Литературно-музыкальная  композиция,

ПОСВЯЩЁННАЯ  ТВОРЧЕСТВУ  Н.М. РУБЦОВА

И А.И. СОЛОЖЕНИЦЫНА

«РАДЕТЕЛИ ЗЕМЛИ РУССКОЙ»

 

Самое важное для художника –

отразить духовную сущность эпохи.

И.Д. Шадр

 

Раньше я слушал слова людей и верил в их дела.

Теперь же я слушаю слова людей и смотрю на их дела.

Конфуций

 

Жил с людьми – вот и поседел от горя.

А.П. Платонов

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ВЕДУЩИЙ

ПОЭТ

ПИСАТЕЛЬ

ПЕРВЫЙ КРИТИК

ВТОРОЙ КРИТИК

 

ВЕДУЩИЙ:

По словамВ. Шаламова, «писатель становится судьёй времени». Творчество Николая Михайловича Рубцова и Александра Исаевича Солженицына, бесспорно, является не только символом времени, но и достоверной летописью истории души человеческой.

 

ПЕРВЫЙ КРИТИК:

Осмысление и понимание А.И. Солженицына – одна из самых актуальных задач, стоящих и перед каждым думающим человеком, которому небезразлична национальная судьба, и перед обществом, ищущим национальную идею и самоидентификацию.

ВТОРОЙ КРИТИК:

«Россия больна», но не сама собой, а родами чего-то нового: и слова, и дела. Больна нанесёнными и наносимыми ей обидами и увечьями… Её в который раз вычёркивают. И не могут – в силу её самодостаточности и охранной биологической силы и её одухотворенного слова, которые сберегли и дали в оберег такие поэты, как Николай Рубцов.

ПОЭТ:

Говорят, что жить я не могу,

Что не прячусь я от непогоды,

Говорят, что я не берегу

Драгоценной молодости годы!

Да, они правы, что я спешу!

Но спешу не ради личной славы,

Не простят хвалебный этот шум

Горных сёл обычаи и нравы!

Ты свети в дали своей, свети,

Счастье! Ты зови меня, как сына!

Достигают счастья лишь в пути,

А не возле тёплого камина.

Да, спешу я к людям деревень

И к живущим в городе рабочим.

Я спешу сказать им: «Добрый день!»,

Я спешу сказать им: «Доброй ночи!»

Я спешу и к сумеркам глухим,

И к рожденью солнечных рассветов.

Я спешу сложить свои стихи

И прочесть стихи других поэтов…

ВЕДУЩИЙ:

Произведения Н.М. Рубцова и А.И. Солженицына, радетелей Земли Русской, отражали духовную сущность эпохи, все её сомнения, искания, страдания.

ПИСАТЕЛЬ:

ХХ век содрогается, развращается от политики, освободившей себя от всякой нравственности. Что требуется от любого порядочного человека, от того освобождены государства и государственные мужи. Пришёл крайний час искать более высокие формы государственности, основанные не только на эгоизме, но и на сочувствии.

ПОЭТ:

Выпал снег – и всё забылось,

Чем душа была полна!

Сердце проще вдруг забилось,

Словно выпил я вина.

 

Вдоль по улице по узкой

Чистый мчится ветерок,

Красотою древнерусской

Обновился городок.

 

Снег летит на храм Софии,

На детей, а их не счесть.

Снег летит по всей России,

Словно радостная весть.

 

Снег летит – гляди и слушай!

Так вот, просто и хитро,

Жизнь порой врачует душу…

Ну и ладно! И добро.

ВЕДУЩИЙ:

Г. Манн отмечал, что «власть бесполезна и непрочна, если всё подчинено только ей, а не идее, которую она олицетворяет». Пути развития страны, неприятие и осуждение любого насилия, защита прав человека – темы, доминирующие в произведениях и выступлениях А.И. Солженицына.

ПИСАТЕЛЬ:

Наступил 1991 год. Это был редкий в истории момент, когда народу посылался счастливый жребий. В этот момент достаточно было одного спокойного указа о роспуске Верховного Совета – и не только не пролилось бы ни капли крови, но не раздалось бы не стона или звука, так были все перепуганы. До такой степени перепуганы, – тихо, тихо бы разошлись. И коммунистическую партию можно было бы тогда же безвозвратно распустить, и номенклатуру, – но реально это не было сделано…

В 91-м году мы ещё раз потянули несчастный жребий. Мы получили мучительный, тяжёлый и, может быть, долготою во много десятилетий выход из коммунизма – на свою голову.

ПЕРВЫЙ КРИТИК:

Я не найду термина для гражданственности поэзии Рубцова, но определю её многословно, как чувство общности с миром, с древними нравственными началами, с существующей испокон веков основой, которую должна ощущать любая человеческая общность. В этом узле тесно увязаны добро и справедливость, человечность и милосердие.

