Что же построено в нашей стране.

Е. Гайдар, решивший в свое время опровергнуть Ленина его же методологией, безапелляционно заявлял: "Сегодня в России невозможно идти вперед, не идя к капитализму"¹. Ну что ж, допустим. Только вопрос в том: как идти? Как герой Лермонтова Грушницкий, с закрытыми глазами бегущий на позиции врага? Или как Ленин, который, как бы кто к нему с высоты нашего исторического времени ни относился, все же имел более или менее четкий проект построения нового общества на месте старого? При том, что за наличием или отсутствием социального проекта переустройства общества всегда видны (или, наоборот, не просматриваются) достаточно убедительные результаты.

В 1917 году произошла несравнимо более глубокая ломка всех устоев общества, чем в 1991-м (когда даже костяк новой правящей элиты составила прежняя номенклатура, включая президента Б. Ельцина, а фактически - и исполняющего обязанности премьера Е. Гайдара). К тому же миллионы людей погибли в ходе Гражданской войны, "революционного террора", в результате голода (вызванного, кстати говоря, не столько разрушением прежней системы жизнеобеспечения, сколько небывало сильной засухой в ряде регионов страны). Миллионы людей, включая немалую часть интеллектуальной элиты общества, в том числе и крупнейшие ученые, инженеры, выдающиеся писатели, мыслители, бежали тогда из страны; огромный урон понесла экономика. И несмотря на такие потери, уже через десять лет после революции Советская Россия вышла на довоенный уровень развития старой России, сумела резко поднять уровень жизни населения, решить проблему нескольких миллионов детей-сирот и т. д.

О том, в каком положении после двенадцати с небольшим лет радикально-либеральных реформ оказалась постсоветская Россия - причем без кровавых революций, гражданских войн, голода как результата стихийных бедствий, - хорошо сказал давно уже живущий в Гамбурге и работающий в структурах германской социал-демократии известный политик, политолог, историк и дипломат В. Фалин: "Никто из серьезных политиков в истории такие сложные механизмы, как государство, экономика, социальная сфера, подобным образом не реформировал. Разрушать - да, разрушали. Как правило, это делали завоеватели. Но изнутри реформы так не велись. А ведь только экономические издержки от того, что происходит в России в последние 8 - 10 лет, в 2,5 раза превышают экономический ущерб от Второй мировой войны"².

По элементарным подсчетам, при еще недавно официально прогнозировавшихся темпах роста производства в 3,5 - 4,5 процента в год страна достигнет советского уровня производства лишь в 2017 году, то есть через 25 лет после вступления на новый путь общественного развития³. Как известно, президентом В. Путиным поставлена задача довести темпы роста ВВП до 6 процентов, с тем чтобы удвоить его в ближайшие десять лет. Результаты роста ВВП в 2003 году вроде бы вселяют оптимизм. Однако он (рост ВВП) напрямую связан с очень высокой ценой на мировом рынке на экспортируемую страной нефть, что, конечно, бесконечно продолжаться не может. При ее сильном падении (скажем, до 13,5 доллара за баррель) темпы роста ВВП, по оценкам экспертов, снижаются до 2 процентов, при том, что теоретически

КИВА Алексей Васильевич - главный научный сотрудник Института востоковедения РАН, доктор исторических наук.

стр. 87

возможно ее падение и до 10, и даже 9 - 7 долларов за баррель, как это случилось в приснопамятном 1998 году.

Лучше бы без "царя Бориса", но с царем в голове

Для того чтобы понять, что же именно мы построили, и почему при этом двигались не вперед, а назад, да так быстро, что за годы "реформ" по важнейшим параметрам бытия оказались в "третьем мире", необходимо, на наш взгляд, обратиться к понятию "система". Если "младореформаторы" решили строить капитализм, то и в этом случае должен был быть хоть какой-то план, чтобы процесс его строительства принял не хаотический, а системный характер. Стихийное развитие капитализма - это удел Англии, некоторых других стран, где первоначальное накопление капитала заняло сотни лет. Соответственно столько же лет шло развитие базисной и надстроечной инфраструктуры. Но уже в осуществлении капиталистического переворота в Германии огромную роль играла целенаправленная деятельность государства. И это - особенность практически всех стран "запоздалого развития". А в странах инверсионного ("возвратного") развития, каковыми являются бывшие социалистические страны, когда приходится демонтировать прежние базисные и надстроечные институты, спонтанное развитие, как говорится, смерти подобно.

