Отелло» как трагедия обманутого доверия.

 

«Отелло как трагедия обманутого доверия»

Источником сюжета «Отелло» была новелла Д. Чинтио «Венецианский мавр» из сборника «Сто рассказов» (1566), где история представлена как «рассказ жены прапорщика». Сохраняя общую линию сюжета, Шекспир все же существенно переработал изначальный материал, особенно в ключевых моментах. Писателем был видоизменен мотив мести негодяя Прапорщика (Яго), по новелле, влюбленного в Дездемону и отвергнутого ею, а также Шекспир придает возвышенный характер любви Дездемоны и Отелло, которого ей «тревожной жизнью полюбился», а она ему «горячностью души». Писатель изменил саму суть этой истории, изменив мотив ревности Отелло: у Шекспира она продиктована не уязвленным чувством чести или оскорбительным чувством мужа, а является исполнением реального долга героя, стремящегося уничтожить зло в мире. Об этом свидетельствуют в некоторой мере данные строки (ответ Отелло на вопрос как его теперь называть, после убийства жены):

 

«….Как вам угодно.

Женоубийцей из слепой любви.

Я жертву чести приносил, как думал».

 

Таким образом драма здесь утрачивает личный, любовный смысл и поднимается до высшего трагического мотива - столкновение личности со средой.

Дездемона для Отелло - средоточие чести, правды, благородности в его жизни, в его, безусловно, особом мире, а если она может так бесчестно лгать ему, так вероломно предавать его, то она еще хуже, еще страшнее всего изначального зла, а значит, не должна жить!

 

«Иное дело быть живой мишенью

Насмешек, чтоб кругом смотрели все

И каждый тыкал пальцем. Но и это

Я вынес бы. И это. Без труда.

Но потерять сокровищницу сердца,

Куда сносил я все, чем был богат.

Но увидать, что отведен источник

Всего, чем был я жив, пока был жив.

Но узнать, что этим родником питают

Пруды для разведенья мерзких жаб…»

«Таков мой долг. Таков мой долг. Стыжусь

Назвать пред вами, девственные звезды,

Ее вину. Стереть ее с земли».

 

Конечно, эти строки могут быть по-разному истолкованы, но, на мой взгляд, они здесь как нельзя, кстати, подчеркивают вышеуказанное мнение.

В «Отелло» развитие действия пьесы в наибольшей степени сконцентрировано вокруг событий личного плана. Однако, даже небольшое преувеличение интимно-любовной стороны трагедии, приводит к тому, чтобы ограничить идею произведения лишь узкими рамками ревности. Но тема ревности выступает здесь если не как второстепенный элемент, то, во всяком случае, как производное от более сложных проблем, которые определяют глубину пьесы.

Отражение проблемы «человек и среда», о которой упоминалось ранее, мы видим через противопоставление мировоззрений главных героев: Отелло и Яго. Сравнение жизненных позиций именно этих героев носит наиболее яркий оттенок, как характерных персонажей. Однако же, ту самую «среду» помимо Яго представляет собой и Брабанцио, и Родриго, и Кассио, и Эмилия, и многие другие менее значимые участники пьесы.

Каждый из них является ярким представителем времени и среды, которая была так противна существу Отелло. Та среда, являлась концом Возрождения, когда сама идея этого великого периода к данному моменту была извращена, что мы можем наблюдать на примере Яго. Идею «все для человека» он перекраивает в «все для себя», делая ее бездушной и эгоистичной. Поступки Яго обуславливаются его социальной позицией:

 

«Есть другие,

Они хлопочут как бы для господ,

А на проверку - для своей наживы.

Такие далеко не дураки,

И я горжусь, что я из их породы».

Теперь подробнее о героях.

 

Яго: молодой, добившейся уже (!) определенных заслуг в военном деле, которое так занимало всю его жизнь. На это автор нам указывает искренним возмущением героя, по причине того, что Отелло назначил своим заместителем не Яго, а Кассио. В этой несправедливости Яго усматривает вызов Отелло армейскому порядку (первая видимая причина ненависти Яго).

 

«Вот именно. Он двигает любимцев,

А надо повышать по старшинству.

У этого дождешься производства!

О нет, мне мавра не за что любить».

