А.Ф. Лосев Дерзание духа. – М.: Политиздат, 1988. – с. 153–170.

Томск 2007

 

РАЗРАБОТАНЫ И РЕКОМЕНДОВАНЫ секцией гуманитарной подготовки научно-методического Совета ТГАСУ.

 

Составитель: доцент Новиков И.А.

 

 

Методические указания предназначены для студентов всех факультетов при изучении курса «Философия»

 

 

Вместо введения

 

План семинарского занятия

1. Возникновение древнегреческой философии. Её истоки. Отличительные особенности древнегреческой философской мысли.

2. Учение о Первоначале и становление античной картины мира:

а) Космос в понимании античных натурфилософов

б) образ мира в философии Гераклита и Парменида

в) Платон и его учение об идеях

г) Аристотель и его учение о субстанции

 

 

У истоков диалектики

 

В движении идеи материального первоначала внутренне уже заключена диалектика. Но должно было пройти некоторое время, чтобы она была замечена, выявлена и превращена в самостоятель­ный объект размышлений. И здесь опять проявился гений Анакси­мандра. Он намечает ту линию рассуждений о первоначале, кото­рая, как уже отмечалось, в дальнейшем разовьется в важнейшую концепцию первоначального философствования, а именно, в античную диалектику, в частности в учение о единстве и борьбе противоположностей. У античной диалектики как более или менее цельной концепции есть своего рода предыстория — когда диалек­тические идеи еще не сложились, но уже забрезжили на философ­ском горизонте.

Анаксимандр, как мы видели, сопоставляет первоначало в его чисто материальном облике, например воду и огонь: он рассмат­ривает разные стихии, разные виды существования материального, скажем, твердое и жидкое, сухое и влажное. И рассуждает так: ни одно из них не может быть отделено от другого, ни одно не может быть возвышено над другим, потому что одно из другого рождает­ся. Материальные состояния родственны, равноправны, и именно поэтому из одного может возникнуть другое: сухое может увлаж­ниться, влажное — высохнуть, холодное — стать горячим, горячее — остынуть. Иными словами, наблюдаются взаимопереходы между материальными состояниями, их взаимосвязи, которые в свою очередь неоднородны: среди них есть взаимодействия, которые ум человеческий отнюдь не случайно выделяет для более пристального рассмотрения. И тут намечаются существенные различия между дофилософской и ранней философской диалектикой, даже если последняя выступает в своей зародышевой форме. Не обязательно быть философом, чтобы заметить изменчивость вещей, взаимо­переходы состояний. Что сухое увлажняется, горячее охлаждается, люди наблюдают уже в повседневном опыте. Философы же показывают — и как раз благодаря идее первоначала, что проти­воположные состояния чем-то объясняются, что они как бы сосре­доточены в едином и из единого основания "выделяются". А единое не тождественно ни той, ни другой противоположности. Значит, если первооснова — апейрон, то именно апейрон дает начало рождению и гибели, "из" апейрона "происходят" эти и другие противоположности. Так философия движется к важнейшей из своих идей — идее единства и противостояния противоположно­стей, идее, которую Гегель позднее назовет проблемой "основания" противоположностей. Аристотель отмечает: „...противоположности [изначально] наличны в одном и выделяются из него, как говорит Анаксимандр" (16; 121).

Или свидетельство Симпликия, не избежавшего терминоло­гической модернизации: „Так, Анаксимандр говорит, что противо­положности, содержащиеся в наличии в субстратном бесконечном теле... выделяются [из него], первым назвав субстрат началом... Противоположности же суть: горячее, холодное, сухое, влажное и др." (Там же). Эта идея приобретает у Анаксимандра, по свиде­тельству Псевдо-Плутарха, космогонический характер — с ее помо­щью философ стремится объяснить рождение мира. Анаксимандр говорил, свидетельствует Псевдо-Плутарх, что "при возникновении этого космоса из вечного [?] выделилось нечто чреватое... горячим и холодным, а затем сфера пламени обросла вокруг окружающего Землю аэра [холодного тумана], словно кора вокруг дерева. Когда же она оторвалась и была заключена внутрь неких кругов, возникли Солнце, Луна и звезды" (10; 118). Вот он, новый тип космогонической гипотезы — гипотезы философской, где роль рождающегося перво­начала играет апейрон, а роль силы, побуждающей к рождению стихий и воплощающейся в них, — выделяющиеся "из" апейрона противоположности.

Мысли, идеи Анаксимандра логично вытекают из того, что было сказано Фалесом, и переливаются в то, что будет сказано уже его последователями, например, Анаксименом или Гераклитом.