 

ПОЭТ:

Светлый покой

Опустился с небес

И посетил мою душу!

Светлый покой,

Простираясь окрест,

Воды объемлет и сушу…

О, этот светлый

Покой-чародей!

Очарованием смелым

Сделай меж белых

Своих лебедей

Чёрного лебедя – белым!

ВТОРОЙ КРИТИК:

Первое, от чего в своё время радостно захватывало дух: МЫ — НА ПОСЛЕДНЕМ ДОКАТЕ.

Вроде бы, что ж тут хорошего? Да ведь это не мы, это наши враги, наша власть оказалась на этом самом докате, а уж мы-то сумеем обустроиться, только бы нам их свалить! И то, что Солженицын не разделял этой эйфории разгулявшегося детсада, говорит о его гораздо большей политической искушённости: мир полон конфликтов, которых мы пока ещё не видим. И первейшие из них – национальные. «Ничто нас не убедит, что наш голод, нищета, ранние смерти, вырождение детей – что какая-то из этих бед первей нашей национальной гордости!»

Уже один этот приоритет национальных проблем позволял наиболее благородным нашим интеллигентам отмахиваться от них, приклеивая Солженицыну ярлык националиста… Только утёкшие годы и утёкшая кровь помогли мне понять, что главные наши враги – действительно не власть и не бедность (по отношению к пяти процентам обитателей земли), а старость и смерть, бесследное исчезновение.

ВЕДУЩИЙ:

Н.М. Рубцов и А.И. Солженицын в каждом своём выступлении, произведении старались донести до слушателя и читателя правду слова, правду дела, правду мысли.

 

ПИСАТЕЛЬ:

…Для чего-то ведь посланы нам страдания? Без этого вопроса обойтись нельзя. Да, в каждом событии нашей личной жизни, семейной жизни, национальной жизни, государственной жизни – существует высший смысл. И надо пытаться его разгадать. В личной жизни – человеку вдумчивому это бывает доступно осмыслить. В жизни государственной – это охватить трудней.

В нашем сегодняшнем положении не размахивать воинственно кулаками. Признать: да, мы потерпели, как страна, историческое поражение. Запросто потеряли миллионы соотечественников, сами впали в ужасное состояние 92-93-го годов. Какая это реформа, если результат её – презрение к труду и отвращение к нему, если труд стал позорным, а жульничество стало доблестным? «Аргументы и факты» сообщают, что у нас бедных и нищих – 63-65 процентов населения.

ПОЭТ:

О чём писать?

На то не наша воля!

Тобой одним

Не будет мир воспет!

Ты тему моря взял

И тему поля,

А тему гор

Другой возьмёт поэт!

Но если нет

Ни радости, ни горя,

Тогда не мни,

Что звонко запоёшь,

Любая тема –

Поля или моря,

И тема гор –

Всё это будет ложь!

ПЕРВЫЙ КРИТИК:

Солженицын, вероятно, отстал от нашей жизни, но как гений чувствует, нюхом чувствует главную нашу беду, то, что мы уже развалились. Поверьте, всё уже развалилось. Сейчас самое время собирать, восстанавливать, заново строить и обустраивать.

 

ВЕДУЩИЙ:

Конфуций учил: «Кто повторит старое и узнает новое, тот может быть руководителем для других». Такими наставниками могут быть лишь истинный писатель, истинный поэт, которые сумеют постичь истоки великих потрясений, осознать, что является предпосылками исторических событий и охватить все стороны человеческого существования.

 

ВТОРОЙ КРИТИК:

Страдающая душа – зеркало времени. Вот почему лирическая душа Рубцова – зеркало его внутренних глаз: зеркала «видят» отражениями. Это не безжизненное стекло, а всевидящая боль.

Кажется, что сама Россия болела в нём, протекая сквозь его сердце, словно ему, Рубцову, было дано какое-то страшное предзнание («предзнаменованье») своего раннего ухода и незавершённости пути.

 

ПОЭТ:

Мы сваливать

   не вправе

Вину свою на жизнь.

Кто едет,

   тот и правит,

Поехал, так держись!

Я повода оставил.

Смотрю другим вослед.

Сам ехал бы

   и правил,

Да мне дороги нет…

 

ПЕРВЫЙ КРИТИК:

«Как нам обустроить Россию» – солженицынское видение русского будущего. Как и везде у этого писателя, наиболее

 

значимая смысловая мощь здесь находится в области ядра нашей цивилизации, с позиций которой Солженицын выступает именно как русский православный мыслитель. При всём своём идеализме Солженицын здесь совершенно реалистичен: нет ничего более реалистического, чем глубинные – генотипические отношения народа к Богу, к власти, к труду и богатству, к войне и любви…

ПИСАТЕЛЬ:

Весь разрушительный ход событий в России за последние десять лет произошёл от того, что власти, бездарно заимствуя посторонние образцы, полностью пренебрегли как самодеятельностью народа, так и его менталитетом и всеми многовековыми духовными и общественными традициями России. Только освобождение этих путей может вывести страну из нынешнего предгибельного состояния.