 

Яго был моряком. Критики обращают внимание на наличие большого количества флотских метафор, которые использует герой в своей речи. Образ моряка в глазах того времени «вонючий, независимый, пьяный, горланящий и драчливый». Такой типаж был выбран неслучайно, автор хотел подчеркнуть внешнюю грубость и необразованность Яго. Его невежество бросается в глаза. Дездемона не без основания называет его потехи «плоские кабацкие шутки для увеселения старых дурней», а Кассио «Он режет напрямоту. Это человек военный, а не ученый». Но Яго не стесняется своего поведения, а наоборот, получает из этого всевозможную выгоду: он кажется окружающим простым, прямолинейным человеком, открытым и честным.

Самым главным козырем Яго является его трезвый, практичный ум. Он обладает удивительной наблюдательностью, с помощью которой дает емкие и объективные оценки людям (судя по всему, Шекспир выражает через Яго своем отношение к героям).

Благодаря этому качеству он также может делать прогнозы о дальнейшем поведении того или иного героя, выстраивать стратегии для осуществления своего главного плана - удалить Отелло.

Кассио, о котором Яго не может говорить без раздражения, красив, образован, малоопытен в военном деле, склонен к легкомысленным связям (связь с Бианкой), мало пьет, а от того, быстро пьянеет (при этом ведет себя крайне вызывающе). Все указанные характеристики легко находят свое подтверждение в действиях и поступках героя.

Родриго Яго считает глупцом, что соответствует действительности и в конечном итоге и определяет его судьбу. По сути, он является богатым наследником, проматывающим имения предков, также он вхож в приличное общество (даже собирался женится на дочери - Дездемоне - уважаемого сенатора Брабанцио!). В то же время, он предстает как трус, мелочный человек без моральных принципов. В целом, о Родриго Яго вовсе не высокого мнения, собственно как и Шекспир (в конце пьесы Родриго решает порвать с Яго, но из-за того лишь, что Яго обобрал его, он намерен был обратиться к Дездемоне. чтобы та вернула подарки, которые Яго «передавал» ей).

Женщины для Яго не более, чем средство заполучить желаемое. Дездемона - устранить Отелло, Эмилия, жена его - посредник и мелкий исполнитель некоторых поручений. Ни о какой любви в таком сердце, по моему мнению, речи быть не может. Такой человек лишь преисполнен любви к себе и к своим интересам и целям. О женщинах он отзывается крайне неуважительно (не думаю, что тут автор разделяет его мнение!).

 

«...Все вы в гостях - картинки,

Трещотки - дома, кошки - у плиты.

Сварливые невинности с когтями,

Чертовки в мученическом венце».

 

Эмилия используется Яго и ни сколь неуважаема им, хотя является законной женой. Но что касается ее самой… Эмилия не так проста как кажется. В ней соединены две крайности: она и обманщица (практически украла платок Дездемоны), она и сама добродетель (открыла глаза Отелло о поступках Яго). Можно в ее оправдание сказать, что платок она украла по поручению мужа, не зная о его планах и о тех ужасных последствиях, к которым это может привести. Но все же Эмилия забрала платок и на прямой вопрос Дездемоны, своей доброй и честнейшей госпожи, солгала. Не стоит забывать и о том, что при откровенном разговоре, когда они с Дездемоной рассуждали об измене, Эмилия сказала:

«За такую плату?

За целый мир? Нешуточная вещь!

Огромный мир - за крошечную шалость».

Так что нельзя однозначно утверждать о ее натуре как отрицательной или, напротив, положительной.

Дездемона в глазах Яго честная, преданная и бесконечно любящая мужа, так что просто соблазнить ее красотой и манерами Кассио не представлялось возможным, потому-то Яго и прибегает к своим хитрым уловкам, чтобы лишь создать видимость их «близости» с лейтенантом.

Обратимся к судьбе Дездемоны, чтобы сказать о тех ее качествах, которые Яго нам не откроет. Она приходится дочерью венецианского сенатора, пользующегося всеобщим почетом и уважением. Отелло, как доблестный боец, был так же уважаем, любим ее отцом и часто бывал у него, рассказывая при этом о том, что пережил, увидел, узнал. И эти рассказы заинтересовали дочь сенатора, она горячо сопереживала Отелло. Так она была безмерно влюблена в Отелло, который отвечал ее чувствам.

Она ушла к нему из дома наперекор отцу, была во всем ему поддержкой и опорой, не держала даже мысли об измене или предательстве мужа и до конца была ему предана. Даже когда он ее убивает, она в последних словах пытается его оправдать, отвечая на вопрос, кто ее убийца:

 

«Никто. Сама. Пускай мой муж меня

Не поминает лихом. Будь здорова».

