого преподобного Нестора-Летописца первой степени за подготовку полного собрания сочинений и писем Н. В. Гоголя в 17 томах.

На счету ученого впечатляющее количество книг, статей о жизни и творчестве Николая Васильевича. Для нашей научно-исследовательской работы наибольший интерес представляют две статьи, впервые опубликованные в журнале «Русская речь»: «Пословицы и притчи в поэме Гоголя "Мертвые души"» (2002 год);«Покойника встретить - к счастью. Народные приметы в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» (2008 год). По нашему мнению, эти статьи изложены в доступной форме, способны заинтересовать учащихся, привлечь их внимание к творчеству великого писателя, показать самобытность языка, стиля, поэтики художественных произведений Гоголя.

Остановимся подробнее на каждой из этих статей.

В самом начале статьи «Пословицы и поговорки в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» В. А. Воропаев напоминает нам, как было задумано произведение, какие цели ставил перед собой автор, начиная работать над поэмой. «Начал писать «Мертвых душ»... - сообщал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. - Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь» [30]. Очевидно, что воплощение такого грандиозного замысла требовало и соответствующих художественных средств. Воропаев подчеркивает, что в эстетике Гоголя народные песни и пословицы - важнейшие источники самобытности, невозможно понять «Мертвые души» без учета фольклорной традиции и в первую очередь пословичной стихии, пронизывающей всю ткань поэмы. Сам Н. В. Гоголь так писал в «Авторской исповеди»: «Чем более я обдумывал мое сочинение, тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись истинно русские, коренные свойства наши» [30]. Поскольку в русских пословицах и поговорках наиболее полно выразились важнейшие особенности национального характера, в «Мертвых душах» «пословичный» способ обобщения стал одним из важнейших принципов художественной типизации.

Далее исследователь приводит выдержки из самой поэмы, где Гоголь дает характеристики помещиков через пословицы. Например, характер Манилова объясняется через пословицу: «Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы» [30]. Характеры эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или пословичными выражениями. «Мижуев был один из тех людей, которые, кажется, никогда не согласятся «плясать по чужой дудке», а кончится всегда тем, что пойдут "поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью» [30].

Вводя пословицы в художественную ситуацию «Мертвых душ», Гоголь творчески использует заключенный в них смысл. В десятой главе почтмейстер, сделав предположение, что Чичиков есть «не кто другой, как капитан Копейкин», публично сознался, что совершенно справедлива поговорка: «Русский человек задним умом крепок». В размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем «задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек», является тем коренным «свойством русской природы», которое и отличает русских от других народов. С этим свойством национального ума Гоголь связывает высокое предназначение России.

В. А. Воропаев отмечает, что для поэтики «Мертвых душ» особенно характерен язык художественных ассоциаций, скрытых аналогий и уподоблений. В анекдотических ситуациях, пословицах и поговорках Гоголь рассыпает «подсказки» читателю. Далее исследователь подробно разбирает маленькую притчу, в которой Гоголь обобщает содержание первого тома, сводя все многообразие героев поэмы к двум персонажам: Кифе Мокиевичу и Мокию Кифовичу. В этой части статьи Воропаев называет народно-поэтические первоисточники образов. Он говорит, что в основу образа Мокия Кифовича положены черты Еруслана Лазаревича - сказочного героя, ставшего символом русского национального богатыря.

Традиционный эпический образ, широко известный по народным источникам, Гоголь наполняет нужным ему смыслом. Наделенный необыкновенным даром - невиданной физической силой - Мокий Кифович растрачивает его попусту, причиняя одно беспокойство и окружающим, и самому себе. Понятно, что речь в притче идет не об отрицании свойств и особенностей ее персонажей, а скорее об их недолжном проявлении. Плохо не то, что Кифа Мокиевич мыслитель, а Мокий Кифович - богатырь, а то, как именно они используют данные им от природы свойства и качества своей натуры. По мнению Воропаева, в контексте всего первого тома гоголевская притча приобретает особое, ключевое значение для восприятия поэмы.

Далее исследователь сравнивает образы Кифы и Мокия с другими персонажами поэмы, например, Маниловым, Собакевичем.