Однако что такое система? Она определяется как "совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которая образует определенную целостность, единство"⁴. Если вести речь о социальной системе, а говоря шире, о системе бытия как такового, то ее составляют политический и экономический строй, правовые институты, общественные организации, сфера ценностных и духовно-нравственных начал и многое другое. Система, с одной стороны, характеризуется иерархичностью, многоступенчатостью, структурностью, противоречивостью и т. д., а с другой - целостностью, имманентным стремлением к равновесию. Любая система не может долгое время находиться в состоянии разлада, а тем более полного расстройства. Иначе она будет распадаться, что и началось в нашей стране как результат непрерывных катаклизмов в течение последних 10 - 15 лет. И решающую роль здесь играет такая важная составляющая, как государство, являющееся одной из ключевых подсистем.

После социальных революций, в том числе таких, как Великая Французская или Великая Октябрьская, на смену старому государству приходило новое. Как правило, в форме диктатуры или жесткого авторитаризма, по крайней мере на начальном этапе послереволюционного развития. Оно и брало на себя ключевую роль в формировании новой социальной системы. Там же, где общественные катаклизмы надолго затягивались, а государство либо разрушалось, либо оказывалось не в состоянии справиться с ситуацией, социальная система подвергалась сильной эрозии вплоть до полного распада, как это происходило в целом ряде молодых государств Азии и Африки - таких, например, как Сомали или Афганистан. (Опасность разрушения социальной системы скорее всего грозит и Ираку после американской агрессии и на редкость бездарного оккупационного правления.)

Новая Россия, подчеркиваю, не знала ни кровавой революции, ни гражданской войны, не считая вооруженного конфликта, произошедшего осенью 1993 года. Тем не менее страна переживает острейший системный кризис, в чем-то сопоставимый с тем кризисом, который происходит как следствие

стр. 88

распада системы. И причина этого кроется, как уже не раз говорилось, в реализации порочной модели реформ, которая как раз и привела к разбалансированию социальной системы.

Строго говоря, в данном случае мы имеем дело уже не с реформой, а скорее с контрреформой, ибо реформирование как таковое может вызвать временные трудности экономического и (или) политического характера, привести даже к острому социальному конфликту, как произошло в Китае весной и летом 1989 года, но не может стать причиной разрушения самой системы бытия. В любом случае реформа, по определению, должна создать условия для ускорения прогресса страны, а не отбросить ее на многие годы назад, поставив даже под вопрос саму возможность для России наверстать в обозримом будущем отставание в развитии от передовых государств.

Однако что означает на практике эрозия, если не распад социальной системы? Ее составляющие элементы теряют известную детерминированность своих действий, и она перестает быть неким единым целым. Разлад наступает не только в отношениях между составными элементами системы, включая такие ее важнейшие подсистемы, как экономика, политика, социальная и духовная сфера, в отношениях между ветвями власти, между центром и регионами и т. д., но и внутри этих подсистем.

Начнем с политической системы. В марксистской литературе господствовало мнение, что за социальной революцией следует переходный период, и при этом новая власть, независимо от своей социальной сущности, является диктатурой. Если посмотреть, как развивались новые индустриальные страны (НИС), то это утверждение близко к истине и по отношению к ним. Хотя при этом придется расширительно толковать понятие "революция", которой в привычном понимании не было ни в Гонконге, ни в Сингапуре; а в таких разделенных странах, как Южная Корея и Тайвань, откровенно диктаторская (в первом случае), и жестко авторитарная (во втором) власть вырастала из гражданской войны. Но как бы то ни было, практически во всех НИС на переходном этапе от доиндустриального к индустриальному обществу (или, если угодно, от докапиталистических отношений к капиталистическим) существовали авторитарные режимы (военные, гражданские или военно-гражданские), получившие в нашей научной литературе название "авторитаризм развития".