 

Как можно заметить, Дездемона единственная жительница Венеции, которая является положительным персонажем. Ее нельзя отнести к той самой среде, о которой не раз было упомянуто.

Отелло: общепризнанный спаситель Венеции, почитаемый генерал, имеющих царский предков. Но он одинок и чужд этой республике, а она в свою очередь презирает его. За что? Судя по всему, за то, что он мавр. Во время венецианского совета по поводу истинных причин любви Дездемоны никто, кроме венецианского дожа не мог поверить в искренность ее чувств, и все абсолютно серьезно интересовались, не прибегал ли он к магии или другим способом воздействия на юную девушку. Отелло понимает свою роль, он не может объяснить сенаторам, как это случилось: ну как могла первая красавица аристократического мира Венеции полюбить мавра-военного? Отелло принимает ее любовь как незаслуженный дар, как чудо, как великое счастье.

Когда Отелло впервые понимает, что может потерять Дездемону, он вспоминает, что он мавр, что он чернокож. Зачем Шекспир делает Отелло чернокожим? Вероятно, чтобы акцентировать несоответствие внешности и внутренней сути героя.

Единственное, что связывает Отелло и Венецию - это военное дело. И даже тут мы видим разительное отличие Отелло и прочих вояк, он может занимать любой пост, но влиться в общество ему не по силам.

Эти элементы указывают на противопоставление Отелло и венецианского общества (человек и среда).

Так и его внутренние качества отличаются от привычных тому аристократическому миру. Отелло доверчив и простодушен. Перед смертью он говорит, что ревность не была страстью, изначально определявшей его поведение, но она овладела им, когда он не в силах был сопротивляться воздействию Яго. Ему Отелло верил не только потому, что Яго в его глазах был честным и прекрасно понимающим подлинный характер отношений между венецианцами, а, возможно, еще потому, что тот был мужчиной, и они вместе они воевали, а для человека, который большую часть своей жизни посвятил войнам и сражениям - это весомый аргумент.

Логике Яго Отелло доверял, так как считал, что она присуща всем членам венецианского общества. Но Отелло не может смириться с моральными нормами Яго, не может отказаться от своих идеалов, потому и решает убить Дездемону.

И снова мы видим противостояние двух несовместимых мировоззрений. Если для Яго лучшим ответом на измену является изменить обидчице в ответ, то Отелло не видит ничего лучше, как убить Дездемону, «очистив» тем самым мир от порока.

У мавра есть все, чего не достает Яго: чистая душа, смелость, талант полководца, обеспечивший ему почет и уважение. А венецианец Яго, считающий себя по рождению принадлежавшим к высшей, белой породе людей вынужден на вечное подчинение мавру, а его жена - служанкой быть при жене мавра. Очередная причина ненависти Яго. Сюда же можно добавить и слух о том, будто Эмилия изменила Яго с Отелло - ни чем не доказанный, пустой слушок, который, однако же, мог являться последнею каплей в отношениях Отелло и Яго.

Яго делает все, чтобы Отелло поверил в неискренность Дездемоны, которая была единственным слабым местом мавра. Он врет, подтасовывает факты, представляет все события в выгодном для себя свете.

Дездемона в растерянности, она напугана и не понимает, какое зло овладело душой любимого, почему он мрачен, неразговорчив, смотрит на нее искоса, обвиняет и оскорбляет ее. Отелло, в свою очередь, раздавлен. В его страстной любви к Дездемоне сосредоточена вся его жизнь, все то доброе и светлое, что существует. Если она, его любимая, порочна, как и все - значит, мир беспросветен, бессмыслен. Кто останется в мире, который покинет Дездемона? Ответ дает сам Отелло, когда он разъяренный и потерявший контроль над собой, бросает в лицо венецианцам: «Козлы и обезьяны!» Невозможно существование такой светлой души в таком грязном мире - Отелло не может там жить, он убивает себя. И это самый большой успех Яго. Основная тема как раз в этом заключена: силам зла удалось погубить Отелло.

Успех Яго показывает, насколько страшным и могучим оказалось зло, таящееся в недрах венецианской цивилизации. А смерть героев делает пьесу одной из самых тяжелых трагедий Шекспира.

