Глава 28. Америка – главный борец с коммунизмом

 

В конце августа 1965 года, вскоре после потрясения, пережитого в результате отделения от Малайзии, я неожиданно столкнулся с серьезными личными проблемами. Состояние моей жены Чу резко ухудшилось, ей требовалась операция. Ее лечащий врач‑гинеколог доктор Бенджамин Шиерс (Dr. Benjamin Sheares) порекомендовал ей обратиться к американскому врачу, который был лучшим специалистом в этой области. Я попытался убедить его приехать в Сингапур, но мне это не удалось. Врач настаивал, чтобы Чу приехала в Швейцарию, куда он направлялся по другим делам. Я обратился за помощью к Генеральному консулу США в Сингапуре и, через него, – к правительству США. Они не оказали мне помощи, – то ли не могли, то ли не хотели. Тогда я обратился к англичанам, чтобы добиться приема у ведущего английского специалиста, которого также порекомендовал Шиерс. Доктор согласился и немедленно прилетел в Сингапур, выразив понимание моего нежелания отправить жену заграницу одну в тот момент, когда я не мог оставить Сингапур. Этот инцидент только усилил мое ощущение того, что мне будет нелегко сработаться с американцами, которых я знал не так хорошо, как англичан.

Я был рассержен и нервничал. В телевизионном интервью иностранным корреспондентам, которое я дал через несколько дней, я высказал свое недовольство американцами. Я выразил свое недовольство по поводу того, что американское правительство не смогло помочь убедить американского специалиста‑медика приехать в Сингапур, чтобы оказать помощь близкому мне человеку. Затем я впервые публично упомянул о том, как за четыре года до того агент ЦРУ пытался подкупить офицера нашего Специального департамента (Special Branch – контрразведка Сингапура).

В 1961 году ЦРУ предложило этому офицеру фантастическое вознаграждение и гарантии того, что, если бы его деятельность была раскрыта, или он столкнулся с трудностями, то они помогли бы ему и его семье выехать в Америку, где его будущее было бы обеспечено. Их предложение было настолько заманчивым, что офицеру потребовалось три дня на его обдумывание, но затем он все‑таки решил рассказать об этом своему руководителю – Ричарду Корридону (Richard Corridon). Корридон сообщил об этом мне, и я приказал ему устроить западню. В результате им удалось поймать трех американцев с поличным в квартире на Орандж Гроув Роуд (Orange Grove Road) в тот момент, когда они готовились проверить нашего офицера Специального департамента, с помощью «детектора лжи». Один из них был сотрудником консульства США в Сингапуре и заявил о своем дипломатическом иммунитете; два других были офицерами ЦРУ, один из которых базировался в Бангкоке, а другой – в Куала‑Лумпуре. Мы располагали достаточными доказательствами, чтобы упрятать их за решетку на 12 лет. Генеральный консул США, который ничего не знал об этой операции, подал в отставку.

Обсудив эту проблему с Кен Сви, Чин Чаем, Раджой и Пан Буном, я сказал послу Великобритании лорду Селкирку (Lord Selkirk), что мы освободим этих людей, а их противозаконная деятельность не будет обнародована, если американцы предоставят правительству Сингапура 100 миллионов долларов на нужды экономического развития. Американцы предложили один миллион долларов, но не правительству Сингапура, а ПНД, что было невероятным оскорблением. Американцы до этого купили и продали столь многих лидеров во Вьетнаме и других странах, что считали, что смогут покупать и продавать лидеров правительств где угодно. Нам пришлось освободить одного американца, обладавшего дипломатическим иммунитетом, но мы решили продержать двух оставшихся офицеров ЦРУ в заключении в течение года на основании законодательства о чрезвычайном положении (Emergency Regulations). В результате неоднократных обращений лорда Селкирка мы выпустили их через месяц, предупредив, чтобы впредь они не занимались подобной деятельностью. Мы надеялись, что предупреждения было достаточно, но опасались, что это могло быть и не так.