Это системные режимы, создавшие условия для феноменально быстрого и всестороннего развития - экономического, социального, научно-технического и т. п. - и заложившие прочные основы для последующего формирования институтов демократии и гражданского общества. Южная Корея уже фактически вступила в клуб демократических стран, хотя в ней и сохраняются некоторые черты авторитаризма, как, кстати сказать, они сохраняются на низовом уровне (предприятие, семья) и в давно признанной демократической Японии.

Что же касается России, то постсоветский режим в ней принял несистемный характер. Он оказался и не демократическим, и не авторитарным, а по своему государственному устройству - и не унитарным, и не федеральным. С одной стороны, целый ряд регионов - следуя призыву Ельцина брать столько суверенитета, сколько смогут "переварить", - стали утверждать конфедеративные отношения с центром; а некоторые национальные республики - даже объявлять себя независимыми государствами, в том числе субъектами международных отношений, причем внося эти положения в свои конституции. Как следствие - во многих регионах стали быстро набирать силу сепаратистские тенденции.

С другой стороны, власть федерального центра, его государственные

стр. 89

институты оказались сильно ослабленными как вследствие смены общественного строя, так и целенаправленной деятельности "нового класса" (нувориши), которому на этапе массового передела государственной собственности не нужна была сильная власть. В результате президент Ельцин часто вынужден был уступать давлению региональных лидеров, соглашаясь с передачей многих властных функций федерального центра регионам. Делалось это в обход Конституции на основе соглашений между центром и регионами.

Что касается экономического строя России, то он являл собой - а отчасти и до сих пор являет - совершенно уникальный феномен, не вписывающийся ни в какую систему. Экономика уже не является государственной, но она не стала в полном смысле слова и рыночной. Практически не существует конкуренции между субъектами экономических отношений. Не говоря уже о наших "естественных монополистах" ("Газпром", РАО "ЕЭС" и т. д.); фактически монопольные цены существуют на всех крупнейших торговых рынках страны. По многим своим параметрам наша экономика стала напоминать экономику развивающихся стран (причем не самых продвинутых), в том числе по многоукладности.

Экономика СССР, от которого Россия унаследовала основной промышленный и научно-технический потенциал, не была многоукладной. В ней было фактически два, пусть даже три уклада: государственная, колхозно-кооперативная собственность плюс небольшие приусадебные участки колхозников и рабочих совхозов, которые условно можно считать отчасти мелкотоварным, отчасти натуральным укладом. Но многоукладность есть свидетельство еще низкого или относительно низкого уровня развития страны. СССР же, как известно, был развитым государством, хотя и с широким распространением ручного, на самом деле доиндустриального труда. Однако по уровню развития науки, достижений в научно-технической области на некоторых передовых направлениях он уступал только США. Далее, многоукладность развивающихся стран явилась следствием их поступательного развития, историческим этапом на пути их дальнейшего прогресса по закону "отрицания отрицания". Многоукладность же в новой России - явление откровенно ретроградного характера. Она не выглядит прогрессивной даже на фоне той, что имелась в дореволюционной России.

В работе "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности", написанной в мае 1918 года, Ленин указывал на наличие пяти укладов в послереволюционной России: 1) патриархальное, то есть в значительной степени натуральное крестьянское хозяйство; 2) мелкое товарное производство (сюда относится большинство крестьян из тех, кто продает хлеб); 3) частнохозяйственный капитализм; 4) государственный капитализм; 5) социализм⁵.