И тем не менее это произведение не оставляет убежденности в том, что добро изначально и неизбежно обречено на поражение со злом. Перед своей смертью Отелло прозревает, к нему вновь возвращается вера в высокие идеалы, в преданность, честность, самоотверженность, любовь. Истинный триумфатор в этой пьесе - Дездемона, которая изначально, напротив всех жизненных взглядов и устоев, царивших в мире Яго, была честна и предана, которая опровергала их лишь своим существом. Шекспир показывает, что идеалы правды и благородства - это реальность, однако, ей сложно выжить в условиях венецианской цивилизации. Так проблема оптимизма перерастает в проблему утопии, в которой представителем высших ценностей является чернокожий воин, и по складу души, и по происхождению чуждый такому обществу, где главный принцип выражен словами Яго: «Насыпь денег в кошелек». А единственным верным союзником мавра выступает женщина, порвавшая с венецианским обществом. Их счастье, гармония их правдивых, честных отношений возможны. Но сфера такого счастья и их высоких идеалов не цивилизованная Венеция, а утопическая среда «естественного человека». Трагедия Шекспира вызывает у читателей (зрителей) ненависть к обществу, где царит Яго, но и вселяет гордость за человечество, способное породить людей, подобных Отелло и Дездемоне. В этом и заключается великая сила трагедии Шекспира, открывшая перед ней многовековой триумфальный путь по сценам всего мира.

 

27. Яго-гений зла? + предыдущий вопрос

 

ЯГО — центральный персонаж трагедии У. Шекспира «Отелло» (1604), поручик на службе у Отелло. По натуре хам и плебей, вынужденный быть в услужении у «мавра», ненавидя его за испытываемое им при этом унижение, не в силах быть свидетелем безмятежного счастья Отелло и Дездемоны, он сплетает вокруг них чудовищную интригу, в сеть которой попадает, сам того не ведая, и лейтенант Кассио, подчиненный Отелло. Я.— полная противоположность Отелло: хитер, коварен, завистлив, готов на любую низость, дабы разрушить ту гармоничность, что видится ему в Отелло. Я.— один из шекспировских излюбленных типов «злодеев», однако в отличие от Ричарда III или Макбета он мелок и его помыслы и устремления несопоставимы по масштабу. Он не есть «воплощение зла» — просто злобный интриган, однако придуманной его недалеким, но изворотливым умом интриги хватает для того, чтобы подчинить себе (и в конечном счете погубить) великодушного Отелло и Дездемону, которая в отличие от Отелло значительно лучше понимает, чтб есть Я., но противостоять ему не может. Ненависть, которая движет всеми поступками и помыслами Я., его неприятие каждого, в ком не случайно видится ему превосходство над самим собой, оказывается страшной разрушительной силой, именно ненависть, именно разрушение — то единственное, на что способен этот человек. Ему при этом ведомы законы человеческой психо-логии — но лишь те, что движут поступками низменными, недобрыми. Высокие поступки столь его раздражают, что у него появляется инстинктивное желание — сломать, уничтожить. Умея в каждом найти его слабое место, он мастерски играет на этой струне.

В финале, разоблаченный собственной женой, которую он в бессильной злобе закалывает кинжалом, Я. остается жив — в ожидании суда и казни. В сюжетосложении трагедии Шекспира именно он является пружиной действия, источником интриги.

В роли Яго в спектаклях театра «Друри-Лейн» партнерами Э.Кина, исполнявшего роль Отелло, были Ч.Макреди (1832) и сын Э.Кина Ч.Кин (1833). Примечательно, что в английском театре издавна сложилась своеобразная актерская традиция, когда исполнители ролей Отелло и Яго «менялись ролями»: в XIX веке — Г.Ирвинг и Э.Бут (1881), в XX - Л.Оливье и Р.Ричардсон (1938). Ярким исполнителем роли Яго был А.Васадзе (1947, в спектакле с А.Хорава — Отелло)

 

28. Рабле-сатирик. (Вдруг кто-то в довесок к древнеирландскому знает еще и украинский)

 

Самi гострi стрiли своєï сатири Рабле направляє проти

церкви, у якiй бачить головну паразитичну силу, що давить тяжким тягарем

на плечi народних мас. Для Рабле немає нiчого ненависнiше ченцiв.

Вiн порiвнює ïх з мавпами, якi не виконують нiякоï

корисноï роботи, а тiльки скрiзь гадят i всi псують, а тому

одержують вiд всiх глузування й стусани.