Гротескно-выразительные образы Кифы Мокиевича и Мокия Кифовича помогают оглядеть героев поэмы со всех сторон, а не с одной только стороны, где они мелочны и ничтожны. Герои Гоголя вовсе не обладают заведомо отвратительными, уродливыми качествами, которые необходимо полностью искоренить для того, чтобы исправить человека. Богатырские свойства и практичность Собакевича, хозяйственная бережливость Плюшкина, созерцательность и радушие Манилова, молодецкая удаль и энергия Ноздрева - качества сами по себе вовсе не плохие и отнюдь не заслуживают осуждения. Но все это, как любил выражаться Гоголь, льется через край, доведено до излишества, проявляется в извращенной, гипертрофированной форме.

Важно отметить, что художественному мышлению Гоголя свойственны архитектурные ассоциации. Хорошо известно его сравнение «Мертвых душ» с «дворцом, который задуман строиться в колоссальных размерах». Тогда понятным становится и упоминание о двух обитателях отдаленного уголка России, которые «нежданно, как из окошка, выглянули в конце нашей поэмы». Продолжая метафору писателя, можно сказать, что притча - это окошко, позволяющее заглянуть в глубину художественного мира его книги.

В другой статье В. А. Воропаева «Покойника встретить - к счастью. Народные приметы в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» речь идет о народных приметах, которые наряду с пословицами и поговорками выполняют в поэме Гоголя «Мертвые души» важную смысловую роль.

Исследователь рассматривает в статье две приметы: встречу с попом и встречу с похоронной процессией. Но именно они помогают читателю глубже проникнуть в суть поэмы, помогают понять, какой смысл вкладывал автор при написании произведения. Остановимся подробнее на этих приметах.

Во второй главе Чичиков отправляется из города по своему «делу» к окрестным помещикам. Первый, кто встречается на его пути, - это поп. «С громом выехала бричка из-под ворот гостиницы на улицу. Проходивший поп снял шляпу…» [80]. По народному поверью встреча с попом предвещает недоброе. В Толковом словаре В. Даля читаем: «Встретил попа - не хорош выход», «Поп, монах дорогу перешел», «Поп… - дурная встреча» [29]. Примета эта одна из самых древних. Упоминание о ней можно найти в русских летописях.

Встрече с попом Чичиков не придал никакого значения. Но автор поэмы знает больше, чем его герой: Павлу Ивановичу не будет удачи в его предприятии. В заключительной, одиннадцатой главе вынужденный бежать из города Чичиков снова выезжает из ворот гостиницы. И встречает на этот раз на своем пути погребальную процессию (хоронили прокурора). Эту встречу замечает уже и сам герой и истолковывает ее как доброе предзнаменование: «Это, однако ж, хорошо, что встретились похороны; говорят, значит счастие, если встретишь покойника» [80]. Действительно, в Толковом словаре В. Даля находим: «Покойника встретить - к счастью». Счастье, однако, можно понимать по-разному. Чичиков сам скупает мертвых и потому встречу с покойником расценивает как предсказание удачи в «деле». По-иному понимает счастье своего героя автор. Встреча со смертью, по мысли Гоголя, должна напомнить человеку о его бренности, заставить строже взглянуть на самого себя, подумать о своей собственной душе.

Итак, встретившиеся при выезде из города на пути Чичикова похороны предсказывают ему счастье. Герой не догадывается, в чем заключается его счастье, для него оно - удача в предприятии. Иной смысл вкладывает в эту примету автор. Счастье Чичикова - это будущее его возрождение через полный крах предприятия, счастье спасения заблудшей души. Этой идее соответствует и светлый финал первого тома: гимн Руси-тройке, которая «мчится вся вдохновенная Богом!..» и которой дают дорогу другие народы и государства.