Анаксимен одновременно и последователь Фалеса, и продолжа­тель линии Анаксимандра. И ему представляется, что можно найти такое первоначало, которое будет отвечать и идее Фалеса, и тем требованиям, кои выдвинул Анаксимандр: он считает началом воз­дух и бесконечное (τδάπειρον). Первоначалом — таков, по сущест­ву, логический путь мысли Анаксимена — должна стать самая бескачественная из материальных стихий (не обладающая всеми теми заметными и определенными качествами, которыми обладает, например, вода). А все же это должно быть качественное перво­начало, которое человек способен так или иначе видеть, ощущать. Значит, делает вывод Анаксимен, первоначалом должен стать Воз­дух как стихия природы. Воздух, как он полагал, более обширное, более "беспредельное" начало, чем вода. И в самом деле, огра­ниченность водных пространств, возможность высыхания каких-то тел — все это заметно невооруженному взгляду. Воздух же трудно увидеть, он — стихия, которая не имеет цвета, лишена обычных "телесных" качеств. Как правильно отмечают некоторые интерпре­таторы, воздух у Анаксимена не был ни газом, ни вообще чем-то таким, что может на наших глазах изменять свои качественные со­стояния. Речь шла скорее о воздухе — "образе" всеобщей стихии. Слово "воздух" наполнялось у Анаксимена все более символичным, обобщенным, абстрактным содержанием. Но последний шаг в сто­рону первоначала, подобного апейрону, мыслитель не готов был сделать. Поэтому Анаксимен — философ, во времени следовавший за Анаксимандром, — логически может быть скорее поставлен на промежуточную ступень между Фалесом и Анаксимандром.

Качественно новый шаг в философии суждено было сделать выдающемуся мыслителю древности — Гераклиту из Эфеса. Его по праву можно причислить к создателям первоначальной формы философской диалектики.

 

Глава 3. РОЖДЕНИЕ И ПРЕОБРАЗОВАНИЕ

ПЕРВЫХ ДИАЛЕКТИЧЕСКИХ ИДЕЙ В ЗАПАДНОЙ

ФИЛОСОФИИ

 

1. ГЕРАКЛИТ ЭФЕССКИЙ И НОВЫЙ ОБРАЗ ФИЛОСОФСКОЙ МУДРОСТИ

 

Годы жизни Гераклита Эфесского точно неизвестны. Пред­полагают, что он был "в расцвете сил" в 69-ю Олимпиаду, т.е. в 504-501 гг. до н.э. (1; 176). Гераклит родился в Ионии, в Малой Азии, в греческом городе-государстве Эфесе. В VII—VI вв. до н.э. Эфес вместе с другими полисами греческого мира прошел через процесс демократизации; власть перешла от царского и аристокра­тических родов к демократическим слоям населения, что имеет прямое отношение к Гераклиту Эфесскому. Он происходил из царского рода. По свидетельству Страбона (22А2), цари-жрецы (басилевсы) Эфеса происходили от Андрокла, сына афинского царя Кодра. Однако в то время Гераклит уже не только не мог притязать на связанные с его родословной привилегии, но и по соб­ственной воле отказался даже от тех, которые все еще выпадали на долю представителей свергнутых царских родов или потомков ари­стократии. Он отказался от царского сана, по сути дела номиналь­ного, уступив его своему брату (1 (6); 177), и поселился при храме Артемиды Эфесской.

Живя при храме, Гераклит, согласно свидетельствам, проводил время очень странным для "нормального" человека образом: иногда играл с детьми в кости и в другие детские игры; иногда предавался "праздным" размышлениям. Греки дивились: потомок царского рода выбрал путь бедности. Но о Гераклите-мудреце они нередко вспоминали и в связи с серьезными для города обстоятель­ствами. Так, эфесцы, признав его одним из выдающихся мудрецов, полагали, что он может дать Эфесу наиболее мудрое законодатель­ство. Но когда эфесцы, по свидетельству Диогена Лаэртия, "проси­ли его дать им законы, он пренебрег их просьбой, сославшись на то, что город уже во власти дурного государственного устройства" (1 (2); 176).

Есть свидетельства и о том, что к Гераклиту присылали своих послов афиняне. Узнав о нем как о выдающемся философе, жители Афин захотели увидеть Гераклита в своем городе, услышать его, поспорить с ним. Гераклит отказался и от этого (1(12);178). Созда­ется впечатление, что он сознательно и упорно вел уединенную жизнь ученого, философа, своего рода отшельника. "Впав под ко­нец в человеконенавистничество и став отшельником, — свидетель­ствует Диоген Лаэртий, — он жил в горах и питался травами и растениями. Заболев от этого водянкой, он спустился в город и, говоря загадками, спрашивал у врачей, могут ли они из ливня сделать засуху" (1 (3); 176).