Пiд час морського подорожi, Пантагрюэля i його друзiв описуються рiзнi

острови, населенi ченцями, ледарями, кляузниками, сутягами й т.п. У цих

главах, що представляють жорстоку сатиру на всi сторони феодального

суспiльства, Рабле виступає як стихiйний матерiалiст i як смiливий

безбожник. Йому однаково ненависнi пашшани (католики) i папефиги

(протестанти), вравной ступенi ворожi людськiй природi. Роби що хочеш!

— такий девiз Телемской обителi, що засновує монах-мирянин

брат Жан, що нехтує церкву й ченцiв настiльки ж сильно, як i сам

Рабле. У Телемской обителi освiченi люди користуються повною волею, без

перешкоди вiддаючись своïм улюбленим занятт-наукам i мистецтвам.

Протиставляючи Телемскую обител-цю гуманiстичну утопiю —

монастирям i церквi, Рабле виражає надiï на майбутнє,

що принесе людям волю й щастя

В образах освiчених королiв Гаргантюа й Пантагрюэля деякi критики

вбачають апологiю абсолютизму. Але Гар-гантюа й Пантагрюэль настiльки ж

утопични й вигаданi, як i Телемская обитель. Жорстока й похмура

дiйснiсть Францiï XVI столiття, з народною вбогiстю, потопляемими в

кровi селянськими повстаннями, злiсними переслiдуваннями

гуманiстичноï iнтелiгенцiï (цькуванню пiддавався й сам Рабле),

не давала йому нiякого приводу iдеалiзувати королiвську владу.

Характерно, що з посиленням монархiчноï й церковноï

реакцiï у Францiï образи iдеальних королiв починають в

останнiх главах роману тьмянiти, вiдтискуючись на заднiй план такими

героями, як Панург i брат Жан Видатний реалiст i сатирик, Рабле зайняв

видне мiсце в iсторiï свiтовоï лiтератури. Його народностi,

життєрадiсний смiх, ненависть до всього, що заважає вiльному

розвитку людини, роблять Рабле письменником, що зберiгає до наших

днiв свою життєвiсть i актуальнiсть

Роман Рабле дуже важкий для перекладу. Крiм того, що французька мова

XVI столiття ЕО многом вiдрiзняється вiд сучасного, письменник

широко використав провiнцiйнi дiалекти, спецiальнi виробничi термiни,

архаïзми, неологiзми, усiлякi натяки, каламбури, цитати й парафрази

iз древнiх i середньовiчних авторiв i т.д. Кращий з наявних перекладiв

належить Н. Любимову й по праву вважається одним з досягнень

перекладацького мистецтва. Однак нi цей, нi iншi переклади Гаргантюа й

Пантагрюэля у жодному разi не повиннi бути рекомендованi дiтям: книга

Рабле не тiльки складна для сприйняття, але й мiстить багато

непристойностей “Ртрубих жартiв

Ще в 30-х роках поет Н. Заболоцкий переказав цей стародавнiй роман для

дiтей середнього й старшого вiку, дбайливо зберiгши кращi епiзоди й

сатиричну сiль добутку. У високо художньому й тактовному переказi Н.

Заболоцкого книга рекомендується шкiльним бiблiотекам. У виданнях

для дiтей вiдтворюються чудовi iлюстрацiï знаменитого французького

малювальника Гюстава Дорi (1832-1883), що талановито iнтерпретувало

великi добутку (Гаргантюа й Пантагрюэль, Дон Кихот, Казки Перро, Пригоди

Мюнхгаузена i iн.). Iлюстрацiï Дорi, зростаючись iз текстом,

становлять iз ним як би одне цiле.

 

(Перевожу)

Самые острые стрелы своей сатиры Рабле направляет против церкви, в которой видит главную паразитическую силу, давящую тяжким бременем на плечи народных масс. Для Рабле нет ничего ненавистнее монахов. Он сравнивает их с обезьянами, которые не выполняют никакой полезной работы, а только «везде гадят и все портят, а потому получают от всех насмешки и пинки».

Во время морского путешествия, Пантагрюэля и его друзей описываются различные острова, населенные монахами, бездельниками, кляузниками, сутягами и т. п. В этих главах, представляющих жестокую сатиру на все стороны феодального общества, Рабле выступает как стихийный материалист и как смелый безбожник. Ему одинаково ненавистны пашшаны (католики) и папефиги (протестанты), вравной степени враждебные человеческой природе. «Делай что хочешь!» — таков девиз Телемской обители, которую основывает «монах-мирянин» брат Жан, презирающий церковь и монахов столь же сильно, как и сам Рабле. В Телемской обители просвещенные люди пользуются полной свободой, без помехи отдаваясь своим любимым занятиям—наукам и искусствам. Противопоставляя Телемскую обитель—эту гуманистическую утопию — монастырям и церкви, Рабле выражает надежды на будущее, которое принесет людям свободу и счастье.