После начала "шоковой терапии" в России на укладном уровне стали происходить невероятные метаморфозы скорее регрессивного, нежели прогрессивного характера. С известной долей условности (а также и известной долей относительности самого понятия "общественно-экономический уклад")⁶ можно назвать следующие вновь возникшие уклады. Во-первых, это натуральный уклад, который в отдельные годы занимал доминирующее положение в экономике страны. Появился он как результат целого ряда причин, в числе которых важнейшую роль сыграло то, что после начала "шоковой терапии" и вызванной ею галопирующей инфляции государственные предприятия лишились оборотных средств, а государственный бюджет - налоговой базы. Напомним, что, по некоторым подсчетам, государственный бюджет новой России по сравнению с советским периодом сократился в 10 раз, по другим данным - даже больше. Объем денежной массы сжался до невероятно малых величин. Так, единомышленник Е. Гайдара В. Мау в 1995

стр. 90

году признавал, что доля денежной составляющей в ВВП равняется только 10 процентам, в то время как, например, в Венгрии - свыше 50 процентов, а в Чехии - около 80 процентов⁷. Страна вступила в полосу острейшего финансового голода, когда даже важнейшие государственные институты, например вооруженные силы и правоохранительные органы, финансировались на самом минимальном уровне, а многие сферы общественного бытия, включая сферу общественного производства, финансировались по остаточному принципу либо совсем не финансировались.

Результатом стала натурализация экономики страны. Труд миллионов россиян стал оплачиваться либо так называемыми суррогатами (заменители государственных денежных знаков, которые печатались под эгидой региональных властей или предприятий), либо, что происходило чаще всего, той продукцией, которую выпускали эти предприятия, - водкой, мылом, валенками, ситцем, посудой и т. д. На натуральный обмен переходили и промышленные предприятия в отношениях друг с другом, с одной стороны, и в отношениях с производителями сельскохозяйственной продукции, с другой. Одни станки менялись на другие, грузовые машины и тракторы - на зерно, мясо и т. д. И по мере того как предприятия переходили на натуральный обмен, естественно, росла и их задолженность государству по налогам.

Так, за несколько месяцев до финансового коллапса в 1998 году (и после семи лет рыночных реформ), как писал эксперт Ассоциации российских банков Л. Макаревич, в стране действовали четыре денежно-платежные системы (старые и новые рубли, СКВ, суррогаты, бартер), превысившие по объему ВВП. Фактически вся экономика перешла, где можно, на неденежные формы расчетов. Бартер занимал в них в зависимости от отрасли 45- 80 процентов. Неплатежи, увеличивавшиеся на 1 - 3 процента в месяц, стабильно превосходили текущий ВВП, а в отдельные месяцы даже вдвое. За год общая задолженность по отчислениям в федеральный бюджет подскочила почти на 200 процентов⁸.

Кроме того, появился уклад криминального капитала. Это вообще редкое в мире явление. Не уверен, можно ли считать каким-то особым укладом выращивание мака, конопли и прочего сырья для производства наркотиков, чем заняты многие миллионы людей в некоторых странах. Вероятно, таковым является наркобизнес в Колумбии. Возможно, при американском правлении теперь - ив Афганистане. Российский криминальный капитал в своем роде неповторим. Он родился не на периферии бизнеса, как это обычно происходит в других странах (наркоторговля, игорный бизнес, проституция...), а в самом его центре в процессе полукриминального (а во многих случаях и откровенно криминального) передела огромной государственной собственности. Криминальное сообщество быстро установило свой контроль над многими банками страны, промышленными и торговыми предприятиями, предприятиями мелкого и среднего бизнеса и едва ли не над всеми рынками страны, не говоря уже о наркоторговле, игорном бизнесе и т. п. Если взять такой крупнейший в стране (и пока еще, слава богу, действующий, не разворованный) промышленный комплекс, как "АвтоВАЗ", то борьба криминального сообщества за дележ его доходов в 1990-х годах стоила жизни 500 бандитам⁹. Примерно с таким же накалом страстей происходил между "братвой" (бандитами) дележ доходов Красноярского алюминиевого комбината, "Уралмаша", многих других крупнейших предприятий страны.