Так же, как и другие "первые философы", Гераклит, согласно свидетельствам, написал сочинение «О природе». Диоген Лаэртий сообщает, что оно делилось на три основные части: в первой речь шла о Вселенной, во второй — о государстве, в третьей — о бого­словии (1 (5); 177). Этим опровергается возможное представление о том, что сочинение «О природе» посвящено природе лишь в соб­ственном, узком смысле слова. И можно предполагать, что в нем могло быть рассуждение о сущности, о сути всего существующего. Тогда сочинение, разделенное на раздумья о Вселенной (то есть собственно о природе), о государстве и о божестве, и заключает в себе три самых главных сюжета, которые занимали всех древне­греческих философов, а вслед за ними философов других стран и эпох.

Гераклита современники порой считали дерзким, надменным человеком, не удосуживающимся разъяснить свои мысли-загадки, мысли-шифры. Греки называли его Темным. Диоген Лаэртий сви­детельствует: „Говорят, Еврипид дал ему [Сократу] сочинение Гераклита и спросил о его мнении. Тот ответил: „Что понял — великолепно, чего не понял, думаю, тоже, а впрочем, нужен прямо-таки делосский ныряльщик" (4; 179). Возникла целая литература, посвященная возможным толкованиям этого прозвища Гераклита. Так и остается неясным, назвали ли его Темным потому, что он пи­сал на поэтическом, не очень понятном языке, или потому, что был склонен к афоризмам, звучавшим парадоксально, иногда вызы­вающе. Или потому, что задавал своим читателям, слушателям загадки, не предлагая разгадок. Или потому, что любил игру слов.

Не придавал ли Гераклит своим сочинениям малопонятную форму намеренно? Это могло соответствовать его философскому убеждению, выраженному в словах: „Природа любит прятаться" (8; 192)*... Во всяком случае, так полагал Цицерон, оправдывая Гераклита: „[Темнота] не заслуживает упрека в двух случаях: либо если привносишь ее намеренно, как Гераклит, "который известен под прозвищем Темный, ибо слишком темно о природе вещей рас­суждал он", либо когда непонятность речи обусловлена темнотой предмета..." (4; 180). Впрочем, "темен", непривычен был и предмет Гераклита: речь ведь шла о скрытой природе вещей, о труднейшей для постижения диалектике мира. Главным материалом для раз­мышления является само наследие, оставленное Гераклитом. Сохранилось более 100 фрагментов из его работ, которые специа­листы считают подлинными (в упомянутом издании А.В. Лебедева 114 фрагментов представлены как подлинные, еще 11 — как сомнительные).

Размышления над фрагментами и реконструкция жизни, спосо­бов мышления Гераклита сопряжены с множеством трудностей. Действительно, фрагменты — и потому, что это отрывки, и пото­му, что Гераклит высказывался и изъяснялся "темно", — иногда загадочны, парадоксальны. Поэтому толкование, которое дает каж­дый из интерпретаторов, остается не более чем историко-философ­ской гипотезой.

Гераклит как человек и мыслитель, видимо, в какой-то мере отличался от философов милетской школы. Так, среди материалов, приписываемых Гераклиту, почти нет фрагментов астрономическо­го, математического характера и т.д. Можно высказать предполо­жение, что специальные преднаучные размышления, какие занима­ли много места у Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена, Гераклита уже почти не интересовали. Его в гораздо большей мере привлека­ло философское размышление, которое у него частично является абстрактным, а частично еще переплетается с множеством конкрет­ных сюжетов. Несомненно и то, что Гераклита больше, чем его предшественников, волнуют, становясь объектом философских раз­думий, социальные, этические, нравственные вопросы.

 

Мудрец и толпа

 

Иногда стиль и направленность размышлений Гераклита ставят в прямую связь с его происхождением из царского рода; отсюда-де его презрение к толпе, к большинству, к демократии и демократиз­му. Но Гераклит немногих "наилучших" выделяет совсем не по знатному происхождению, тем более не из-за богатства. Гераклит, безусловно, на стороне тех, кто делает выбор в пользу ценностей духа и добра. С нескрываемым осуждением относится он к людям, стяжающим материальные блага и богатства, неумеренным в удов­летворении своих желаний: „Не к добру людям исполнение их желаний" (71; 234). Но при этом специально обсуждается пробле­ма именно плотских, материальных желаний. И здесь Гераклит выражает свои ценностные предпочтения вполне определенно: „Лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу — брен­ным вещам, а большинство обжирается, как скоты" (95; 244). Характерной для Гераклита иронией проникнуты следующие слова (свидетельство Климента Александрийского): „Ищущие золото много земли перекапывают, а находят мало" (10; 193).