 

ВЕДУЩИЙ:

А. Моруа писал, что всегда «стремился к тому, чтобы соединить правду и искусство. Это не поэзия или правда, а поэзия и правда». Правда, простота и естественность – эти три великих принципа неустанно провозглашали Н.М. Рубцов и А.И. Солженицын, постоянно акцентируя внимание на противопоставлении таких понятий, как правда и ложь. Главное, как для писателя, так и для поэта: «Жить не по лжи!»

 

ПИСАТЕЛЬ:

Я скажу вам так: сейчас все заняты, в общем, экономикой. И все считают, что если какой-нибудь гений – но пока этих гениев нет – придумает гениальные реформы, если какой-нибудь Международный валютный фонд составит гениальный нам план – а он его не составит, потому что он не пони-

мает, как переходить, как нашу систему преобразовывать… Пока совесть в нас не проснётся – ничего не будет, и никакая экономика нас не спасёт, и государства нам не устроить. Совесть.

 

ПОЭТ:

До конца,

До тихого креста

Пусть душа

Останется чиста!

Перед этой

Жёлтой, захолустной

Стороной берёзовой

Моей,

Перед жнивой

Пасмурной и грустной

В дни осенних

Горестных дождей,

Перед этим

Строгим сельсоветом

Перед этим

Стадом у моста,

Перед всем

Старинным белым светом

Я клянусь:

Душа моя чиста.

 

Пусть она

Останется чиста

До конца,

До смертного креста!

 

ПИСАТЕЛЬ:

Я знаю, что возвращаюсь в Россию истерзанную, ошеломлённую, обескураженную, неузнаваемо переменившуюся, в метаниях ищущую саму себя, свою собственную истинную сущность. Я надеюсь повсюду встречать и выслушивать местных людей, чтобы проверить или исправить свои суждения. Я жду достоверно понять ваше нынешнее состояние, войти в ваши заботы и тревоги – и, может быть, помочь искать пути, какими нам вернее выбираться из нашей семидесятипятилетней трясины.

С сердечной болью призываю то время, когда наш многострадальный народ изведал бы наконец хоть немного света.

 

ПОЭТ:

Вода недвижнее стекла.

И в глубине её светло.

И только щука, как стрела,

Пронзает водное стекло.

 

О вид смиренный и родной!

Берёзы, избы по буграм

И, отражённый глубиной,

Как сон столетий, Божий храм.

 

О Русь – великий звездочёт!

Как звёзд не свергнуть с высоты,

Так век неслышно протечёт,

Не тронув этой красоты,

 

Как будто древний этот вид

Раз навсегда запечатлён

В душе, которая хранит

Всю красоту былых времён…

 

ВТОРОЙ КРИТИК:

Национальная идея стала в настоящее время самым мощным катализатором общественной энергии людей. Во всяком случае, она оказалась более значимой и реальной, чем религиозные и социальные идеи. Солженицын за то, чтобы разрушить коммунистический железобетон, но он очень обеспокоен, как бы всем не погибнуть под его развалинами. В соединении национальной идеи и идеи государства состоит, как я понимаю, одна из существенных линий программы Солженицына, её социологическая и историческая глубина.

 

ПИСАТЕЛЬ:

И сегодня спрашивают о патриотизме – правильно, о патриотизме надо спрашивать. Патриотизм, как я бы выразил, – это цельное и настойчивое чувство любви к своей родине и к своей нации, со служением ей не угодливым, не поддержкою несправедливых её притязаний, но откровенным в оценке её пороков и грехов. Вот это – патриотизм. И патриотизма нечего стыдиться. И патриотизма истинного у нас мало сейчас, он задавлен и осмеян. Ищут какую-нибудь кличку, что-нибудь позорное, чтоб никто слово «патриот» не смел вымолвить. А я вот говорю: я – патриот, и всю жизнь был, и патриотом умру.

 

ПЕРВЫЙ КРИТИК:

Россия, Русь! Храни себя, храни!

Смотри, опять в леса твои и долы

Со всех сторон нагрянули они,

Иных времён татары и монголы.

Так написать мог только истинный поэт, живший болью своей эпохи, патриот земли родной в самом высоком смысле этого слова, потому что мысль «храни» перерастает здесь рамки личного и даже – отчего. Сохраняя любовь и память к своему изначальному, к родимой деревеньке, городу, речке детства, мы тем самым сохраняем любовь к Отчизне и даже больше – ко всему живому на земле.