Кстати говоря, на примере нынешнего ОАО "АвтоВАЗ" очень хорошо видна деятельность на одном и том же криминальном поле откровенных бандитов и тех, кто вошел в большую политику, став влиятельными членами бизнес-сообщества (а, например, Б. Березовский - еще и самым влия-

стр. 91

тельным членом "семьи", высоким чиновником Совета безопасности и высшего координационного органа СНГ, можно даже сказать, вершителем судеб всей России). Березовский, как многократно утверждали СМИ, нажил свой первый солидный капитал на фиктивном экспорте "жигулей". Действовала следующая схема: "Поскольку экспортные "жигули" стоили в два раза ниже номинала, то на сотни тысяч машин оформлялись документы якобы для продажи их за границу. На самом деле их продавали в России. Естественно, территорию России автомобили не покидали, зато заводу доставалась лишь экспортная цена. Ежегодно на реэкспорте дилеры зарабатывали 150 млн. долларов". Только эту схему, как оказалось, изобрел не Березовский, а крупный криминальный авторитет А. Мочалкин. И когда его хоронили, то "проститься с ним приехали не только авторитеты со всей страны, но и люди из аппарата губернатора Самары"¹⁰. Однако и несколько лет спустя, а именно в конце 2003 года, заместитель Генерального прокурора В. Колесников, выступая по ТВ, говорил, что вокруг ОАО "АвтоВАЗ" образовалась целая сеть преступных группировок с участием должностных лиц.

Не в пример некоторым другим постсоциалистическим укладам, уже ушедшим или уходящим в небытие, уклад криминального капитала с каждым годом набирает силу. Высказываемая с высоких трибун правильная мысль о том, что организованную преступность можно победить только в случае, если лишить ее материальной базы, повисает в воздухе. И прежде всего потому, что в этом случае борьба с преступностью означала бы и борьбу с представителями легального бизнеса и государственными чиновниками, в том числе самого высокого ранга, которые нажили свои состояния преступным путем. Скажем, можно было бы, опираясь на Интерпол и заручившись поддержкой руководителей западных стран, уже не раз упрекавших Россию, что она не борется всерьез с отмыванием "грязных денег" в странах Запада, добиться отмены банковской тайны в отношении тех счетов российских граждан, на которых находятся крупные суммы денег неизвестного происхождения. Насколько можно судить, именно этот путь возврата капитала в страну намеревался осуществить Е. Примаков. Многие аналитики считают, что только такая модель борьбы с коррупцией могла бы быть эффективной, но она неизбежно коснулась бы многих весьма высоких чинов, в том числе и семьи Ельциных, члены которой, как известно, ушли от возможности доказательным путем опровергнуть появившиеся в мировой печати утверждения об их коррумпированности. Не приходится удивляться, что лица, по долгу службы заинтересовавшиеся проблемой коррупции в высших эшелонах российской власти, тут же лишились своих постов.

С укладом криминального капитала соседствует (а где-то с ним и сливается) уклад "теневой" экономики. Некоторые авторы считают ее целиком (а это 30 - 40 процентов всей экономики страны) криминальной, что, конечно же, неверно. Криминал может контролировать, и действительно контролирует, и вполне легально действующие предприятия, банки и т. д. Это с одной стороны. А с другой - субъекты экономической деятельности "теневого" бизнеса могут не иметь никакого отношения к криминалу и оказываются в сфере "теневой" экономики только потому, что не платят налоги или платят их только с части прибыли. Но виной тому были не столько они сами, сколько поистине драконовские налоги, уплата которых грозила полным разорением даже высокоэффективным предприятиям.

В-третьих, принципиально новым укладом в постсоветской России стал "финансово-пирамидальный капитал", который в таких масштабах

стр. 92

еще не встречался в мировой практике. О нем, полагаю, достаточно хорошо известно.

В-четвертых, таким же новым укладом можно считать и "коррупционный капитализм". Первый раз я встретился с этим названием в материале ведущего рубрики "Столичный криминал" газеты "Московская правда" Э. Котляра, а затем и в редакционной статье газеты "Известия"¹¹. Если учесть, что российские мздоимцы ежегодно изымают у населения миллиарды долларов, то уклад "коррупционного капитализма" является едва ли не системообразующим. По мысли автора (авторов) статьи в "Известиях", он таковым и является, коль скоро составляет суть рыночных отношений в нашей стране. ""Без отстрела, но с откатом", - вот формула строя, называемого "коррупционным капитализмом", который способен обеспечить стабильность в политике и в экономике..."¹²

Может возникнуть вопрос, правомерно ли относить коррупционне отношения к категории уклада. Но если деньги, полученные посредством коррупции, идут в том числе и на строительство вилл, коттеджей, бассейнов и т. п. и в этом строительстве в масштабе страны заняты сотни тысяч (если не миллионы) людей, что в свою очередь дает работу тем, кто производит строительные материалы, то это и есть уклад.