К чему же должен стремиться человек? Может ли он бороться со своими житейскими страстями и одолеть их? Один из главных пороков, против которых с истинной страстью выступает Гераклит, — это невежество. А оно многолико. Невежественны те, кто подда­ется обманчивому человеческому мнению, кто ленив в размышле­нии, кто в погоне за богатствами не занимается совершенствовани­ем своей души. Распространенный вид невежества таков: люди ве­рят в то, что им внушают. Гераклит с возмущением говорит о таких людях и противопоставляет толпе — "наилучших": „Один мне — тьма (десять тысяч. — Н.М.), если он наилучший" (98; 245).

Кого же относит Гераклит к "наилучшим"? "Наилучшие" — как раз те, кто размышление, совершенствование души предпочита­ет "скотскому" пресыщению чисто материальными благами. Но "наилучшие" — не просто люди, которые приобретают знания, хотя размышлять, рассуждать, накапливать знания, конечно, очень важно. Для Гераклита уже разумение есть своего рода доброде­тель. И каждый человек может развить в себе благодетельную спо­собность к размышлению, к познанию самого себя. Следовательно, Гераклиту неверно приписывать мнение, согласно которому люди от рождения или в силу своего происхождения склонны или не склонны, способны или не способны к размышлению и самопозна­нию. Нет, такая способность, согласно Гераклиту, в принципе дана всем людям, нужно лишь правильно воспользоваться ею. Мудрец из Эфеса снова и снова атакует пагубное, по его мнению, упот­ребление людьми души, дарованной им и доступной совершенст­вованию.

Толпу, по убеждению Гераклита, и составляют люди, которые не дали себе труда расстаться с невежеством, легковерием и устре­миться на путь мудрости. Мудрых людей вообще очень мало — большинство к мудрости так и не приобщается. При этом Гераклит наиболее яростно борется даже не против людей, которые легко верят чьим-то мнениям, — главный удар направлен против тех, кому верит толпа, кто в глазах толпы слывет многознающим. Вот свидетельство Климента Александрийского: „Ионийские Музы [= Гераклит] дословно говорят, что большинство, т.е. мнимомудрые, 'следуют певцам деревенской черни и поют мелодии (номосы) <толпы>, того <не> ведая, что многие — дурны, немногие — хороши'"(101 (Ь); 247). В версии Прокла то же изречение Герак­лита звучит так: „В своем ли он уме? В здравом ли рассудке? Они дуреют от песен деревенской черни и берут в учителя толпу, то­го не ведая, что многие — дурны, немногие — хороши" (101 (а); 246).

Своим согражданам Гераклит бросает жесткое обвинение в том, что они не терпят в своем городе "наилучших", т.е. мудрейших и достойнейших людей. "Эфесцы заслуживают того, чтобы их пе­ревешали всех поголовно за то, что изгнали они Гермодора, мужа из них наилучшего, сказавши: 'Среди нас никто да не будет наи­лучшим! А не то быть ему на чужбине и с другими!'"(105 (а); 247). Поскольку с поведением эфесцев перекликаются действия индивидов и народов, живущих в наши дни, надо полагать, не устарело и страстное разоблачение Гераклита.

В ряд многознающих, но не мудрых включен даже Пифагор, которого Гераклит, не стесняясь в выражениях, называет "мошен­ником", "предводителем мошенников", "изобретателем надуватель­ства" (17, 18; 196). Гераклит, таким образом, отваживается высту­пить против распространенных в народе способов мысли, против обычного понимания мудрости, а заодно и против высших автори­тетов древнегреческой культуры. Какой же грек не чтил Гесиода или Гомера? Но, во-первых, и мудрые могут ошибаться, почему и не следует создавать чей бы то ни было культ. "Люди были обмануты явлениями, подобно Гомеру, даром что тот был мудрее всех эллинов. Ведь и его обманули дети, убивавшие вшей, загадав: «что видали да поймали, того нам поубавилось, а чего не видали и не поймали, то нам в прибыток»" (21; 197). Во-вторых, Гомеру не свойственна мудрость в строгом смысле слова, мудрость, возник­шая уже вместе с философией, а доступно лишь многознание. И хотя "многого знатоками должны быть любомудрые мужи" (7; 191), истинная мудрость принципиально отличается от многознания. Гераклит изрекает: „Многознание уму не научает, а не то научило бы Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем" (16 (а); 195).