Исследованию фольклорной традиции поэмы посвящена и другая статья современного ученого А. Х. Гольденберга «Традиции народной песни в поэтике «Мертвых душ», вышедшая в журнале «Русская словесность» в 2002 году. Автор отмечает, что общерусский масштаб поэмы предполагал реализацию одной из важнейших эстетических идей Гоголя - требование создания характеров в их «национально вылившейся форме». Этим во многом определяется внимание писателя к народным обычаям и обрядам. В обрядовых традициях и обрядовой поэзии он находит коренные, устойчивые черты русской жизни, сохраняющие ее самобытные нравственные основы. О большом интересе писателя к обрядовой поэзии говорят собранные Гоголем песни, среди которых немало календарных и свадебных. По свидетельству С. Т. Аксакова, «очень часто также читал вслух Гоголь русские песни, собранные Терещенкою, и нередко приходил в совершенно особенный восторг, особенно от свадебных песен» [34].

Далее автор приводит характеристику таких жанров народной обрядовой поэзии, как величальная и корильная песня, говорит, на чем основана их поэтика, очерчивает круг предметов этого жанра, находит характерные черты величавых и корильных песен в поэме Н. В. Гоголя. Например, в четвертой главе Гоголь дает развернутый портрет Ноздрева: «Это был... очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль бакенбардами. Свеж он был, как кровь с молоком» [80]. Нетрудно заметить, что описание внешности «молодца» величавой свадебной песни создается сходными эпитетами и сравнениями. Гольденберг иллюстрирует свою гипотезу примерами таких песен.

 

У тебя же, у молодца,

У тебя лицо белое,

Примени к снегу белому!

У тебя брови черные,

Как у черного соболя,

У тебя щечки алые,

Поалей маку алого... [34]

 

Автор статьи сопоставляет текст поэмы с текстом народной песни. Но в данном сопоставлении речь идет не о тождестве фольклорного эпитета и литературного сравнения, а о той общей идеализирующей предметной основе, которая создает образную и смысловую структуру рисуемых портретов. Гольденберг подчеркивает, что в ироническом авторском «величании» силы и здоровья Ноздрева фольклорные реминисценции создают ощутимый контрастный фон, играющий двойную роль в характеристике персонажа. С одной стороны, они напоминают читателю о народном идеале человека, а с другой - в силу его несовпадения с героем - обращают величание в его противоположность, в укор бездуховному существованию Ноздрева.

В отличие от возвышенной лексики песен-величаний, корильные песни строятся главным образом с помощью лексики «низкой». Этот же принцип положен Гоголем в основу описания подчеркнуто бытового мира усадьбы Плюшкина, изображенного как «выморочное» пространство. Об этом писал еще М. Бахтин: «Быту здесь соответствует преисподняя, могила, где и солнце не светит, и звездного неба нет» [34]. Пространство корильных песен - изнанка просторно-праздничного мира песен величавых. Этому «изнаночному» пространству соответствуют столь же заурядные предметные реалии: капуста, навоз, лопата, рваный кафтан, башмаки без подошвы и т.п.:

 

В огород заехали,

Пива бочку пролили,

Всю капусту полили... [34]


Начиная описание плюшкинского дома, Гоголь выбирает столь своеобразный ракурс, что глазам читателя он предстает совмещенным с картиной огорода: «Частями стал выказываться господский дом и наконец глянул весь в том месте, где цепь изб прервалась, и на место их остался пустырем огород или капустник, обнесенный низкою, местами изломанною городьбою» [80].

У адресатов корильной песни: «Башмаки хороши / Только без подошвы». Они: «Бьют лопате челом - будто стойке поклон» [34]. Показательно, что, используя в описании интерьера дома Плюшкина такой излюбленный повествовательный прием, как отказ от описания («Что именно находилось в куче, решить было трудно»), Гоголь все же фиксирует здесь предметы, обыгрываемые в корильной песне: «заметнее прочего высовывался оттуда отломленный кусок деревянной лопаты и старая подошва сапога» [80].

Таким образом, можно утверждать, что художественная оценка героев поэмы в значительной мере опирается на жанровые традиции величальных и корильных обрядов. Эту особенность, на наш взгляд, необходимо продемонстрировать на уроке литературы, посвященному анализу поэмы «Мертвые души».