В-пятых, важным социально-экономическим укладом стал российский частный спекулятивный финансовый капитал, созданный фактически самой новой властью за счет бюджетных средств и государственной собственности. Финансовый капитал вообще тяготеет к паразитизму, а спекулятивный финансовый капитал - тем более. Он предпочитает либо переводить средства в зарубежные банки, либо вкладывать их куда угодно, только не в промышленное производство. Российские СМИ прибрал к рукам именно спекулятивный финансовый капитал. На его основе выросли и первые олигархи страны. Выступая по ТВ в конце октября прошлого года, тогдашний министр внутренних дел заявил, что незаконный вывоз из страны капитала через банки под видом заказов в зарубежных странах товаров составил в 2003 году 9 миллиардов долларов.

В-шестых, появился и уклад иностранного финансового спекулятивного капитала, который стал формироваться в России на базе государственной финансовой пирамиды ценных бумаг ГКО-ОФЗ примерно в середине 1990-х благодаря усилиям курировавшего экономический блок в правительстве страны А. Чубайса. Он стремился разместить на внешних рынках как можно больше российских ценных бумаг ради пополнения государственного бюджета в преддверии президентских выборов 1996 года. Но это же создавало и прекрасную почву для финансовых спекуляций российских нуворишей и должностных лиц. Декларируя свои доходы, Чубайс однажды указал очень крупную сумму денег, которые, как он объяснял, были заработаны в ходе игры на финансовом рынке в течение тех нескольких месяцев, когда он не состоял на государственной службе. Как считают многие аналитики, игрой на финансовом рынке занимались люди как во власти, так и близкие ей. Они уж точно были осведомлены о набирающих силу тенденциях в этой игре.

По данным экономиста Л. Макаревича, уже к началу 1998 года "на долю иностранцев приходилось (прямо или через агентов-посредников) около половины суммарного пакета госбумаг, что опасно превышало золотовалютные резервы Центробанка". С одной стороны, беспрецедентно высокая доходность российских ценных бумаг истощала и без того скудный российский бюджет. А с другой, как предупреждал власти еще до дефолта тот же Макаревич, - иностранные спекулянты и вкладчики капитала очень чув-

стр. 93

ствительны к малейшей негативной информации на финансовых рынках, и их массовый исход способен разрушить финансовую систему страны¹³. Что и произошло на деле.

К слову сказать, приходится только удивляться тому благодушию - если, конечно, за этим не скрывались чьи-то корыстные интересы, - которое проявляли курировавшие экономический блок в правительстве России радикал-либералы, а также Центральный банк (во главе с С. Дубининым) к атакам мировых валютных спекулянтов то на одну, то на другую страну, и прежде всего на страны с переходной экономикой. Летом 1997 года удары финансовых спекулянтов пришлись на валюты Таиланда, Филиппин, Малайзии, Индонезии, некоторых других стран. Осенью того же года пришел черед фондовых рынков стран ЮВА, а затем и Латинской Америки. Начался резкий сброс ценных бумаг. Уже к концу первого квартала 1998 года рынок корпоративных ценных бумаг России фактически был разрушен. Отставка В. Черномырдина и назначение новым главой правительства (вопреки решительному сопротивлению парламентского большинства) молодого и неопытного С. Кириенко не предотвратили, а только ускорили финансовый крах.

Появился в России и иностранный предпринимательский капитал, но пока он заметен преимущественно в производстве продуктов питания.

На мой взгляд, ни темпы роста производства, ни размеры ВВП, в том числе в пересчете на душу населения, не дают такого точного представления о состоянии той или иной экономики, как характер ее общественно-экономических укладов и степень их зрелости. Они же, в свою очередь, дают вполне определенное представление и о характере политической системы. А "началом начал", особо подчеркнем, была идея строительства капитализма в постсоциалистической России.