В другом фрагменте из Гераклита читаем: „Гомер стоил того, чтобы его выгнали с состязаний и высекли, да и Архилох (Извест­ный греческий эпический поэт. — Н.М.) тоже" (30; 203). Или о Гесиоде: „Учитель большинства — Гесиод: про него думают, что он очень много знает — про того, кто не знал [даже] дня и ночи!" (43; 214). Чего же не знал Гесиод? Что день и ночь "суть одно" (там же), т.е. он не знал диалектики, а потому не заслужи­вает имени мудрого. Тем самым Гераклит четко отвергает мифоло­гически-поэтический способ рассуждения. И когда самого Геракли­та упрекают в склонности к образному, символическому языку, который сродни языку мифов, то, видимо, не принимают в расчет неприязнь его к Гесиоду, Гомеру, к другим поэтам, создателям мифов. А также то, что Гераклит пытался выработать пусть и сим­волически-образный, но уже и немифологический стиль размыш­ления и письма. Достается от Гераклита и греческим мистикам. Вот красноречивое свидетельство Климента Александрийского: „Кому прорицает Гераклит Эфесский? «Бродящим в ночи (магам), вакхантам, менадам, мистам*. Это им он грозит посмертным воздая­нием, им провещает огонь, ибо «нечестиво они посвящаются в то, что считается таинствами у людей/' (87 (а); 240).

"Невежеством" у Гераклита объявляется и "почтенная" вера в некоторые религиозные культы. Гераклиту свойственна бого­борческая тенденция, воплощающаяся в некоторых его фрагментах. Гераклит развенчивает дионисийский культ, который был так чтим в Греции, остроумно и метко критикует людей, поддерживающих культ Диониса.

Итак, критическая в адрес религии и мифологии, бого­борческая тенденция, критика всяких мистерий и культов, т.е. собственно народного суеверия, — все это характерные отличия философии Гераклита. Он как бы объединяет многие ненавидимые им суеверия в собирательный образ "невежества", которое овла­девает легковерной толпой. И в принципе Гераклит был прав; ведь большинство греков в его время поклонялись богам, отдавая предпочтение то тем, то другим религиозным культам. Критика Гераклита в адрес соотечественников не является, стало быть, беспочвенной: он отважно выступает против всегреческих предрас­судков и невежества.

Но, может быть, Гераклит вообще был циником, о которых принято говорить, что у них нет за душой ничего святого? Может быть, он просто подсмеивался над греками и не хотел ни о чем рас­суждать серьезно? Иногда Гераклиту приписывают именно такой способ поведения: он-де намеренно развенчивал все то, что грекам было особенно дорого. Но у Гераклита есть целый ряд фрагментов, в которых об общегреческих ценностях говорится всерьез. Напри­мер, о павших в бою он говорит: „Убитых Аресом боги чтут и люди" (96 (а); 244). Столь же серьезно и приподнято высказывает­ся Гераклит о "наилучших" людях, достойно встретивших смерть: „Чем доблестней смерть, тем лучший удел выпадает на долю [умерших]" (там же). Есть в философии Гераклита, так сказать, ценность всех ценностей, которой он по-настоящему поклоняется. Речь идет о законе. "Народ, — говорит Гераклит, — должен сра­жаться за попираемый закон, как за стену [города]" (103; 247). Очевидно, имеется в виду не всякий наличный закон какого угодно государства. (Недаром же Гераклит отказался законодательство­вать в Эфесе!) Но ценность истинного закона для него — не про­сто высокая, но абсолютная. Эта мысль встречается позднее у Сократа и Платона.

 

Идея логоса

 

Философ Гераклит изображает логос как то, познание чего тре­бует совершенно особых усилий и предполагает изменение обыден­ных установок сознания. Логос — "слово", "речь" самой вечной природы. Об этом важнейший фрагмент Гераклита, переданный Секстом Эмпириком: „Эту вот Речь (Логос) сущую вечно люди не понимают и прежде, чем выслушать [ее], и выслушав однажды. Ибо, хотя все [люди] сталкиваются напрямую с этой вот Речью (Логосом), они подобны незнающим [ее], даром что узнают на опыте [точно] такие слова и вещи, какие описываю я, разделяя [их] так, как они есть. Что же касается остальных людей, то они не осознают того, что делают наяву, подобно тому как это­го не помнят спящие" (1; 189). Что же выясняется о логосе в пер­вую очередь из фрагментов Гераклита? Логос скрыт от большинст­ва людей. Чаще всего они о логосе слыхом не слыхивали. Но если им о нем и поведать, рассказать, то вряд ли они сразу поймут, что это такое. Парадокс, однако, заключается в том, что с логосом, управляющим всеми вещами, люди постоянно соприкасаются, но "с чем они в самом непрестанном общении... с тем они в разладе" (свидетельство Марка Аврелия — 4; 191).