Кроме того, полезно и интересно для учащихся будет рассмотрение статьи И. А. Орловой «Цветовая палитра в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души». Здесь исследовательница доказывает, что Гоголь первым в русской литературе очень умело использовал цвет в изобразительных целях. Орлова говорит, что «цветовая характеристика» присутствует у него почти обязательно, будь то описание какого-либо персонажа или просто предмета. Исследователь приводит слова Набокова, который раньше заметил, что Н. В. Гоголь изменил отношение к цвету, разрушил старые стереотипы и показал, что небо может быть не только голубым, заря алой, листва зеленой, тучи серыми и т.д. Только Гоголь (а за ним Лермонтов и Толстой) увидел желтый и лиловый цвета.

И. А. Орлова объясняет интерес Гоголя к цвету тем, что у него был нереализованный талант художника, постоянно напоминающий о себе со страниц его произведений. Для Гоголя процесс творчества писателя и художника был равноценен, то есть он мыслил категориями живописи в широком смысле слова, как бы проецируя описываемые им ситуации на холст художника, примеряя, подойдут ли они для сюжета картины. Показательно описание Ноздрева: «Держа в руке чубук и прихлебывая из чашки, он был очень хорош для живописца, не любящего страх господ прилизанных и завитых» [80]. В своей работе исследовательница опирается на труды В. В. Набокова, А. Белого.

В «Мертвых душах» богатая палитра цветов: от иссиня-черного до розового. Орлова обращает внимание на одну особенность поэмы - смену цветовых доминант, уход от контрастных, кричащих красок, стремление к гармонии, цветовому спокойствию. Интересно то, что первый том поэмы «расписан» сочными, яркими красками, а во втором томе эта пестрота спадает, нарастает цветовая неопределенность.

И. А. Орлова приводит выдержки из работы А. Белого «Мастерство Гоголя», отмечает, что Белый ведет статистику цветов, используемых гениальным прозаиком: «В суммарном спектре доминирующая трехцветка - красное - белое - черное», а «розовое, оранжевое, фиолетовое у Гоголя редки... Разгляд спектра Гоголя по периодам и по группам являет картину исчезновения красного цвета; в первом томе «Мертвых душ» белое занимает первое место; красного нет и в трехцветке; здесь сумма серого с черным почти равна белому...» [60]

В статье приводятся очень яркие примеры описания отдельных предметов, лиц посредством цветовой палитры. Например, таково описание кабинета Манилова: «...Стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой» [80]; дом Собакевича выделяется своей «красной крышей и темно-серыми, или, лучше, дикими стенами» [80].

На наш взгляд, у учащихся вызовет большой интерес задание самостоятельно подобрать подобные примеры из текста.

Далее в своей статье исследовательница рассматривает еще один аспект изучения проблемы цвета в поэме - функции цветообозначения. Кроме описательной функции, цвет выражает авторское мироощущение. Вспомним лес, темнеющий «скучно-синеватым цветом». Это - краска - с примесью настроения. Синий для Гоголя - цвет печали; белый - девственная чистота: «прозрачною белизною» светится лицо дочки губернатора; новая церковь «выбелена, как снег».

Таким образом, цвет - неотъемлемая часть созданных Гоголем образов. Каждый герой расцвечен определенной краской в соответствии с авторской идеей.

Далее в статье приводятся некоторые описания помещиков из первого тома «Мертвых душ». Цвета Манилова - желтый, зеленый, голубой; Ноздрева - контраст черного и белого, ярко-красный; Собакевича - коричневый; Плюшкина - темные тона, истерто-желтый цвет. На уроках литературы можно попросить школьников объяснить такое сопоставление цветов и персонажей, найти эти цвета в их описании, сопоставить оттенки с характерами помещиков.

Например, Ноздрев обладает непредсказуемым характером - он за одну минуту может менять свое решение. Эта черта отражается в его внешности, где господствует контраст, смешение цветов: «... Вошел чернявый его товарищ, сбросив с головы на стол картуз свой, молодцевато взъерошив рукой свои черные густые волосы. Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами» [80]. Красный здесь - цвет жизненной энергии, которой пышет Ноздрев.

Итак, можно сказать, что цвет - одна из доминант образа, его неотъемлемая часть, он задает настроение в каждой главе, предмет мироощущения автора, его психологию, представление о действительности.