В ответ на публичное обнародование этой информации Госдепартамент США выступил с отрицанием того, что с американской стороны предлагались какие‑либо взятки, и выразил сожаление по поводу моего заявления, назвав его «неудачным, бесполезным и просто играющим на руку Индонезии». «Американцы глупо отрицают бесспорные факты», – ответил я, обнародовав детали скандала и письмо, полученное от Госсекретаря США Дина Раска (Dean Rusk) 15 апреля 1961 года, в котором он писал:

«Дорогой премьер‑министр,

Я был глубоко обеспокоен, узнав, что Ваше правительство уличило некоторых официальных лиц правительства США в противоправных действиях на территории Сингапура. Я хочу довести до Вашего сведения, что я глубоко сожалею об этом несчастном инциденте, который ухудшил дружеские отношения, существующие между нашими правительствами. Новая администрация США весьма серьезно относится к этой проблеме и намеревается рассмотреть деятельность официальных лиц США, применив к ним меры дисциплинарного воздействия.

Искренне Ваш, Дин Раск».

В 1961 году мое отношение к Америке и американцам было подытожено в моих инструкциях Корридону: «Расследуйте этот случай тщательно, обращая внимание на каждую деталь. Не оставляйте ничего без внимания, пока не доберетесь до сути дела. Но постоянно помните, что вы имеете дело не с врагами, а с друзьями, совершающими чудовищные глупости».

Предав огласке в своем интервью в августе 1965 года инцидент, случившийся за четыре года до того, я не только стремился выразить свое недовольство по поводу того, что американцы не оказали мне помощи. Я также хотел дать понять странам Запада, что, в том случае, если Великобритания выведет свои войска, в Сингапуре не будет американских военных баз. В этом случае Сингапур «будет налаживать связи с Австралией и Новой Зеландией». Я хотел, чтобы британские войска оставались в Сингапуре, и боялся того, что после нашего неожиданного отделения от Малайзии англичане захотят вывести свои войска из Сингапура, как только закончится «конфронтация» с Индонезией.

Американцы производили на меня неоднозначное впечатление. Я восхищался их деловитостью, но разделял взгляды британской элиты того времени: американцев считали яркими, но нахальными; обладавшими несметными богатствами, но часто использовавшими их не по назначению. Американцы считали, что для решения любой проблемы достаточно было просто привлечь необходимое количество ресурсов. Это было неверно. Многие американские лидеры полагали, что для преодоления расовой, религиозной, национальной вражды, соперничества, междоусобиц и войн, уходивших корнями в глубь тысячелетий, достаточно было лишь привлечь побольше ресурсов. (Многие из них считают так до сих пор. Именно на этом основаны усилия американцев по построению мирного, мультирасового и мультирелигиозного общества в Боснии и Косово).

Американские методы борьбы с коммунизмом в Азии меня не впечатляли. Американцы беспринципно вели себя с лидером националистов Южного Вьетнама Нго Динь Дьемом. Они поддерживали его лишь до тех пор, пока он не отказался проводить их линию. После этого они отвернулись от него, и Дьем был убит своими же генералами. У американцев были хорошие намерения, но они вели себя властно, а их понимание истории было недостаточным. Я также опасался, что они могли рассматривать всех этнических китайцев в качестве вероятных сторонников коммунистов, только потому, что Китай был коммунистической страной.

Несмотря на это, Америка была единственной страной, обладавшей силой и решимостью остановить не прекращавшееся наступление коммунистов и поднять народы на борьбу с ними. При этом я хотел, чтобы Великобритания, Австралия и Новая Зеландия играли роль буфера между нами и американцами, ибо жизнь стала бы для нас очень сложной, если бы Сингапур превратился в подобие Сайгона или Манилы. В одиночку англичане в Малайзии не могли остановить наступление коммунистов в Юго‑Восточной Азии, именно американцы смогли предотвратить распространение китайскими и вьетнамскими коммунистами партизанской войны на Камбоджу и Таиланд. Соединенные Штаты также поддерживали президента Индонезии Сукарно до тех пор, пока коммунисты не предприняли попытку государственного переворота в сентябре 1965 года. В целом, американская поддержка в борьбе против продолжавшегося наступления коммунистов была незаменимой.

Готовность американцев противостоять коммунистам где угодно, бороться с ними любой ценой успокаивала меня. Именно потому, что американцы были решительно настроены и хорошо подготовлены к борьбе против коммунистов, Неру, Насер и Сукарно могли позволить себе играть роль лидеров неприсоединившихся стран. Это было очень удобно для них, и я тоже стал на подобную позицию, поначалу даже не поняв, что подобный нейтралитет являлся роскошью, за которую платили американцы. Если бы Сингапур не прятался за спиной американцев, которые вместе с англичанами, европейцами, австралийцами и новозеландцами держали под контролем русских и китайских коммунистов, то мы не могли бы позволить себе быть столь критично настроенными по отношению к Китаю или России.