Логос в понимании Гераклита — то, что присуще всем и всему, то, что всем и через все управляет. Видимо, это одна из первых формулировок, где идея первоначала смыкается с едва забрезжившей на философском горизонте идеей всеобщего закона, управляющего сущим. Обе пока еще слитые, нерасчлененные, но в тенденции расчленяющиеся идеи составляют смысл понятия "логос". С точки зрения перспективы очень важно и интересно как раз гераклитово выделение логоса, отличение его от природы как всего существующего и от огня как некой "первоначальной" мате­риальной стихии. В тенденции здесь содержится возможность вычленения деятельности по описанию и изучению природы, возможность отличить философию от физики, от физического объ­яснения. Но пока, конечно, у самого Гераклита все три элемента едины. И все они объединены идеей первоначала, хотя уже и раз­личены в ней.

Опыт предшествующей философии доказывал, что первоначало нельзя отождествить ни с каждой отдельной вещью, ни с какой-то определенной материальной стихией. Впоследствии предстояло ус­тановить, что первоначало нельзя объединить и с материей вообще. Почему? Да потому, что, чем дальше, тем больше философы бу­дут задаваться вопросом: как объединить мир и человека, а в чело­веке — его тело и его дух? Как объединить в понятии первоначала человеческое и природное? Надо было найти такой принцип, кото­рый объединяет любое тело, в том числе и тело человека, и то, что с телом связано, но ему никак не тождественно, то, что ан­тичные мыслители уже назвали душой. Потом трудные поиски универсального единства мира и человека приобретут в филосо­фии, да и во всей культуре, более четкие очертания. Они выльются в постановку проблемы бытия. Но у истоков этих размышлений, которые впоследствии станут неотделимыми от философии как та­ковой, — мысли, парадоксы, загадки, противоречия, сформулиро­ванные Гераклитом и элеатами.

Гераклита интересует, что такое человеческая душа, а иными словами, что такое человеческие мысли, страсти, волнения. И кста­ти, огонь как первоначало для Гераклита приемлем еще и потому, что ему кажется: душу можно уподобить огню. Человеческая душа, полагает Гераклит, это какой-то невидимый динамичный огонь. Уподобление души огню толкает Гераклита к одушевлению приро­ды. Он так и говорит: „Мы эту душу (т.е. огонь) в вещах не ви­дим". Но во всех вещах есть огонь, он — всеобщее первоначало, а одновременно и душа мира, душа вещей. В человеческом же теле душа принимает вид страсти, размышления, мысли, страдания и т.д. Здесь прежде всего находит последовательное развитие идея первоначала. Ведь, действительно, греческие философы так и замышляли себе первоначало: оно управляет всем через все. Это то всеобщее, объемлющее, которое нужно всему — природе и чело­веку, телу и душе, вещи и мысли. Как найти такое — истинно все­общее — первоначало?

Не следует полагать, что Гераклит первым задумался о душе, о духовном. Милетские мудрецы тоже рассуждали о душе. Но к их рассуждениям Гераклит, судя по всему, относился критически. Обращаясь ко всякому человеку, который бы самодовольно объя­вил, что познал душу, Гераклит говорит: „Границ души тебе не отыскать, по какому бы пути [= в каком бы направлении] ты ни пошел: столь глубока ее мера [= "объем", λόγόξ]" (67 (а); 231). Когда Гераклит рассуждает о "сухой" и "увлажненной" душе, то его философские определения перемежаются с нравственно-быто­выми сентенциями. Души, по Гераклиту, рождаются из влаги: „из влаги испаряются" (40 (а); 209). Но оставаться влажными им не подобает. "Сухая душа — мудрейшая и наилучшая" (68 (0); 231). А вот всегда влажная душа — это настоящее бедствие, что очевид­но в случае такого порока, как пьянство. "Когда взрослый муж напьется пьян, его ведет [домой] безусый малый, а он сбивается с пути и не понимает, куда идет, то душа его влажна" (69 (а); 233).

Душа толкуется Гераклитом как первооснова человеческой жиз­ни и познания. Пусть, например, глаза и уши даны всем зрячим и слышащим людям, но сколь по-разному они видят и слышат! "Гла­за и уши — дурные свидетели для людей, если души у них варвар­ские" (13 (а); 193). В человеческом сердце идет настоящее проти­воборство желаний. "С сердцем бороться тяжело, — сетует Герак­лит, — ибо чего оно хочет, то покупает ценой души [= 'жизни']" (70 (0); 233).