Необходимо отметить, что эволюция цветового спектра в творчестве Гоголя в общем и в «Мертвых душах» в частности наблюдается уже в первом томе поэмы. Ю. Манн пишет о том, что по мере развития сюжета начинают преобладать «темные, мрачные тона», но «происходит это не потому, что последствующий герой мертвее, чем предыдущий, а потому, что каждый привносит в общую картину свою долю «пошлости», и общая мера пошлости, «пошлость всего вместе» становится нестерпимой» [60].

Так, в главе о Манилове еще не слышны трагические ноты; его недостатки отмечены «пунктиром» и не сильно бросаются в глаза, тогда как отрицательные черты характера Плюшкина обведены «жирными линиями».

Эволюция цвета в «Мертвых душах» связана также и с мироощущением Гоголя. Уход от ярких цветов, обращение к цветотени, непосредственности цветовых решений говорит о его внутренней духовной сосредоточенности. Его стиль становится более сдержанным, уходит все «эффектное», сразу привлекавшее взгляд. Б. Зайцев в статье «Жизнь с Гоголем» отмечает: «Совсем в иной мир он внедрен. Самое слово его одухотворяется. В нем нет уже ничего резкого и кричащего, бьющего в глаза краскою или рисунком гротескным. Все теперь внутренне-легче, спиритуальней. Воздух его этой прозы - спокойствие, музыка сдержанная и слегка приглушенная» [60].

Рассмотрим еще одну статью современного исследователя «Уловки Чичикова в диалогах с помещиками», которая впервые была опубликована в 2008 году в журнале «Русская речь». Автор работы - В. В. Фролова - отмечает, что поэма Н. В. Гоголя чрезвычайно интересна с точки зрения того, какими приемами хитроумный делец Чичиков добивается своей цели в диалогах с помещиками о покупки мертвых душ. В статье последовательно описываются типы уловок, которые применяет главный персонаж поэмы для убеждения собеседника. Приведем несколько примеров.

В диалоге с Маниловым он осторожно старается обозначить предмет своего интереса приданием двусмысленности понятию «живые»: «не живых с действительности, но живых относительно законной формы» [73]. Сомнения преодолеваются ссылкой на закон («Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке» [80]) и аргументом к выгоде («Казна получит даже выгоды, ибо получит законные пошлины» [80]).

Незатейливым, но подчеркнуто вежливым оказывается и диалог с Плюшкиным. Осторожность, использование неопределенно-личного предложения («мне, однако ж, сказывали») нацелены на сокрытие заинтересованности. Притворное сочувствие и удивление, ряд вежливых вопросов помогают герою узнать нужные сведения от собеседника: «Скажите! И много выморила? - воскликнул Чичиков с участием»; «А позвольте узнать: сколько числом?»; «Позвольте еще спросить...»; «Чичиков заметил, что неприлично безучастие к чужому горю, вздохнул тут же и сказал, что соболезнует» [80].

Бессмысленные вопросы Коробочки («Да на что ж они тебе?», «Да ведь они мертвые») вынуждают Чичикова применить в качестве уловки аргументацию выгоды и обещание содействия: «Я вам за них дам деньги <...> избавлю от хлопот платежа <...> да еще и сверх того дам вам пятнадцать рублей» [73]. Повторение глагола «дам» и союза «да» усиливают воздействие. Чичиков пытается победить сомнение Коробочки нагладностью понятия «деньги», используя аналогию с процессом производства меда. «Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Ведь это деньги. Вы их не сыщите на улице. Ну признайтесь, почем продали мед? <...> Так зато это мед. Вы собирали его, может быть, около года, с заботами, ездили, морили пчел, кормили их в погребе целую зиму; а мертвые души дело не от мира сего. Там вы получили за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы берете ни за что, даром, да и не двенадцать, а пятнадцать, да и не серебром, а все синими ассигнациями» [80]. Аналогия усиливается семантикой союзов, частиц, рядом однородных конструкций.

Таким образом, в своих беседах с помещиками Чичиков, сначала похвалами расположив собеседника к себе, обозначает предмет торга. Желая обойти вопрос цены, всячески занижает ее, доказывая бесполезность «мертвых душ». Его умение распознать слабые стороны своих собеседников позволяет ему применять к ним весь арсенал своих хитроумных уловок.