В образах просвещенных королей Гаргантюа и Пантагрюэля некоторые критики усматривают апологию абсолютизма. Но Гар-гантюа и Пантагрюэль столь же утопичны и вымышлены, как и Телемская обитель. Жестокая и мрачная действительность Франции XVI века, с народной нищетой, потопляемыми в крови крестьянскими восстаниями, злобными преследованиями гуманистической интеллигенции (травле подвергался и сам Рабле), не давала ему никакого повода идеализировать королевскую власть. Характерно, что с усилением монархической и церковной реакции во Франции образы «идеальных» королей начинают в последних главах романа тускнеть, оттесняясь на задний план такими героями, как Панург и брат Жан.

Выдающийся реалист и сатирик, Рабле занял видное место в истории мировой литературы. Его народность, жизнерадостный смех, ненависть ко всему, что мешает свободному развитию человека, делают Рабле писателем, сохраняющим до наших дней свою жизненность и актуальность.

Роман Рабле очень труден для перевода. Помимо того, что французский язык XVI века ЕО многом отличается от современного, писатель широко использовал провинциальные диалекты, специальные производственные термины, архаизмы, неологизмы, всевозможные намеки, каламбуры, цитаты и парафразы из древних и средневековых авторов и т. д. Лучший из имеющихся переводов принадлежит Н. Любимову и по праву считается одним из достижений переводческого искусства. Однако ни этот, ни другие переводы «Гаргантюа и Пантагрюэля» ни в коем случае не должны быть рекомендованы детям: книга Рабле не только сложна для восприятия, но и содержит много скабрезностей грубых шуток.

Еще в 30-х годах поэт Н. Заболоцкий пересказал этот старинный роман для детей среднего и старшего возраста, бережно сохранив лучшие эпизоды и сатирическую соль произведения. В высоко художественном и тактичном пересказе Н. Заболоцкого книга рекомендуется школьным библиотекам. В изданиях для детей воспроизводятся великолепные иллюстрации знаменитого французского рисовальщика Гюстава Доре (1832—1883), талантливо интерпретировавшего великие произведения («Гаргантюа и Пантагрюэль», «Дон Кихот», «Сказки» Перро, «Приключения Мюнхгаузена» и др.).

 

Переводчики Шекспира.

Не нашел.

 

30. Сервантес как личность гуманиста. Возможно не совсем то.

 

«Я отлично знаю... что нет таких чар, которые могли бы поколебать или же сломить нашу волю, как полагают иные простаки, ибо воля наша свободна, и ни колдовские травы, ни чародейство над нею не властны. Сломить человеческую волю — это вещь невозможная», — напишет Мигель де Сервантес почти в самом конце своей жизни — жизни, в которой были рабство и тюрьма, нищета, непонимание, насмешки и презрение.

Тем поразительнее читать историю жизни, написанную твердым почерком человека, который никогда не выбирал кривых дорог.

Сервантес бывал в Риме, Болонье, Венеции, Палермо, где изучал труды философов Возрождения, неоплатоников, античную культуру. Читал Гомера, Вергилия, Горация, Овидия, Данте, Петрарку. В его произведениях можно встретить персонажей из Библии, арабской литературы, испанского фольклора; он говорит об астрологии и магии, медицине и поэзии, хотя и называет себя «талантом, в науке не искушенным».

Он родился в 1547 году в небольшом городке Алькала де Энарес, в 20 милях от Мадрида. Древний род Сервантесов, прославивший себя верным служением испанским королям, за пять столетий постепенно обеднел. В поисках денег семья перебиралась из города в город, и уже подростком будущий писатель изъездил пол-Испании. Несколько лет он учился в Мадриде у известного гуманиста Хуана Лопеса де Ойоса (последователя Эразма Роттердамского), а также в Саламанкском университете — «Иберийских Афинах», как называли его испанцы, — крупном гуманистическом центре того времени.