 

Там же, с.79-89.

 

Глава 4. РОЖДЕНИЕ И РАЗВИТИЕ

АТОМИСТИЧЕСКИХ ИДЕЙ В ЗАПАДНОЙ ФИЛОСОФИИ (Демокрит и Эпикур)

 

Жизненный путь Демокрита

 

Точных свидетельств о годах жизни Демокрита нет. Считают, что он начал писать примерно в 428 или 425 г. до н.э. (но вряд ли позже). Полагают, что Демокрит был настоящим долгожителем: умер он, возможно, в 370 г., т.е. уже в другом столетии, прожив более ста лет. Родина его — Абдеры на Фракийском побережье. Во время греко-персидских войн, когда многие древнегреческие полисы страдали от персидского нашествия и объединялись в борь­бе с ним, абдеряне, решив, что им выгоднее дружить с персами, принялись задабривать их. Жители Абдер боялись в то время не столько персов, сколько власти соседнего греческого острова Фасос. Непосредственно с событиями греко-персидской войны доксографы связывают и судьбу семьи, из которой вышел Демокрит.

Когда персидский царь Ксеркс, вторгшийся в Грецию, с боль­шим позором должен был ретироваться, при его отступлении произошел такой эпизод: на обратном пути в Персию Ксеркс оста­новился в Абдерах, где был дружелюбно принят жителями. Греки потом никак не могли простить абдерянам теплого приема, оказан­ного завоевателям. И среди тех, кто особенно приветливо встречал Ксеркса, был отец Демокрита — Демосид. Ксеркс некоторое время погостил в Абдерах, воспользовавшись и гостеприимством отца Демокрита. По преданию, уезжая из Абдер, Ксеркс решил отблаго­дарить особенно гостеприимных хозяев. В частности, в доме отца Демокрита персидский царь оставил кого-то из своих магов и хал­деев — тех самых мудрецов, которые были хранителями восточной мудрости. Они занимались математикой, астрономией, владели многими другими знаниями. Эти маги и халдеи как будто и были первыми учителями детей Демосида, включая Демокрита. Правда, потом Демокрит и сам посетил Древний Восток.

Некоторые интерпретаторы даже утверждают, что сама идея атомизма была подсказана или рассказана Демокриту персидскими учителями. И для такого предположения есть основания, потому что эта идея, вероятно, еще в VII-VI вв. до н.э. вызревала на Древнем Востоке. Но вряд ли из персидской мудрости Демокрит мог в чистом виде заимствовать идею атомов. Думается, что гораз­до большее влияние на Демокрита должна была оказать логика размышлений, связанных с развитием философии первоначала. При этом какая-то подсказка, пришедшая с Востока, могла сыграть здесь роль интеллектуального толчка. Но все это предположения. Правда, об одном, по крайней мере, можно говорить более точно: Демокрит обучался у хороших учителей и сумел накопить большие знания, которые относились к пранауке, восточной и древнегречес­кой, а также к античной философии. Подтверждением этого могут служить его произведения.

Когда умер отец, оставив своим сыновьям наследство, то тут Демокрит, по мнению некоторых своих практичных сограждан, совершил неразумный, просто необъяснимый поступок: из наслед­ства он выбрал себе не землю, не дом, не рабов, а деньги, правда, по тем временам немалые. Но ведь деньги, рассуждали недоуме­вающие сограждане, можно легко потерять. Однако Демокрит выбрал деньги отнюдь не случайно: он совершенно точно знал, что с ними будет делать — решил отправиться в дальние странствия. Около десятка лет Демокрит провел в путешествиях: его, конечно, интересовали другие страны, города, народы, но больше всего влекли к себе знания, которые он мог получить в этих краях. Ины­ми словами, Демокрит довольно рано определил себя как личность, выбрав путь "человека знания", мудреца, философа.

Возвратись из путешествия, он не привез ни товаров, ни уве­личившейся суммы денег (по понятиям жителей Абдер, он вообще ничего не привез, ибо приехал беднее, чем раньше). Тогда против него было возбуждено судебное дело о растранжиренном наследст­ве. Но когда на судебном процессе его спросили, что же он сделал с отцовскими деньгами, что привез из путешествия и как оправда­ется, как защитит себя, Демокрит прочитал судьям — либо час­тично, либо полностью — свое сочинение «Мирострой». Решение судей было неожиданным и очень любопытным: они признали, что Демокрит взамен отцовского наследства накопил мудрость, знания; за время путешествия он стал мудрецом; книга, которая была про­читана судьям, это удостоверяет. Демокрит по суду был оправдан.