Теперь обратимся к статье доктора филологических наук, профессора МГУ им. Ломоносова Геймбух Елены Юрьевны «Способ организации словесного ряда в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя», которая была написана в 2002 году. Автор отмечает, что художественный мир Гоголя, образная и языковая структура его произведений отражают специфику философских воззрений писателя, его представлений о сущности человеческого характера. Антитеза, столкновение, противоборство великого и малого становятся лейтмотивом всего творчества писателя и проявляются на всех уровнях его текста. Далее Геймбух приводит примеры таких проявлений: «Это и лирико-философские отступления о смысле и назначении творчества; и противостояние «живых» и «мертвых» душ; и язвительная ирония автора; и собственно гоголевская структура текста; и широкое использование страдательных конструкций, с помощью которых писатель как бы «уводит» героя от ответственности за собственные поступки; и частое употребление слов со значением высшей степени качества, за счет чего еще более увеличивается пропасть между должным и недолжным».

В «Мертвых душах» лейтмотив идеи, проведенный через все произведение, находит логическое завершение в финале первого тома поэмы, в притче о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче. Повествование об отце и сыне вбирает в себя органически сочетающиеся мотивы лирической и сатирической линий. Геймбух характеризует словесный ряд этой притчи, сопоставляет ее персонажей с помещиками. Например: «Характер «философии» Кифы Мокиевича роднит его с другим «мечтателем» - Маниловым, который думает о том, как «от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки», мечтает об «огромнейшем доме с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву» [89].

Нужно заметить, что мысль находит непосредственное отражение в слове. Поэтому «метко сказанное русское слово» становится свидетельством живой души простого человека, «живого и бойкого русского ума». Убогость же мысли отражается в скудности речи. Так, при внешнем многословии речь Манилова характеризуется крайней примитивностью, которую подчеркивает однообразие лексики и синтаксических конструкций («Не правда ли, что препочтеннейший и прелюбезнейший человек?; Не правда ли, какой милый человек? Не правда ли, что очень приятный человек?); постоянное использование затертых литературных штампов, высокопарность которых в бытовом контексте создает комический эффект (Уж такое, право, доставили наслаждение... майский день... именины сердца...); употребление неопределенных местоимений, вводных слов и эллиптических конструкций, что отражает непроясненность мысли, когда Манилов пытается сформулировать не ясные ему самому идеи («- Да отчего ж?» - «Ну да уж оттого!»; «...если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было бы поговорить, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелить душу, дало бы, так сказать, паренье этакое...»).

Своеобразна и речь «философа» Кифы Мокиевича. В ней свободно сочетаются книжная лексика, абстрактные существительные (натура (природа), жестокость, честолюбие, гласность, философия) с просторечными и грубыми словами и выражениями (нагишом, уймется, собака (о человеке); Ан вот нет же, чай, черт их побери).

Важно подчеркнуть, что для Гоголя было важно не только то, что говорит герой, но и то, как он говорит. Это свидетельствует о целенаправленной работе автора над текстом.

Автор статьи говорит, что в «Мертвых душах», как и во многих других произведениях писателя, есть «говорящие» имена и фамилии. К ним относятся и фамилии, смешные по звучанию и зоологически-физиологическим ассоциациями (например, список сиседей Коробочки: Бобров, Свиньин, Канапатьев, Трепакин, Плешаков). С другой стороны, в фамилиях могут отражаться существенные черты характера: Манилов кажется привлекательным человеком, Собакевич демонстрирует качества «злой собаки», Коробочка поражает своим скопидомством. Стоит сказать, что значение названных фамилий общеизвестно, ассоциации, которые они вызывают, уже привычны каждому читателю. Иное дело - некоторые имена. Привлекают внимание греческие имена сыновей Манилова. Алкид - одно из имен Геракла, а Фемистокл имеет значение «справедливая, законная слава». Но характер изображения детей Манилова вызывает сомнение в том, что они оправдают значение своих имен.

Среди помещиков наиболее значительными кажутся имена Собакевича и Коробочки: Михаил - от древнееврейского «равный Богу», Настасья (Анастасия) - от греческого «воскресшая». Вероятно, выбором имен Гоголь хотел подчеркнуть возможность воскресения.