Я ясно высказался в поддержку американской интервенции во Вьетнаме. В мае 1965 года, когда Сингапур еще находился в составе Малайзии, я выступал на Азиатской Конференции социалистических лидеров (Asian Socialist Leaders' Conference) в Бомбее. В тот период Индия занимала нейтральную позицию и была критически настроена по отношению к действиям американцев во Вьетнаме. Я же в своей речи заявил, что «как жители Азии, мы должны поддержать право вьетнамского народа на самоопределение и освобождение от любых попыток доминирования со стороны европейцев. Как социал‑демократы, мы просто обязаны настаивать на том, что жители Южного Вьетнама имеют право на жизнь, свободную от давления, осуществляемого с использованием военной силы, свободную от организованного террора, свободную от власти коммунистов. Поэтому мы обязаны найти такое решение, благодаря которому народ Южного Вьетнама, в первую очередь, вновь обретет свободу выбора, которая в настоящий момент ограничена либо действиями коммунистов, либо непрекращающимися военными действиями американцев».

Во многих выступлениях я подчеркивал, что правительства стран Юго‑Восточной Азии были просто обязаны использовать то время, которое выиграли для них американцы, ввязавшись в конфликт во Вьетнаме, чтобы решить проблемы бедности, безработицы и социального неравенства в своих странах. Я не знал о том, что помощник Госсекретаря США по странам Восточной Азии Вильям Банди (William Bundy) читал мои речи. Мы впервые встретились с ним в моем кабинете в марте 1966 года. Он заверил меня, что США намеревались действовать скрытно и не хотели размещать свои вооруженные силы в Малайзии. Американцы оказались втянутыми в конфликт во Вьетнаме в куда большей степени, чем рассчитывали первоначально, и не желали оказаться вовлеченными в конфликт и в других странах Восточной Азии.

Американцы хотели, чтобы англичане оставались в Малайзии в силу исторических причин, а также по соображениям своеобразного «разделения труда». США настаивали на том, чтобы Великобритания играла главную политическую роль, потому что она была единственным европейским государством, способным на это. Если бы Малайзия обратилась к США с просьбой о предоставлении экономической помощи, американцы были бы рады помочь, но они стремились не афишировать этого.

Я спросил его о реакции США на гипотетически возможный межнациональный конфликт между Сингапуром и Малайзией, который разжигали коммунисты. Банди настаивал, что США не хотели бы оказаться вовлеченными в него. Я подчеркнул, что американцам не следовало рассматривать всю китайскую диаспору в качестве монолитной группы, управляемой коммунистами КНР. Если бы американские политики рассматривали всех китайцев в Юго‑Восточной Азии как потенциальных агентов Китая, то у китайцев не осталось бы иной альтернативы, кроме как стать китайскими шовинистами. Когда он поинтересовался моим мнением о положении во Вьетнаме, я ответил, что критическим фактором успеха являлась воля к сопротивлению. А вот ее‑то и не хватало. Народ Южного Вьетнама следовало убедить, что у него имелись серьезные шансы на победу.

В начале 1966 года мы пришли к соглашению, что американские военные, проходившие службу во Вьетнаме, будут посещать Сингапур для отдыха и восстановления сил. Первая группа из ста военнослужащих прибыла в Сингапур в марте 1966 года и находилась в городе на протяжении пяти дней, проживая в многоквартирном доме в пригороде. Американцы прилетали в Сингапур из Сайгона три раза в неделю на гражданском самолете авиакомпании «Пан Америкэн» (Pan American). За год город посетило примерно 20,000 военнослужащих, что составляло примерно 7 % общего числа туристов, посетивших Сингапур. Мы не извлекали из этого значительных финансовых выгод, – это было способом продемонстрировать нашу поддержку борьбы американцев во Вьетнаме.

Банди снова встретился со мной в марте 1967 года. Я чувствовал, что ему можно доверять, – он был открытым и прямолинейным человеком. Банди не стремился произвести впечатление, он был абсолютно безразличен к своей одежде, – однажды я заметил, что на нем были носки с дырками. Но от него исходила спокойная уверенность в своих силах. Он знал, что я оказывал давление на англичан, пытаясь сохранить их военное присутствие в Сингапуре, к этому же стремились и американцы. Он заверил меня, что Соединенные Штаты будут продолжать боевые действия во Вьетнаме, результаты которых обнадеживали, – из Вьетконга (Vietcong) дезертировали 20,000 бойцов. Он был уверен, что у республиканцев, которые в то время находились в оппозиции, также не было иного выхода, кроме как продолжать войну во Вьетнаме. Несмотря на то, что ситуация могла осложниться, президент Линдон Джонсон был настроен очень решительно и не собирался отступать, потому что США были убеждены, что их действия во Вьетнаме являлись большим вкладом в дело укрепления стабильности в Юго‑Восточной Азии.