 

ПОЭТ:

Привет, Россия – родина моя!

Как под твоей мне радостно листвою!

И пенья нет, но ясно слышу я

Незримых певчих пенье хоровое…

 

Как будто ветер гнал меня по ней,

По всей земле – по сёлам и столицам!

Я сильный был, но ветер был сильней,

И я нигде не мог остановиться.

 

Привет, Россия – родина моя!

Сильнее бурь, сильнее всякой воли

Любовь к твоим овинам у жнивья,

Любовь к тебе, изба в лазурном поле.

 

За все хоромы я не отдаю

Свой низкий дом с крапивой под оконцем…

Как миротворно в горницу мою

По вечерам закатывалось солнце!

 

Как весь простор, небесный и земной,

Дышал в оконце счастьем и покоем,

И достославной веял стариной,

И ликовал под ливнями и зноем!..

ВТОРОЙ КРИТИК:

Нет ничего более нелепого, чем пытаться использовать имя Солженицына и его работу в сегодняшней политической борьбе. Александр Исаевич не был политиком, и в публицистике оставался писателем, художником, видя главное зло в нравственном состоянии общества…

Солженицынскую работу важно перечитать для того, чтобы вспомнить и вновь услышать голос человека, который ни-

когда не искал ни в чём личной выгоды и хорошо знал русскую беду.

ПИСАТЕЛЬ:

Я получаю писем несчётное число. Письма и письма. Но из чего состоят эти письма? Это поразительно: большая часть бесчисленных писем, которые приходят ко мне, – это просьбы о заступничестве в инстанциях. Бедняки не имеют никакого пути приступиться ни к какой инстанции – с ними никто не разговаривает. И они в отчаяньи собирают пачки своих дел и посылают… кому же? Писателю. «Разберись, писатель!»

 

ВЕДУЩИЙ:

В своих произведениях и Н.М. Рубцов, и А.И. Солженицын неоднократно обращались к образу писателя-творца, писателя-созидателя, писателя-радетеля и его задаче в современном мире.

 

ПОЭТ:

О чём шумят

Друзья мои, поэты,

В неугомонном доме допоздна?

Я слышу спор.

И вижу силуэты

На смутном фоне позднего окна.

Уже их мысли

Силой налились!

С чего ж начнут?

Какое слово скажут?

Они кричат,

Они руками машут,

Они как будто только родились!

 

Я сам за всё,

Что крепче и полезней!

Но тем богат,

Что с «Левым маршем» в лад

Негромкие есенинские песни

Так громко в сердце

Бьются и звучат!

 

И, славя взлёт

Космической ракеты,

Готовясь в ней лететь за небеса,

Пусть не шумят,

А пусть поют поэты

Во все свои земные голоса!

ПЕРВЫЙ КРИТИК:

Теперь наша история уже вовек не исчезнет, потому что пропущена через человеческое сердце и оплачена живым, не отвлеченным человеческим страданием. Нам просто ещё некогда было читать. История ещё неслась и несётся. Раньше ей это удавалось. Теперь, после опыта Солженицына, уже не удастся.

ПИСАТЕЛЬ:

Спрашивают: «Откуда вы черпали жизненные силы, какая вера вела вас по жизни?» – Я верил в то, что я служу России. И: что я делаю – поможет русской истории. И это давало мне постоянный заряд. Ещё и – любовь к литературе. Это давало мне пружину, постоянную пружину, которая меня двигала. Мне не нужно было никогда, я не помню случая за все годы моей жизни, за все 76 лет, чтобы я себя принуждал к работе, которую делаю. Мне принуждения не надо, и я не нуждаюсь в отдыхе. Просто всегда работаю, постоянно. Я думаю, что в этом и сила.

 

ВТОРОЙ КРИТИК:

/Рубцов/, как и жизнь, литературу брал сердцем, душой, находил то, что ему нужно было в данный конкретный момент. Находил каким-то прирожденным избирательным чувством.

 

ПОЭТ:

В глаза бревенчатым лачугам

Глядит алеющая мгла,

Над колокольчиковым лугом

Собор звонит в колокола!

 

Звон заокольный и окольный,

У окон, около колонн, -

Я слышу звон и колокольный,

И колокольчиковый звон.

 

И колокольцем каждым в душу

До новых радостей и сил

Твои луга звонят не глуше

Колоколов твоей Руси…

ПЕРВЫЙ КРИТИК:

В новых «Крохотках» повторились некоторые образы из мира природы…, образ церкви и вообще мотив веры, размышления об отношении к Родине. Тема Родины не могла не возникнуть после вынужденного разрыва с ней и столь выстраданного возвращения.