Смысл имен персонажей поэмы интересовал и многих других исследователей, существует большое количество работ по этой теме. На наш взгляд, ни один урок литературы по изучению поэмы «Мертвые души» не может обойтись без рассмотрения и анализа фамилий помещиков, так как сам Николай Васильевич Гоголь придавал большое значение выбору наименований, ведь именно благодаря им мы лучше понимаем суть характера героев. На уроке можно использовать статью доктора филологических наук, профессора Александра Федоровича Рогалева «Подтекст именования персонажей в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души», которая вышла в 2005 году. Начиная свою статью, автор говорит, что имена Чичикова, Манилова, Коробочки, Ноздрева, Собакевича, Плюшкина, пожалуй, относятся к числу наиболее известных среди всех имен героев классической русской литературы. Некоторые из них давно приобрели обобщающий смысл и стали нарицательными. Далее Рогалев ставит перед собой и перед читателями вопросы: Но что же значат эти имена? Какими соображениями руководствовался писатель, размышляя о «наречении» героев поэмы? [66]. Все исследование посвящено изложению ответов на эти вопросы. Ученый напоминает нам, что центральное место в первом томе поэмы занимают пять «портретных глав», каждая из которых показывает конкретный человеческий тип, наделенный именем. Это имя должно восприниматься как неотъемлемая составляющая созданного образа. Очень важно, что Гоголь дает эти главы в определенном порядке. Далее в своем исследовании Рогалев показывает, что такой порядок вовсе не произволен. Автор статьи «вслед за Павлом Ивановичем Чичиковым отправляется в дорогу», заранее зная «маршрут путешествия по фамилиям владельцев имений: Манилов - Коробочка - Ноздрев - Собакевич - Плюшкин» [66].

Фамилии эти - факт гоголевского языка, в котором нет полых пустотелых слов. Исследователи языка Гоголя отмечают, что работа над словом велась писателем с предельным напряжением всех душевных сил, поскольку помимо самого предмета изображения автора всегда занимало и слово, обозначающее этот предмет. Для Гоголя были важны как звучание слова, так и смысловая сторона, семантика. Гоголь отличался умением «поворачивать» слово так, чтобы при этом извлечь из него максимальный художественный эффект. При создании образов писатель умел находить такие слова, посредством которых как бы сами по себе раскрывались неуловимые и невидимые черты характера. Сущность образа передавалась самым главным словом - именем, фамилией, но передавалась не прямо и открыто, а путем заключения имени в глубинный художественный контекст. Вот почему имена героев Гоголя невозможно «прочитать» сразу, с ходу. «Прочтение» фамилий может осуществляться в двух планах - реальном и аллегорическом, иносказательном, при этом второй план связан с первым и часто обусловлен им.

Далее Рогалев подробно характеризует каждую фамилию. Например, фамилия первого помещика, к которому наведывается Чичиков, - Манилов - образована от диалектного слова манила, имеющего целый спектр значений: «тот, кто манит (обнадеживает, обещает), но обманывает; тот, кому что-то чудится, мерещится, видится; обманщик, надуватель; льстивый угодник» [66]. Отличительная особенность Манилова - неопределенность его характера. Первое впечатление оказывается весьма «манливым», обманчивым, и уже сложившееся суждение («Какой приятный и добрый человек!») сменяется решающим, полным недоумения восклицанием: «Черт знает, что такое!»

Неопределенная сущность Манилова - «ни то ни се» - обычно понимается как никчемность, непрактичность, бесхозяйственность, внутренняя пустота, леность мысли и праздная мечтательность - все то, что свойственно Манилову и составляет суть маниловщины, одного из типических свойств человеческого мира. Начало духовной и нравственной смерти всегда связано с искушением, с манящей, заманчивой и соблазнительной явью, искрящейся радужной перспективой. Манилов был первым, кого посетил Чичиков на своем пути. Образ Манилова в этой связи воспринимается как олицетворение обманчивой соблазнительности. Любезность и обходительность, сахарная приятность Манилова, его улыбка и слова, наконец, бесплатно отданные им Чичикову мертвые души сродни дьявольскому искушению. Сама фамилия Манилов, этимологически соответствующая неопределенности характера героя, при более глубоком ее прочтении воспринимается как символ миража и как предупреждение Чичикову, сделавшему только первый шаг по ложному пути.