Банди пригласил меня нанести неофициальный визит в Вашингтон поздней осенью, когда пойдет на убыль обычный наплыв визитеров, связанный с ежегодным открытием сессии ООН. В этом случае у меня был бы шанс встретиться и поговорить с американцами, определявшими политику США и познакомиться с более широким кругом представителей американской элиты. Я сказал, что в тот период, когда Великобритания сокращала свои военные базы в Сингапуре, мой визит в Америку мог создать впечатление, что я испугался.

В июле 1967 года он прислал мне письмо, в котором упомянул о сообщениях из Лондона, из которых следовало, что я, очевидно, «нанес серьезный удар членам парламента от лейбористской партии, у которых не было адекватного понимания реальной обстановки в Юго‑Восточной Азии». Он также приветствовал мое краткое, но прямолинейное заявление, сделанное в телевизионном интервью Би‑би‑си о критической важности действий Америки во Вьетнаме. Отношение прессы к непопулярной политике США во Вьетнаме было настолько плохим, что американцы чувствовали облегчение, когда представитель независимой от США страны высказывался в поддержку этой политики. Банди предложил мне нанести официальный визит в США. Раджа был недоволен, что об этом визите было объявлено вскоре после публикации британской «Белой книги по вопросам обороны». Это могло создать впечатление, что мы нервничали, и я решил поехать в Вашингтон. У Билла Банди, очевидно, имелись свои причины для того, чтобы я посетил США именно в том году.

До того мне не приходилось бывать в Америке, за исключением поездки в Нью‑Йорк в 1962 году, когда я выступал в Комитете ООН по деколонизации. До 1967 года у Сингапура не было дипломатической миссии в Вашингтоне, поэтому мне пришлось пройти интенсивный курс подготовки. Меня интересовали образ мышления американских политиков, настроения, царившие в Вашингтоне, и основные действующие лица американской политики. Я обратился за помощью к послам Великобритании, Австралии и Новой Зеландии. Я также написал своему старому другу Луи Херену (Louis Heren), которого я знал с 50‑ых годов, который был тогда корреспондентом лондонской газеты «Таймс» в Вашингтоне. В своем письме он сообщил мне наиболее ценную информацию: «Для такой сверхдержавы как Соединенные Штаты все страны, за исключением Советского Союза и Китая, являются маленькими. Простите меня за такое сравнение, но по сравнению с ними Сингапур является малышом. За исключением отдела Госдепартамента США, занимающегося проблемами Восточной Азии и Тихоокеанского региона, Сингапуру уделяется очень мало внимания».

Тем не менее, он заверил меня, что я пользовался «репутацией разумного, рационального и надежного человека», в основном благодаря моей позиции по вьетнамскому вопросу. Неприятности, связанные с инцидентом, случившимся с агентами ЦРУ в Сингапуре, были в основном забыты. «Американская политика имеет три составляющих: администрация президента, Конгресс и пресса. Два последних имеют тенденцию смотреть на вещи через простую призму отношений между Востоком и Западом. Кто Вы: коммунист или сторонник США? Подход администрации президента весьма отличается от этого. В ней работает достаточно простаков, но имеются также и профессионалы высочайшего класса. Наиболее наглядным примером таких профессионалов среди чиновников, не входящих в правительство, являются Вильям Банди и Роберт Барнетт (Robert Barnett), один из заместителей Банди и признанный эксперт по Китаю, Волт Ростоу (Walt Rostow), специальный помощник президента по вопросам национальной безопасности». Среди других политиков, с которыми Херен рекомендовал мне встретиться, он назвал чрезвычайного и полномочного посла Аверелла Гарримана (Averell Harriman) и Майка Мэнсфилда (Mike Mansfield), лидера большинства в Сенате США, – «хорошо информированного и влиятельного политика».