 

ПИСАТЕЛЬ:

Сколько же труда кладет земледелец: сохранить зерна до срока, посеять угодно, дохолить до плодов растения добрые. Но с дикой резвостью взбрасываются сорняки – не только без ухода-досмотра, а против всякого ухода, в насмешку. То-то и пословица: лихое зелье – нескоро в землю уйдёт.

Отчего ж у добрых растений всегда сил меньше?

Видя невылазность человеческой истории, что в дальнем-дальнем давне, что в наисегодняшнем сегодня, – понуро склоняешь голову: да, знать – таков закон всемирный. И нам из него не выбиться – никогда, никакими благими издумками, никакими земными прожектами.

До конца человечества.

И отпущено каждому живущему только: свой труд – и своя душа.

 

ВЕДУЩИЙ:

«Есть времена, которые испытывают людские души», – писал Т. Пейн. Тысячам израненных душ несли Н.М. Рубцов и А.И. Солженицын слова веры, надежды и правды.

ПОЭТ:

За всё добро расплатимся добром,

За всю любовь расплатимся любовью…

Спасибо, скромный русский огонек,

За то, что ты в предчувствии тревожном

Горишь для тех, кто в поле бездорожном

От всех друзей отчаянно далёк,

За то, что, с доброй верою дружа,

Среди тревог великих и разбоя,

Горишь, горишь, как добрая душа,

Горишь во мгле – и нет тебе покоя…

ВТОРОЙ КРИТИК:

За горячностью, за которой мы говорим о Солженицыне, чувствуется скрытая растерянность. Мы всё никак не найдём ему определённого ясного места. Будто и «западники», и «славянофилы», давно не зовущиеся так, норовят прописать его по своему «ведомству» и никак не умеют – не помещается. Вот и ходим вокруг, смущаемся, торжественно возглашаем: «пророк». А чего пророк – гибели? Воскресения?

Я вот тоже было сказал «свидетель», разумея свидетеля на Страшном суде при Втором пришествии Господнем. И тут, конечно, первый и лучший из Господних свидетелей за Россию – Александр Исаевич. А всё-таки нет, не то это слово, не вмещает оно всего. Александр Исаевич – обвинитель и обвиняемый, карающий и потерпевший, любящий и негодующий, прокурор и защитник.

Вот уж кто не был из ненавистных Господу «теплохладных». Весь – пламень. Каждую минуту на пределе.

 

ПИСАТЕЛЬ:

Отче наш Всемилостивый!

Россиюшку Твою многострадную

не покинь в ошеломлении нынешнем,

в её израненности, обнищании

и в смутности духа.

Господи Вседержитель!

Не дай ей, не дай пресечься:

не стать больше быть.

Сколько прямодушных сердец

и сколько талантов

Ты поселил в русских людях.

Не дай им загинуть, погрузиться во тьму, –

не послуживши во имя Твоё!

Из глубин Беды –

вызволи народ свой неукладный.

ПЕРВЫЙ КРИТИК:

Попробуйте-ка прочитать или пропеть «на разрыв аорты»:

В горнице моей светло,

Это от ночной звезды.

Матушка возьмёт ведро,

Молча принесёт воды…

Не получится. Здесь требуется не надрыв, а молитвенная тишина.

 

ПОЭТ:

Высокий дуб. Глубокая вода.

Спокойные кругом ложатся тени.

И тихо так, как будто никогда

Природа здесь не знала потрясений!

 

И тихо так, как будто никогда

Здесь крыши сёл не слыхивали грома!

Не встрепенётся ветер у пруда,

И на дворе не зашуршит солома,

 

И редок сонный коростеля крик…

Вернулся я – былое не вернётся!

Ну что же? Пусть хоть это остаётся,

Продлится пусть хотя бы этот миг,

 

Когда души не трогает беда,

И так спокойно двигаются тени,

И тихо так, как будто никогда

Уже не будет в жизни потрясений.

 

И всей душой, которую не жаль

Всю потопить в таинственном и милом,

Овладевает светлая печаль,

Как лунный свет овладевает миром…

ВЕДУЩИЙ:

По мнению Глеба Горбовского, отличить подделку от правды могут только чуткие и талантливые читатели, а также – Время. Стихи Н.М. Рубцова, проза А.И. Солженицына, радетелей Земли Русской, воспринимаются нами, читателями, живущими в ХХI веке, такими же знаковыми явлениями времени, как и современниками авторов. Также волнуют, тревожат. По-другому быть и не может!

 

Валерий Савин

г. Петровск

 

ПИСЬМО ПРОФЕССОРУ

107014, г. Москва

Б. Остроумовская, д.13, кв.7

доктору филологических наук

профессору кафедры истории русской

литературы филологического факультета МГУ

Журавлёвой Анне Ивановне

Уважаемая

Анна Ивановна!

