Убийство генералов леконта и клемана Тома

Это двойное убийство – первое вмешательство интернационалов в войну. Оно было совершено 18 марта, в первый день революции. Леконт вышел к инсургентам почти как друг; он не велел своей команде стрелять. Клеман Тома, в статском платье, ходил в окрестностях Бельвиля, отыскивая батальонного командира, с которым хотел посоветоваться. Отряд Национальной гвардии арестовал обоих генералов; им завязали назад руки и отвели в уединенный сад. Там их стал допрашивать пьяный капитан, но они не удостоили его ответом. Немедленно составился военный совет из капитана, поручика и нескольких статских, и генералов приговорили к расстрелу. Повлекли их к стене, поставили перед ней и вызвали десять человек быть их палачами. Между солдатами буквально произошла драка, кому исполнить преступное дело, так они рвались к нему. Наконец десять человек стали на места.

– Не имеете ли вы что сказать перед смертью? – спросил поручик.

– Имею, – ответил генерал Тома, – я хочу сказать вам, что вы подлецы и убийцы!

– Пли! – скомандовал капитан.

Генералы упали. Тома был убит мгновенно, Леконт дышал несколькими минутами долее. Некоторые из статских подхватили тела и понесли их по улицам Монмартра.

Толпа женщин и детей следовала за шествием, распевая «Марсельезу». Тела пролежали всю ночь в маленьком домике; но, разумеется, часы, кольца и кошельки двух генералов давно перешли в карманы некоторых из «честных» коммунистов, мужчин и женщин.

Петролейщицы

Эти презренные твари были не так многочисленны, как утверждали. Их оказывалось не более двухсот, и выпущены они были коммуной из Сен-Лазара с условием поджигать Париж. Кроме того, при входе в Версаль большое число этих женщин было убито выстрелами наповал.

Раненый офицер упал на Ангулемской улице и попросил глоток воды. Его услышала одна из этих женщин, подошла к нему, как будто помочь, и вонзила ему кинжал в сердце. К счастью, ее тотчас схватили и расстреляли на месте.

Пожар вспыхнул близ Бастилии; жители старались потушить его, составив цепь с ведрами. Уже почти удалось побороть огонь, когда между работающими втерлись три женщины и вылили на место, где еще горело, три ведра петролеина. Пламя вспыхнуло снова, но три женщины были схвачены и брошены в огонь, где они вскоре сгорели.

Отзывы интернационалов

В памфлете «Междоусобица во Франции» интернационалы говорят о коммуне в следующих выражениях: «Самоотверженный героизм, с которым население Парижа, мужчины, женщины и дети, сражалось целых восемь дней после вступления версальцев, отражает настолько же величие их дела, насколько адские действия солдат отражают дух, прирожденный той цивилизации, которой они наемные защитники». И в другом месте опять: «В свою очередь истинные парижанки выдвинулись снова вперед, геройские, благородные и преданные, как жены древности. Рабочий, мыслящий, сражающийся, окровавленный Париж – почти забывающий, в вырабатывании нового общества, каннибалов, стоящих у его ворот – сияющий от восторга своей исторической инициативы – Париж рабочего люда со своей коммуной останется знаменит навек, как славный предвестник нового общества. Его мученики хранятся, как святыня, в великом сердце рабочего класса!» И это говорится о людях, которых соотечественник описывает таким образом: «Коммунисты сражаются храбро, это правда, но они напиваются, чтобы быть храбрыми, и потому их раны смертельны… Коммуна имеет свою полицию, даже своих шпионов… У всех этих членов коммуны полные карманы золота; однако я узнаю между ними людей, которые с год назад были нищие бродяги, существовали займами и донашивали старые башмаки. Но никто из этих паразитов, из этих мошенников не побоялся требовать у коммуны наивысшего жалованья. И коммуне не представлялось выбора. К тому же она понимала, что верных слуг она может иметь только в людях без искры чести, которые не отступят перед кражей или какой-либо другой гнусностью». Действительно, большинство членов коммуны были подонки общества. Интернационалы упрекают Тьера в запрещении республиканских газет, однако не упоминают о том, что коммуна запретила издавать Le Bien Public, L’Opi-niou Nationale, La Cloche, La Liberte, Le Gaulois и Figaro; a когда некоторые из этих газет продолжали появляться, несмотря на запрещение, разосланы были злодеи вырывать их из рук читающих. Опять интернационалы говорят: «Коммуна допускала всех иностранцев до чести умереть за бессмертное дело». Как мало большинство английских рабочих сочувствуют интернационалам, доказывается фактом, что они делали большие приготовления по поводу ожидаемого приезда в Лондон Жюля Фавра, хотя тот же Жюль Фавр был выдаваем интернационалами за негодяя, который жил в незаконной связи с женой пьяного алжирского резидента и самым дерзким сцеплением подделок в течение нескольких лет успел захватить, во имя детей от незаконного сожительства, большое наследство, сделавшее его богатым человеком, – что все доказывалось рядом мнимо подлинных документов, опубликованных Миллиером, которого Жюль Фавр велел расстрелять.