Он набросал мне короткое описание президента Джонсона, лучшее из тех, что мне пришлось читать до визита: «Странный человек, идущий окольными путями, манипулирующий людьми, иногда проявляющий жестокость. Сказав все это, я должен признаться, что являюсь одним из его немногочисленных поклонников. В нем горит огонь, в старом добром библейском смысле этого слова. Он хочет добра своей стране, особенно для бедных и негров… Вы можете доверять Раску и Макнамаре. Оба являются честными и приятными людьми, добрыми в старомодном смысле этого слова».

В октябре 1967 я прилетел в аэропорт имени Кеннеди (Kennedy Airport) в Нью‑Йорке, а затем – в Вильямсбург (Williamsburg), где остановился в одном из реставрированных домов, обставленных античной мебелью, относившейся к тому периоду, когда Вильямсбург был столицей штата Вирджиния (Virginia). Чу и я совершили обзорную экскурсию по Вильямсбургу в запряженном лошадьми экипаже, которым правил черный кучер, одетый в костюм того периода. Это был исторический «Диснейлэнд». На следующий день мы полетели на вертолете в Белый Дом (White House). Дипломат, отвечавший за соблюдение протокола, попросил меня пожать левую руку президента Джонсона, ибо его правая рука была на перевязи. Когда мы приземлились на лужайке перед Белым Домом, нас приветствовал почетный караул в полном составе, а затем я, как примерный бойскаут, пожал левую руку Джонсону.

В своей речи Джонсон использовал превосходные степени, превознося меня как «патриота, блестящего политического лидера и государственного деятеля новой Азии». Он похвалил Сингапур, как «яркий пример того, что может быть достигнуто не только в Азии, но и в Африке и в Латинской Америке, – везде, где люди работают, созидая жизнь, основанную на свободе и достоинстве». Я испытывал неловкость из‑за таких экстравагантных похвал, сделанных совершенно не в британском стиле. В ответном выступлении я косвенно поддержал американские действия во Вьетнаме, но спросил, действительно ли американцы полагали, что их потомки унаследуют новый лучший мир, если они не проявят настойчивости (во Вьетнаме).

Сразу после приветственной церемонии состоялась встреча один на один между Джонсоном и мной. Он был высоким, огромным техасцем с громким голосом. Стоя рядом с ним, я чувствовал себя карликом. Джонсон был обеспокоен, проявлял раздражительность, но был настроен выслушать мои взгляды. Он испытывал облегчение оттого, что ему удалось найти политика из Юго‑Восточной Азии, представлявшего страну, расположенную неподалеку от Вьетнама, который понимал его, симпатизировал ему и поддерживал его действия по сдерживанию коммунистов и предотвращению захвата ими Южного Вьетнама и распространению коммунистического влияния за его пределы.

Джонсон был очень прямолинейным. Он спросил меня, возможно ли было выиграть эту войну, и поинтересовался, были ли его действия правильными. Я сказал ему, что действия его были правильными, но выиграть войну в военном отношении было нельзя. Чего он мог добиться, так это того, что победа в войне не досталась бы коммунистам. Это создало бы условия для возникновения такого вьетнамского руководства, вокруг которого сплотился бы вьетнамский народ. Это было бы победой, потому что такое правительство обладало бы поддержкой народа, являясь при этом некоммунистическим. У меня не было сомнений, что в ходе свободных выборов люди проголосовали бы против коммунистов. Это развеселило его, хотя и не надолго.

Вечером того же дня, за ужином, проходившем в Белом Доме, Джонсон ответил на мой вопрос относительно того, насколько решительно американцы были настроены вести войну во Вьетнаме. «Да, Америка обладает решимостью и выдержкой для того, чтобы вести борьбу во Вьетнаме до конца… Я не мог бы сказать об с этом с еще большей ясностью или большей уверенностью. В Азии есть поговорка, которая хорошо описывает нашу решимость. Вы называете это „ездить верхом на тигре“. Вы уже „поездили на тигре“, а мы еще поездим».

После ужина несколько американских сенаторов пригласили меня пройти с ними на балкон, выходивший на лужайку перед Белым Домом. Высокий, бледный, поджарый Майк Мэнсфилд, лидер большинства в Сенате, сенатор от демократической партии, представлявший штат Монтана (Montana), задал мне прямой вопрос: «Считаете ли вы, что убийство Дьема принесло больше пользы или вреда?». Я ответил, что это убийство причинило вред. В стране не было более способного руководителя, который мог бы его заменить. Наверное, существовали другие методы, чтобы заставить Дьема изменить его политику и методы руководства. Его убийство дестабилизировало ситуацию, и, что было еще хуже, сделало весьма неопределенными шансы на выживание любого вьетнамского лидера, который отстаивал бы интересы Вьетнама и отказывался бы следовать указаниям американцев. Он поджал губы и сказал, что, действительно, это убийство причинило вред. Затем он спросил меня, существовало ли какое‑либо решение проблемы. Я ответил, что легких решений не было. Вьетнамский вопрос должен был быть разрешен в результате тяжелой, длительной, упорной и неблагодарной работы. Не дать коммунистам победить, способствовать возникновению в Южном Вьетнаме сильного руководства, – это уже было бы победой. Но это потребовало бы присутствия американцев во Вьетнаме на протяжении длительного времени. По выражению его лица я понял, что для американцев это было бы нелегко.