Получил от П.А. Фролова Ваше письмо, прочитал его внимательно, и меня охватило чувство дикого одиночества и ощущение заговора против моей личности. Вы пишите, что я предлагаю новое прочтение автографа поэта. Нет, Анна Ивановна, не предлагаю, а доказываю, что существующий перевод неверный и фальсифицирован. Вот Вам признаки фальсификации. У Лермонтова «ein» вне скобок и написано с маленькой буквы, в изданиях «ein» пишется с заглавной буквы и заносится в скобки. Третье слово у поэта начинается с готической заглавной (бэ) и оканчивается готической «r» (эр), а в изданиях слово начинается с латинской L (эль) и оканчивается на «н» (эн). В первом слове у Лермонтова серединная буква «н» (эн) и окончание «r» (эр) имеют разное прочтение: две разные буквы не могут в одном слове звучать одинаково (эн). У поэта в скобках написано одно слово с маленькой буквы (trаuеrspiel), а в изданиях в скобках уже два слова и «trаuеrspiel» даётся с заглавной буквы. Разве это не фальсификация?

Далее, Вы пишите: «…специалисты решительно не согласились, что «und» следует читать «ward». Или плохие специалисты, или лукавят. Обратите внимание, как Лермонтов пишет готические буквы «u», «n», «d». Если бы он написал союз вместо глагола, то выглядело бы это так: «йн д», что никак не соответствует второму слову в автографе. И второе: если написан союз «und», как считают «специалисты», то

 

с каким словом согласуется «ein», которое у поэта стоит в конце предложения? По правилам грамматики немецкого

 

языка «ein» в конце предложения является отделяемой приставкой глагола, а глагол в немецком простом предложении стоит на втором месте после подлежащего, с которого начинается простое предложение. Следовательно: то, что «специалисты» считают союзом, лишний раз доказывает, что это – глагол, а именно: – ward – werdеn – еinwerden.

Дадим латинскую запись готического автографа М.Ю. Лермонтова: «Menscher ward Beidenschafter ein (trauerspiel). Разберём предложение (автограф) по частям.

1. Menscher – множественное число от существительного das Mensch – дрянь (о женщине).

2. ward – от глагола werden – становиться, делаться, превращаться.

3. Beidenschafter – сложное имя существительное, которое образовано: неопределённое местоимение beide (beiden – дат. падеж.) – оба, пара, два и т.д. и существительного der Schaft (множественное число по 3 типу – die Schafter) – сaпoг (голенище) и др.

4. еin – отделяемая приставка глагола, указывает на завершенность действия (глагол прошедшего времени) и соответствует в русском языке приставке «с».

5. trauerspiel – слово нельзя переводить существительным (трагедия), так как отсутствуют определённый артикль «das», который в данном случае необходим, и заглавная буква в начале слова. Данное слово является сокращённой формой двойного глагола прошедшего времени: trauerspielen=trauern+ spielen, где trauern – печалиться, проливать слезы, оплаки-
вать, носить траур, и spielen – играть, шутить, веселиться, разыгрывая сцену, и др.

Таким образом, в переводе на русский язык имеем:

1. Дряни сделались парой сапог (веселились-прослезились);

2. Дряни стали парой сапог (веселились-прослезились);

3. Дряни превратились в пару сапог (веселились-прослези-

лись).

Так как в немецкой речи «дрянь» относится только к женщине, то в русском переводе необходимо вводить определяемое слово. С учётом содержания драмы определяющим словом является «бабы».

«Дрянь бабы – два сапога пара (веселились-прослезились)» 1830 года М. Лермантов.

Это, так сказать, дословный перевод. С учётом характеров основных героев пьесы напрашивается смысловой перевод: «Мерзавка на мерзавке…(веселились-прослезились)».

Что касается жанра пьесы, то, на мой взгляд, это – трагикомедия. Я в этом уверен. Возвращаясь к переводу автографа поэта, отмечу, что прошедшего времени глагол, «еinwerden» можно перевести деепричастием. Тогда получим:

1. «Дряни, ставшие парой сапог (веселились-прослезились)».

2. «Дряни, сделавшиеся парой сапог (веселились-прослези-

лись)»;

3. «Дряни, превратившиеся в пару сапог (веселились-прослезились)».