К 20 годам Мигель де Сервантес был идальго свободолюбивым, независимым, гордым славой предков, закалившимся в борьбе с лишениями, смелым и страстно жаждущим полезной и самоотверженной деятельности. В это время кардинал Аквавива обратил внимание на опубликованное в книге де Ойоса стихотворение Мигеля и взял его в Рим, к своему двору, чтобы способствовать развитию юного таланта. Молодого человека ждало блестящее будущее.

Для Бога и для мира одновременно трудятся доблестные воины. Дон Кихот

Из всех открывавшихся перед ним возможностей самым благородным Сервантес счел принять участие... в войне с турецкими пиратами и в 1570 году стал простым солдатом. Он поражал своей доблестью даже опытных воинов, а в битве при Лепанто (1571) получил четыре ранения в грудь и руку, которая навсегда осталась парализованной.

Возвращаясь на родину, Сервантес и его брат Родриго попали в плен к алжирским пиратам. На берег Алжира в то время свозили тысячи захваченных турками людей. Одни становились рабами, и за малейшее неповиновение и отказ от тяжелых работ им вырывали ноздри, отрубали руки, уши; другие годами изнывали в тюрьмах, страдая от тоски, безделья и бесчеловечного обращения, ожидая выкупа, теряя надежду, а иногда и человеческий облик.

Сервантес не мог терпеть несвободу, одна мысль о том, что у человека можно отнять право на веру, на честь и достоинство, была для него невыносима. Но что мог сделать закованный в цепи раб? И все же Сервантес не знал, что такое сдаться, всякая неудача побуждала его к борьбе.

Однорукий — так звали его пленные — решает организовать побег.

Но сначала нужно было пробудить в пленниках угасшую волю. Он отдает последние крохи одним, работает за других, завязывает общие беседы о поэзии, об истории, о минувших битвах, пишет и читает стихи, даже ставит по памяти рождественскую драму — и все это время думает о побеге. После каждой неудачной попытки (их было четыре) он берет всю вину на себя одного, зная, что за это его непременно посадят на кол. Но даже Гасан-паша, его хозяин, турецкий наместник Алжира, не мог не проникнуться уважением к Сервантесу за его нравственную силу и смелость, и в последний момент казнь всегда отменяли.

То, что случается с Дон Кихотом, как замечает Роберт Грейвз, часто напоминает истории из жизни легендарного суфийского учителя Сиди Кишара, в том числе и известный эпизод с мельницами. Правда, Кишара принял за гигантов не ветряные, а водяные мельницы. Испанское слово «кихада» (от него происходит настоящее имя Дон Кихота) — того же арабского корня, что и слово «Кишар».

«Свобода — это сокровище, дарованное человеку небесами; за свободу, так же как и за честь, нужно рисковать жизнью, так как высшее зло — это рабство», — напишет Сервантес позже.

Когда отец, продав все имущество, прислал ему деньги, он не раздумывая выкупил на них своего брата. Через пять лет судьба, наконец, улыбнулась ему: испанские купцы собрали необходимую для выкупа сумму, и Сервантес вернулся в Испанию. Героизм, поразивший даже Гасана-пашу, не тронул чиновников Филиппа II. Боевые заслуги были забыты, семья Сервантеса окончательно разорилась. Оставив по инвалидности военную службу, он, чтобы оградить от нищеты сестер и жену, 15 лет отдал чуждому его складу и душе занятию — был сначала агентом по закупке провианта для армии в Андалузии и Гранаде, затем правительственным сборщиком недоимок с населения этих провинций. Писать удавалось урывками, печатать — ничего. Сервантеса, мягкого с голодными крестьянами и непреклонного к монастырям, утаивавшим продукты, едва не отлучили от церкви и четыре раза, в 1592, 1597, 1602 и 1605 годах, сажали в тюрьму (дважды по делу о невзысканных недоимках). Его обвиняют в растрате, и 11 лет он выплачивает долг правительству. Вытертый плащ, камзол, поражающий разнообразием пуговиц, башмаки с заплатами, зеленые чулки, заштопанные черным шелком, — его одежда красноречивее всех слов говорит, как он жил в те годы.

В 1603 году Сервантес перебирается с женой в Вальядолид и обращается к литературной деятельности. Он работает неустанно, как будто торопясь высказать все то, что передумал за эти годы. «Дон Кихот», «Нравственные новеллы», «Путешествие на Парнас», «Персилес и Сигхизмунда» были написаны в двухкомнатном домике, где они жили вшестером (с родственницами) и где днем работала швейная мастерская (дамы шили костюмы для придворных), — написаны в перерывах между ведением счетов, тяжбами, случайными заработками.