Государственный секретарь США Дин Раск был спокойным, вдумчивым человеком, который выглядел скорее как ученый, чем политик. Я высказал ему свою надежду на то, что следующий американский президент добьется такой победы на предстоящих выборах, что это позволит ему убедить вьетнамское руководство в Ханое в наличии у американского народа терпения и решимости довести войну до победного конца. А если бы Америка вышла из игры, тогда все некоммунистические страны оказались под давлением, – Таиланд переметнулся бы в конфликте на противоположную сторону, а Малайзия оказалась бы втянутой в мясорубку партизанской войны. После этого, поставив во главе правительств этих стран братские коммунистические партии, коммунисты перерезали бы горло и Сингапуру. Китайской армии даже не нужно было бы вступать в пределы Юго‑Восточной Азии.

Вице‑президент США Губерт Хэмфри (Hubert Humphrey) высказывался довольно сдержано. Он считал, что, за исключением «голубей» и «ястребов» в Сенате, 70 % – 80 % сенаторов поддерживали политику президента США во Вьетнаме. В оппозиции к этой политике находилось молодое поколение американцев, выросшее на протяжении 22 лет, прошедших с окончания Второй мировой войны. Это поколение не знало тягот войны или реальных экономических трудностей, именно они составляли ядро оппозиции в университетах. Он считал, что такие авторитетные люди как я, известные своей политической независимостью и представлявшие Движение неприсоединения, должны были высказывать свое мнение по данной проблеме и попытаться остановить эрозию общественного мнения в США. Хэмфри опасался, что, если подобные мне люди не будут оказывать Джонсону поддержку, то он окажется побежденным, и не во Вьетнаме, а в самих США. Мне нравился Хэмфри, который был политически искушенным человеком, но в его твердости я сомневался.

Госсекретарь США по вопросам обороны Роберт Макнамара (Robert McNamara) был светлоглазым, нетерпеливым и энергичным человеком. Он считал, что цели Америки и Сингапура полностью совпадали: обе страны хотели, чтобы Великобритания сохраняла свое военное присутствие в Сингапуре. Американцы не хотели, чтобы дело выглядело таким образом, будто Америка воевала во Вьетнаме в одиночку. Он заявил, что приобретение Великобританией американских самолетов «Ф‑11» продемонстрировало существование прочных связей между Великобританией и Соединенными Штатами и подтвердило ее намерения выполнить свои военные обязательства в Юго‑Восточной Азии. Это было сказано в октябре 1967 года, за месяц до того, как Великобритания девальвировала фунт стерлингов и приняла решение вывести свои войска, находившиеся к востоку от Суэцкого канала.

Главной темой встречи и в комитете по международным делам Белого Дома, и в сенатском комитете по международным отношениям, была ситуация во Вьетнаме. Я отвечал на вопросы американцев, но мои ответы вряд ли развеяли их беспокойство. Они хотели услышать от меня о таких решениях вьетнамской проблемы, которые можно было бы осуществить в течение года, до следующих президентских выборов в США. У меня таких решений не было.

В Гарвардском университете я разговаривал со студентами, а также встретился с директором Института политики (Institute of Politics) Гарвардского университета, специалистом по проблемам президентской власти в США профессором Ричардом Нейштадтом (Richard Neustadt). Я уже спрашивал Билла Банди о том, была ли возможность организовать для меня короткий отпуск в США, чтобы поближе познакомиться с американцами и их общественной системой. Я чувствовал, что мне следовало разобраться в них. У американцев были иные сильные и слабые стороны, нежели у англичан. Америка раскинулась на огромном континенте, в стране не было тесно связанного между собой круга людей, отвечавших за принятие решений, группировавшихся вокруг Вашингтона или Нью‑Йорка. В Великобритании такая группа людей в Лондоне была. Люди, которые принимали решения в Америке, были разбросаны по всем 50 штатам, каждый из которых обладал собственными интересами и преследовал различные цели. Банди устроил мне встречу с Нейштадтом, который пообещал подготовить для меня специальный курс в Институте политики осенью 1968 года продолжительностью в один семестр.