Главный хранитель Государственного музея заповедника М.Ю. Лермонтова в Пятигорске – Н.В. Маркелов в своём письме ко мне пишет: «Содержание лермонтовской трагедии не даёт повода к тому, чтобы её название написать по-немецки». Я с ним согласен. А Вы, Анна Ивановна, согласны? Николай Васильевич, как и Вы, проводит сравнение названий произведений М. Лермонтова и Ф. Шиллера. Поскольку Ваши рассуждения стереотипны, я должен повторить: название немецкой трагедии переведено на русский язык почти правильно и красиво – «Коварство и любовь». У Лермонтова перевод с немецкого языка на русский – «Люди и страсти» – по стилю и словосочетанию неправильный. Страсть, как и душа, принадлежит человеку, и нельзя часть от целого выдавать за независимое целое. Правильно сказать «Людские страсти» или «Человеческие страсти». Мы же не говорим «Люди и любовь», но «Людская любовь» или «Человеческая любовь». Если крылатое выражение «Любовь земная» построить из двух подлежащих, соединённых союзом «и», то получим «Любовь и земля». Глупость. Такая же глупость в переводе лермонтовского автографа. А как можно сравнивать неправильное с правильным, глупость с красотою, патологию с физиологией и при этом ещё любоваться глупостью или патологией? Сначала нужно облагородить словосочетание. Лермонтов не допустил бы такой неуклюжести. Искаженный перевод

названия драмы Лермонтова и сравнение его с названием трагедии Шиллера – кощунство над памятью двух гениев. Мы

часто произносим красивые слова, которые не имеют никакого значения, а при тщательном анализе оказываются ложными. Пришло время приносить извинения над могилой немецкому драматургу, и тем самым реабилитировать русского поэта.

Когда мы следим за жаркими дебатами, у нас язык не поворачивается сказать: «Люди и страсти накаляются!» Мы с легкостью восклицаем: «Людские страсти накаляются!» И это правильно. Если бы Лермонтову нужно было в заглавии указать «Людские страсти», он написал бы: «Die menschlichen Leidenschaften». Но у него написано иначе. Почему? Это первый момент. Второй момент. Немецкое слово «der Mensch» имеет перевод – человек, человеческий род. Во множественном числе переводится – люди, но люди – неопределённая человеческая толпа, масса. Когда же речь идёт о конкретном обществе людей, употребляется другое слово – die Leute. И если бы поэт имел в виду людей своего круга, он должен был употребить это слово – die Leute. Третий момент. Во времена М. Лермонтова слово «люди» означало «прислуга». А поскольку события в драме происходят в обществе господ, то название должно было быть: «Господские страсти», «Страсти господ» или «Страсти среди господ». Писали же современники поэта: «Господа Головлевы», «Дворянское гнездо» и т.д. Чего это вдруг Лермонтов, создавая произведение о господах, в название сочинения вносит их слуг? Историческая нелогичность?

Я не сторонник проводить сравнительные линии в творениях великих мастеров. Меня интересует и волнует индивидуальность. Черты общего можно обнаружить в любом творчестве: каждый имеет своих учителей, и творчество отдельных мастеров представляется звеньями единого процесса в мировой литературе. Обнаружить отличие, особенно у «близнецов-братьев», гораздо сложнее, но интереснее – на мой взгляд. У Ф. Шиллера трагедия обусловлена коварством вокруг влюблённых – Фердинанда и Луизы, а у М. Лермонтова – коварством вокруг отца с сыном – Николая Михайловича Волина и Юрия Волина. Юрий Волин погибает не от чувств

 

к Любови, которую он ошибочно подозревает в измене, а от проклятий, которые насылает на него родной отец. Прокля-

 

тый отцом, сын перед смертью завещает своему слуге Ивану: «У тебя есть дети… Не проклинай их никогда».

Кто же повинен в том, что отец проклял сына? Два человека: помещица Марфа Ивановна Громова и горничная Дарья. Это они разыгрывают «спектакль», подбрасывают записки, распускают слухи, стараясь поссорить родные души. Это они радовались, веселились, когда им удалось, наконец, вызвать ссору между отцом и сыном, и это они прослезились, когда Юрий покончил с собой.

Как же Лермонтову не называть их «Дрянь бабы», которые, как «Два сапога пара», всюду вместе, всюду творят зло, – и за разбитую хрустальную кружку поварёнка Ваську секут на конюшне?

Когда М. Лермонтов писал драму, отцу, Юрию Петровичу, оставалось жить чуть более года. Судьбе угодно было распорядиться так, что смерть этого несчастного человека стала чёрным подарком поэту в день его семнадцатилетия. Прощаясь с отцом, поэт у родного гроба утверждает: «Но ты свершил свой подвиг, мой отец».

Нет, Елизавета Алексеевна Арсеньева (Столыпина) ни в чем не желала уступить уже больному зятю. Даже богатое наследство подписала внуку на унизительных условиях.