Нет таких чар, которые могли бы поколебать или же сломить нашу волю. Дон Кихот

Нищета и неустроенность остались его спутницами до конца дней. Однако незадолго до смерти в своем последнем романе «Персилес и Сигхизмунда» он напишет удивительные слова: «...прощайте, шутки, прощай, веселое настроение духа, прощайте, друзья: я чувствую, что умираю, и у меня остается только одно желание — увидеть вас вскоре счастливыми на том свете».

Не правда ли, его жизнь похожа на роман — об идальго, сохранившем веру в идеал, о рыцаре, чьи мечты не однажды разбивала действительность, но он всякий раз возвращался к ним снова и только тверже становился под ударами судьбы. Выбрав литературное поприще, он мог бы писать увеселительные пьесы и романы, которые так любила публика, и обеспечил бы себе безбедное существование. Но Сервантес увидел в литературе другую возможность.

О чем же его книги? О чем, например, «Дон Кихот»?

О величайшем благородстве и величайшей мудрости, с одной стороны. С другой — о странном, нелепом человеке, то и дело попадающем в глупые ситуации. Это какая-то насмешка над тем, что сердце считает правильным! Мудрость, простота, несуразности, шутки... есть в этом что-то очень дзенское или суфийское... Стоп! А не упустили ли мы чего-нибудь важного, когда читали биографию Сервантеса? Ведь он жил в Испании XVI века, а это было удивительное время.

Нужно вчитаться в комическое повествование о Дон Кихоте, чтобы увидеть в нем перекличку с идеями Бруно и Коперника, Фичино и Парацельса, алхимиков и суфиев.

Суфии были членами древнего духовного братства, которое появилось в Испании с приходом арабов. В их школы принимались только те, кто обладал «врожденным чувством Основной тайны». В обучении суфии использовали особые методы — например, прятали мудрость и истину под маской простодушия, глупости, парадоксов (это от них до нас дошли рассказы о Ходже Насреддине). Шутки и парадоксы ставили в тупик человека, привыкшего доверять одной логике, ломали стереотипы, и это позволяло ученику прикоснуться к иной реальности. Сервантес был хорошо знаком с этой философией, в его биографии и в «Дон Кихоте» найдется много тому подтверждений (даже истинным автором своей книги он называет мудрого Сида Ахмеда Бенинхали).

Сын своего времени, Сервантес разделял идеи многих гуманистов эпохи Возрождения. Это время Бруно, Парацельса, Шекспира, Кеплера, Мирандолы и многих других ярких философов, которые вернули людям древние знания о той грани бытия, что недоступна обыденному сознанию, но дает смысл существованию человека и Вселенной. Они говорили о бесконечности миров, о Едином, о вечно трансформирующейся видимой и невидимой Вселенной, о сокровенной реальности, находящейся внутри и вне нас, об универсальных принципах и законах, о бессмертии...

Я снова открыла «Дон Кихота». Сколько в нем моих закладок, отметок, надписей на полях... Ведь парадоксы Дон Кихота задевают, цепляют, сердце и ум начинают спорить: что нелепо, а что «лепо», что глупо, что нет, и так ли однозначна и прямолинейна жизнь?..

Не мог же Сервантес не писать обо всем этом!

Одна из самых важных для него идей — о возвращении золотого века человечества. Именно из-за нее и гуманистов, и Сервантеса часто называли мечтателями и утопистами.

Но не слишком ли просто мы судим о мудрецах?

С мечтой о золотом веке они связывали идею возвращения к истокам — однако это не воспоминание о прошлом, не то, что принадлежит нашему миру, но превыше него. Мечта о золотом веке как компас, показывающий направление и цель пути. И в век железный жизнь человека должна определяться не сильными мира сего и не обстоятельствами, ибо у него есть воля и мудрость, чтобы самому выбрать, ради чего жить. «Я, должно полагать, родился под знаком Марса, так что я уже как бы по необходимости следую этим путем и буду им идти, даже если бы весь свет на меня ополчился, и убеждать меня, чтобы я не желал того, чего возжелало само небо, что велит судьба, чего требует разум и, главное, к чему устремлена собственная моя воля, это с вашей стороны напрасный труд, ибо, хотя мне известны неисчислимые трудности, с подвигом странствующего рыцаря сопряженные, известны... и безмерные блага...» — таков внутренний закон Сервантеса.