Существует легенда, что Демокрит не единственный раз привле­кался к суду. Во всяком случае, и потом сограждане весьма подоз­рительно относились к его образу жизни. Не очень ясно, во время первого процесса или несколько позже некоторые влиятельные жители Абдер настояли на приглашении знаменитого врача Гиппо­крата для освидетельствования философа, который вел себя очень странно. Дело не в том, что бездомный Демокрит жил при храме: в Греции мудрецы, философы, не имевшие никакого отношения к религиозной деятельности, нередко селились при храмах. Странным казалось другое: Демокрит был настолько погружен в свои заня­тия, что иногда совершенно забывал о людях, обдумывая какие-то идеи, вдруг разражался смехом (по этой или по другой причине, но Демокрит получил прозвище Смеющийся. (Быть может, его назвали так потому, что, по преданию, он написал специальное сочинение о смехе). Как бы то ни было, Гиппократ, приехав в Абдеры, согласно легенде, имел возможность достаточно долго беседовать с Демокритом. Ответ, который Гиппократ мог дать жителям Абдер, скорее всего звучал так: для внешнего взгляда Демокрит ведет себя странно, но это вполне нормально для челове­ка, который погружен в свое дело, в творчество. Мыслит же он как великий человек — логично и стройно. Гиппократ не оставил ника­кого сомнения в том, что странности Демокрита — это странности большого таланта, может быть, странности настоящего гения, если вообще можно признавать их странностями.

Гиппократ не просто оправдал Демокрита перед жителями Абдер. Между философом и врачом потом как будто бы завязалась переписка; они обменивались письмами-сочинениями, т.е. поддер­живали плодотворную творческую дружбу. Хочется верить, что так оно и было: дружба и сотрудничество двух великих людей греческого мира, созвучие личностных типов помогает понять, как рождались и распространялись великие идеи древнегреческой культуры.

Демокрит — в сохранившихся отрывках сочинений или доксографических свидетельствах — обнаруживает весьма основательное знакомство с древнегреческой наукой и философией. Математичес­кие решения, которые удовлетворяли Демокрита-математика, были как бы параллельны, аналогичны рассуждениями на философском уровне, идущим от милетской школы и элеатов. Демокрит, по сви­детельствам, неплохо знал их философию. И не случайно в качест­ве первого "автора" атомизма называют милетца Левкиппа.

Хотя личность Левкиппа полулегендарна, сейчас среди истори­ков философии утвердилось более или менее общее мнение, что такой философ должен был существовать реально. Он переселился из Милета в Элею, а потом в Абдеры, где с ним и встретился Демокрит. Левкипп и был, как полагают, греческим учителем Де­мокрита. Идея атомизма родилась в его уме; он передал ее Демок­риту, который сам уже был готов философски воспринять эту идею. Итак, через Левкиппа — а быть может, не только через него — Демокрит познакомился с философией милетской школы и элеа­тов. Предполагают, что он слушал еще одного видного греческого философа — Анаксагора. Свидетельства подтверждают и то, что Демокрит был хорошо знаком с философией софистов, даже вел полемику с ее создателями.

По свидетельствам древних, Демокрит очень интересовался кружком Сократа, побывал в Афинах и как раз после пребывания в этом знаменитом городе написал свою работу «О человеке». Соб­ственно, осмысление проблемы возникновения культуры, языка, человеческого общества, государства как будто и было навеяно путешествием Демокрита в Афины. Современники считали Демок­рита весьма осведомленным также в учении Пифагора и пифаго­рейцев, которые, собственно, первыми развили идею дробности мира, состоящего из неделимых в своей специфичности чисел, и в споре с которыми Парменид отстаивал свою идею сплошного еди­ного бытия. Одним словом, вряд ли было что-то существенное в античной философской мысли, чем бы специально не занимался, что бы не изучал, над чем бы не раздумывал Демокрит и что так или иначе не повлияло бы на возникновение его концепции.

 

Демокрит о человеке, его жизни и ценностях

 

Демокрит принял горячее участие в споре о достоинстве чело­века — о том, что позднее было названо ценностями, т.е. о том, что для человека наиболее важно, как, во имя чего человек должен жить. Его, как и мудрецов-предшественников, волновали вопросы, которые и сегодня остаются животрепещущими: существуют ли принципы, которые можно назвать самыми высокими нравственны­ми основаниями жизни? А если существуют, то в чем они состоят? Вмешавшись в спор софистов и Сократа, Демокрит проявил стрем­ление отстоять собственную социальную позицию в мире, в кото­ром существуют самые разные устремления, взгляды, инте<