Арсеньева ревностно следила за творчеством внука, читала все его сочинения. Чтобы не вызвать гнев бабушки, юный поэт, понимая в какой зависимости он от неё находится, завуалировал русскую поговорку немецкими словами, да ещё готическим письмом. Немецким языком молодой Лермонтов характеризует свою бабушку кратко и хлёстко – «Дрянь». Да ещё равняет её с «холопкой» Дашкой. Вот в чём секрет немецкого автографа поэта.

В студенческие годы передо мной встал вопрос: зачем М. Лермонтову нужно было русскую драму озаглавить по-немецки? Многие годы мне не удавалось отыскать автограф поэта. Но три года назад П.А. Фролов прислал мне ксерокопию автографа – и я смог ответить на данный вопрос.

P.S. Анна Ивановна, Вы обратили внимание, я написал: «У Ф. Шиллера перевод названия драмы звучит почти правильно и красиво?» Так, вот что значит «почти». В немецком языке слово «коварство» имеет более точное и единственное произношение – die Tücke, а немецкое слово die Kabale имеет несколько переводов на русский язык: интриги, козни, происки и (устаревшее!) коварство. Какой вариант перевода выбрать? Немецкий союз «und» переводится на русский язык – и, а, да, может указывать на противопоставление. И только немецкое «die Liebe» имеет единственный перевод – «любовь». Как сделать перевод адекватным сюжету, отображающим главную идею произведения?

В русской речи слово «любовь» при союзе «и» всегда стоит на первом месте: «Любовь и страдание», «Любовь и ненависть», «Любовь и зло» и т.д. У А.С. Пушкина: «Любви все возрасты покорны». А что бы ему не сказать: «Все возрасты любви покорны»? В русском языке положительные слова всегда стоят впереди отрицательных слов. Правильно сказать «Пограничник и враг» и неправильно «Враг и пограничник». Вот почему при переводе «Kabale und Liebe» слово «любовь» необходимо поставить на первое место. Поставили: «Любовь и коварство». А звучит коряво. Знаете почему? Содержание слогов в словах разное. Вот тут и надо «Коварство» заменить на слово из двух слогов. А что там по значению? Козни! Заменим: – «Любовь и козни». Уже звучит лучше, как признание главной героини Луизы: «Перед кознями ада я бессильна». Но! «Любовь» – чувство, а «коварство» и «козни»-злонамеренные действия. Можно ли объединить союзом «и» чувство и действие? Это всё равно, что сказать: «Движение и ненависть» или «Любовь и пробежка». А потому при переводе «Kabale und Liebe» союз «und» лучше исключить и получить более точный и правильный перевод по смыслу и словосочетанию: «Затравленная любовь». И здесь не имеет значение, что «затравленная» по-немецки звучит «verhetzenliche». Слова «коварство», «козни» и «травля» – синонимы в русском языке. На месте переводчика я предложил бы два варианта перевода: 1) «Любовь и козни»; 2) «Затравленная любовь». Меня больше устраивает второй вариант. Вот, Анна Ивановна, как многое зависит от переводчика.

А теперь о главном. Фридрих Шиллер работал над своей пьесой с осени 1782 года по сентябрь 1783 года. Пьесу, ме-

 

щанскую трагедию, он озаглавил «Луиза Миллер». В письмах

он признавался: «Луиза в пять часов утра уже гонит меня прочь из постели». Первое представление пьесы состоялось в середине апреля 1784 года на сцене Менгеймского театра. И вот тогда ведущий актер театра и драматург Август Иффланд заменил название драмы «Луиза Миллер» на «Коварство и любовь». Отсюда ясно, что любая оценка названия драмы «Коварство и любовь» и его сравнения следует относить не к Шиллеру, а к Иффланду.

Анна Ивановна, я, наверное, первый в России, кто смело утверждает, что драмы Шиллера и Лермонтова роднит то, что названия этих сочинений не принадлежат их авторам. Сделаем выписку названий двух драматических произведений по принадлежности их авторам.

Шиллер, – «Луиза Миллер», осень 1782 года до апреля 1784 года.

Иффланд, – «Коварство и любовь», – апрель 1784 года по настоящее время.

Лермонтов, – «Люди и страсти», – ошибочный перевод (фальсифицированный) неизвестного переводчика до 2003 года.

Лермонтов, – «Дрянь бабы – два сапога пара» (веселились-прослезились) или «Мерзавка на мерзавке» (веселились-прослезились), – 2003 год. Перевод Савина В.С.

Некоторые авторы (Л. Шаталова, А. Басманов, В. Мануйлов) говорят и пишут о «тайнописи» М. Лермонтова. Возможно, готический автограф поэта следует отнести к его «тайно-писи»? Хотя при отсутствии верхоглядства и наличии «дотошности» (П.А. Фролов) готический автограф Лермонтова вполне читаем.

С уважением и несогласием

Савин Валерий Степанович