Я находился в постоянном движении, произнося бесконечные речи перед представителями средств массовой информации и различными группами: Азиатским обществом (Asia Society), Советом по международным отношениям (Council of Foreign Relations) в Нью‑Йорке, студентами в Гарварде и Сент‑Луисе (St. Louis), Совету по международным отношениям (Foreign Relations Council) в Чикаго, прессой и телевидением в Лос‑Анджелесе. Даже в Гонолулу (Honolulu), где я остановился в качестве гостя главнокомандующего вооруженными силами США на Тихом океане, мне пришлось произнести речь. И только на курорте Мауна Кеа (Mauna Kea), расположенном на главном острове Гавайского архипелага, я смог расслабиться, целый день играя в гольф, а вечером, после ужина, любуясь закатом.

Сообщения из наших посольств в Вашингтоне, Канберре и Веллингтоне были благоприятны, но Кен Сви и Раджа были обеспокоены, что я высказывался слишком уж проамерикански, защищая интервенцию, предпринятую Джонсоном во Вьетнаме. Это могло оттолкнуть наших избирателей – этнических китайцев, поэтому они посоветовали мне придерживаться более нейтральной позиции. Когда я вернулся в Сингапур, я обсудил с ними этот вопрос и изменил тон своих выступлений, сделав его более критичным, но, в целом, продолжая ясно высказываться в поддержку американского присутствия во Вьетнаме. Я был убежден, что критика политики США во Вьетнаме нанесет ущерб президенту Джонсону и ухудшит его позиции в США. Это не входило в мои планы, ибо противоречило интересам Сингапура.

Десятидневный визит в США произвел на меня сильное впечатление. Я сказал своим коллегам в правительстве, что отношения Сингапура с Соединенными Штатами были, в отличие от наших отношений с Великобританией, поверхностными. Американцы рассуждали обо всем с точки зрения размеров и чисел, а в Юго‑Восточной Азии Малайзия и Сингапур, по сравнению с Индонезией, были просто пигмеями.

После моего возвращения события неожиданно приняли решительный оборот. Великобритания девальвировала фунт стерлингов и в январе 1968 года объявила об ускоренном, к 1971 году, выводу своих войск. Через две недели силы Северного Вьетнама начали свое Новогоднее наступление (Tet offensive). Им удалось ворваться в более чем сотню городов и городков, включая Сайгон. Американцы были потрясены телевизионными сообщениями об этом наступлении. На самом деле, вьетнамское наступление было неудачным, но средства массовой информации убедили американцев, что это была катастрофа, с которой американцы не могли ничего поделать, и война для них была проиграна. Через два месяца, 31 марта Джонсон объявил: «Я не буду добиваться своего выдвижения в качестве кандидата от своей партии, и не соглашусь, если меня все‑таки выдвинут». С этого момента Америка находилась в подавленном состоянии, мрачно ожидая нового президента, который смог бы уйти из Вьетнама, сохранив лицо.

С октября по декабрь 1968 года, как и планировалось, я взял короткий отпуск и провел его в Университете Британской Колумбии (University of British Columbia) и Гарвардском Университете, оставив во главе правительства Го Кен Сви. Я провел несколько недель в Университете Британской Колумбии. Находясь в клубе преподавателей университета в качестве гостя, я наблюдал за предвыборной президентской кампанией в США по телевидению. После победы Никсона я полетел из Ванкувера в Оттаву, чтобы встретится с Пьером Трюдо, который ранее, в том же году, стал премьер‑министром Канады. Затем я продолжил свое путешествие в Бостон и Гарвард, где я стал слушателем Института политики, который был филиалом Школы правительственного управления имени Д. Ф. Кеннеди.