Подобным образом А. Ф. Рогалев описывает и все остальные фамилии помещиков, приводит выдержки из поэмы, объясняет, почему Гоголь выбрал пункты остановок Чичикова именно в такой последовательности. При анализе образов помещиков на уроках литературы в школе мы должны раскрыть перед учащимися широчайшую типичность образов Гоголя. Ведь только в таком случае гоголевские образы оживают в сознании учащихся, как бы выходят из рамок старинных портретов. Учащемуся становится более понятной живая жизнь искусства, связи литературы с жизнью.

История работы Гоголя над вторым томом «Мертвых душ» подробно освещена в научной литературе; установлено, что им были окончательно завершены только первые главы, текст которых отличался от сохранившихся и известных нам черновиков «...не сюжетно, а стилистически - более тщательной отделкой поэмы». Сохранился и черновик главы, условно названной «заключительной»; хронологически она относится к сожженной Гоголем в 1845 году рукописи, представлявшей собой раннюю редакцию второго тома. Несмотря на то, что на уроках литературы в школе сохранившиеся главы второго тома подробно не анализируют, ученикам нужно обязательно сказать об истории замысла, истории создания поэмы, следовательно, невозможно не затронуть вопрос о втором томе «Мертвых душ». По нашему мнению, для этой цели можно использовать статью крупнейшего современного исследователя творчества Н. В Гоголя Ю. В. Манна «Зачем сожжен второй том «Мертвых душ». Уничтожение Гоголем второго тома «Мертвых душ» - давний предмет исследований. В статье разбираются различные версии этого события, а также анализируется уникальный характер гоголевского замысла, ход работы над поэмой, особенности душевного состояния автора в последние месяцы жизни - все то, что определило судьбу второго тома.

Манн говорит, что относительно события, имевшего место в ночь с 11 на 12 февраля 1852 года, существуют различные мнения, но все они сводятся к пяти точкам зрения.

1. Гоголь сжег свой том, его в основном законченную редакцию, и сделал это вполне осознанно.

2. Факта сожжения второго тома не было, так как Гоголь его не закончил и этого тома, как принято говорить, просто не находилось в наличии.

.   Писатель действительно уничтожил рукопись, но случайно, по роковой ошибке, намереваясь сжечь другие бумаги. Эту мысль высказали авторитетные ученые, в частности Василий Гиппиус, Юрий Иваск.

.   Рукопись второго тома была спрятана, утаена - эту сенсационную версию выдвинула в 1959 году Е. Смирнова - Чикина. Дескать, Гоголь под влиянием зальцбруннского письма Белинского резко изменил направление, написал второй том в «прогрессивном духе», что не понравилось окружавшим реакционерам, прежде всего А. П. Толстому. Они-то и припрятали рукопись второго тома, создав легенду об ее сожжении. Сочинение Е. Смирновой-Чикиной так и называется: «Легенда о Гоголе».

.   Рукопись второго тома была действительно спрятана, но не врагами, а друзьями Гоголя, возможно, при согласии или участии самого писателя. Об этом, например, пишет известный норвежский славист Гейр Хетсо, автор многих интересных работ, в частности, фундаментальной монографии о Баратынском. И выражает оптимистическое мнение, что рукопись второго тома еще может найтись.

Далее в статье Манн подробно раскрывает все эти пункты, высказывает свое мнение по поводу этих версий.

Изучением второго тома «Мертвых душ» занимался и профессор, доктор филологических наук Владислав Шаевич Кривонос. В статье «Символика места во втором томе «Мертвых душ» онрассматривает актуальную для второго тома поэмы проблему антропологии и онтологии места, которая является очень важной для понимания авторского замысла незаконченного произведения. Особое внимание уделяется принципам символизации изображаемого и символическим значениям места.

Хотелось бы отметить интерес зарубежных литературоведов к поэме «Мёртвые души» и всему творчеству Н.В. Гоголя. В 2004 году в России была издана книга знаменитого французского писателя и члена франц



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2020-03-13; просмотров: 374; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 54.198.108.174 (0.047 с.)