В Эллиот‑хаусе (Eliot House) Гарвардского университета, где я находился примерно с 200 студентами и 10 слушателями, я прошел курс «погружения» в американскую культуру. Нейштадт подготовил для меня широкую программу общения с американскими учеными в различных областях, в основном охватывавших сферу правительственного управления и политическую жизнь в Америке, проблемы экономики, производительности и мотивации. Программа была насыщенной и включала утренние дискуссии с одной группой, рабочий обед с другой группой, послеобеденный семинар и ужин с известными учеными. Во время ежегодного футбольного матча между Гарвардским и Йельским (Yale) университетами я почувствовал вкус к молодому задору американцев, дополненному усилиями организаторов. Эффективность организации моего обучения впечатляла. Ко мне был приставлен студент‑выпускник, который занимался подбором материалов или организацией дополнительных встреч по моему желанию, в дополнение к уже намеченным. Служба безопасности нарушила нормальную жизнь в Эллиот‑хаусе, устроив свой штаб в гостиной, чтобы круглосуточно обеспечивать мою безопасность. Я обедал в холле вместе со студентами, слушателями и руководителем учреждения Аланом Хаймертом (Alan Heimert). Меня поразили свободные, неформальные отношения между преподавателями и студентами. Студенты отличались исключительными способностями, и один из преподавателей признался, что спорить с некоторыми из них бывало довольно трудно.

Преподаватели в Кембридже, в штате Массачусетс (Cambridge, Massachusetts), отличались от преподавателей в Кембридже, в Великобритании. Британские профессора 40‑ых – 60‑ых годов счастливо жили в своих «башнях из слоновой кости», вдали от суматохи Лондона и Вестминстера. Американские профессора, напротив, старались усилить свое влияние, налаживая связи с правительством. Во время правления администрации президента Кеннеди некоторые профессора постоянно перемещались между Бостоном, Нью‑Йорком и Вашингтоном. Сильной стороной британских ученых этого периода было изучение прошлого, а не настоящего или будущего, ибо это было связано с догадками и предположениями. У них отсутствовало прямое взаимодействие с деловыми кругами и промышленниками, как это имело место в Гарвардской бизнес‑школе (Harvard Business School). Американцы, в отличие от англичан, не ограничивались критическим исследованием прошлого. Сила американских ученых заключалась в исследованиях настоящего с целью предсказания будущего. Американские научно‑исследовательские организации сделали футурологию уважаемой научной дисциплиной, получившую название «Исследования по футурологии» (Futuristic studies).

Я получил наибольшую пользу не от приобретенных знаний, а оттого, что мне удалось установить контакты и завязать дружеские отношения с учеными, которые не только являлись экспертами в вопросах современной политики, но также обладали доступом к «нервным узлам» американского правительства и деловых кругов. В Гарварде я был диковинкой: 45‑летний азиатский политик, взявший отпуск, чтобы «подзарядить батареи» и подучиться в академии после 10 лет пребывания у власти. Поэтому они с готовностью устраивали для меня ужины, на которых я встречался с интересными людьми. Среди них были экономист Джон Кеннет Гэлбрейт (John Kenneth Galbraith), специалист по Японии, бывший посол США в Японии Эдвина Рейсхауэра (Edwin Reischauer), специалист по Китаю Джон Фэрбэнк (John Fairbank). Я также встретился со специалистом в области политических наук Массачусетского технологического института Люсьеном Паем (Lucien Pye), который исследовал коммунистическое партизанское движение в Малайе в 50‑ых годах, и профессором МИТ Полом Самуэльсоном (Paul Samuelson), – автором знаменитого учебника по экономике. Последний объяснил мне, почему американцы все еще сохраняли такие малорентабельные отрасли промышленности как текстильная. Наиболее ценная дискуссия состоялась у меня с Рэем Верноном (Ray Vernon) из Гарвардской бизнес‑школы. Он дал мне настолько практичное понимание экономики современного Гонконга и Тайваня (описанное выше), что я впоследствии возвращался к нему каждые четыре года, чтобы узнать что‑то новое.

Я познакомился со многими свежими идеями и взглядами других высокообразованных людей, которые не всегда были правы. Они были слишком политически корректными. Гарвардский университет твердо стоял на либеральных позициях, ни один ученый не был готов признать, что между различными расами, культурами или религиями существовали врожденные различия. Они придерживались того взгляда, что все люди были равны, и что общество нуждалось только в правильной экономической политике и правительственных институтах, чтобы добиться успеха. Они были настолько яркими и способными людьми, что мне было сложно поверить, что они искренне придерживались этих взглядов и считали себя обязанными их поддерживать.

Преподаватели Гарвардского университета, с которыми я встречался за ужином, были остроумными людьми, обладавшими острым умом, они стимулировали дискуссию, хотя я и не всегда соглашался с ними. Наиболее язвительным был Гэлбрейт. За одним из ужинов я повстр