Образ «смуглой леди» в сонетах Шекспира.

 

Возлюбленная, описанная в сонетах Шекспира, совсем не похожа на идеальных красавиц художников и поэтов Возрождения. Модным был белокурый цвет волос или золотистый. Королева Елизавета была рыжей, и это повлияло на английский идеал красоты в ее царствование. «Прекрасным не считался черный цвет», — замечает Шекспир в сонете 127-м. А между тем и волосы и взор

Возлюбленной моей чернее ночи,

Как будто носят траурный убор

По тем, кто краской красоту порочит.[48]

В последней строке намекается на тех, кто красит волосы, чтобы выглядеть так, как полагается по моде. Шекспир вообще не терпел ложных ухищрений для придания облику видимости красоты. В приступе гнева Гамлет обличает не только жестокость и несправедливость, но даже косметику и изощренные светские манеры. «Слышал я про ваше малевание вполне достаточно! — кричит он Офелии. — Бог дал вам одно лицо, а вы себе делаете другое…»[49]

Возлюбленная, описанная в сонетах, получила прозвище «смуглая дама» (the Dark Lady). Шекспир описал ее нам, подчеркивая, что она живая женщина, а не идеальная красавица и не расписная кукла.

Ее глаза на звезды не похожи,

Нельзя уста кораллами назвать,

Не белоснежна плеч открытых кожа,

И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щек.

А тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенства линий,

Особенного света на челе.

Не знаю я, как шествуют богини,

Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,

Кого в сравненьях пышных оболгали.[50]

Заключительный выпад направлен против сонетистов, как, впрочем, и все стихотворение, в котором осмеивается искусственный идеал. Выдуманным женщинам сонетистов Шекспир противопоставляет реальную женщину.

Но дело вовсе не в несходстве с идеальными красавицами:

Беда не в том, что ты лицом смугла,

Не ты черна, черны твои дела![51]

Она не идеальна и в нравственном отношении. Поэт отлично знает неверность своей возлюбленной, но готов ей все простить:

Мои глаза в тебя не влюблены,

Они твои пороки видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами не согласно.[52]

Случилось так, что, уезжая, поэт оставил свою возлюбленную на попечение друга. Произошла двойная измена. Поэт горько сетует на то, что его друг

…сердечных уз не пощадил,

Где должен был нарушить долг двойной.

Неверную своей красой пленя,

Ты дважды правду отнял у меня.[53]

Утрату друга поэт переживает больнее, чем утрату возлюбленной. Он всегда был не уверен в ней и знал ее изменчивость. Но в друга он верил беспредельно, и потерять его для него более страшно:

Полгоря в том, что ты владеешь ею,

Но сознавать и видеть, что она

Тобой владеет, — вдвое мне больнее.

Твоей любви утрата мне страшна.[54]

Эта роковая женщина мучает не только поэта, но и его друга. И тут самозабвенный, преданный друг начинает страдать вдвойне: за себя и за него.

Поэт не перестал любить обоих. Сердце его разрывается от страшной муки:

На радость и печаль, по воле Рока,

Два друга, две любви владеют мной:

Мужчина светлокудрый, светлоокий

И женщина, в чьих взорах мрак ночной.[55]

По-видимому, друзья примирились. Прошло какое-то время, и поэт, в свою очередь, чем-то глубоко оскорбил друга. Теперь виноват уже он, и он пишет сонет:

То, что мой друг бывал жесток со мною,

Полезно мне. Сам испытав печаль,

Я должен гнуться пред своей виною,

Коль это сердце — сердце, а не сталь.

И если я потряс обидой друга,

Как он меня, — его терзает ад,

И у меня не может быть досуга

Припоминать обид минувших яд.

Пускай та ночь печали и томленья

Напомнит мне, что чувствовал я сам,

Чтоб другу я принес для исцеленья,

Как он тогда, раскаянья бальзам.

Я все простил, что испытал когда-то,

И ты прости, — взаимная расплата![56]

Насколько это возможно, мы попытались представить, что в сонетах отражена какая-то подлинная история взаимоотношений трех лиц. Но не будем скрывать: это лишь домысел, который ничем нельзя подтвердить. Более того, может быть, сонеты написаны не одному другу, а разным лицам. У нас нет никаких доказательств того, что молодой человек, которого поэт в первых семнадцати сонетах уговаривает жениться, и друг, которого он так горячо любил, одно и то же лицо.

Единый лик лишь у смуглой красавицы. Этот образ с удивительной рельефностью запечатлен Шекспиром. Уж очень она реальна, и не похоже, чтобы этот образ был полностью вымышлен поэтом. В двадцати пяти сонетах, рассказывающих мучительную историю «любви втроем», столько жизненности, что трудно поверить, будто это всего лишь вымысел поэта, давший ему возможность поупражняться в стихотворстве на острую психологическую тему. Скорее всего, история, рассказанная в этих сонетах, была пережита поэтом. Может быть, это как раз и была «болезнь», которой хворал «старый актер» W. S., упомянутый Генри Уиллоуби. Ведь и Шекспир писал:

Любовь — недуг. Моя душа полна

Томительной, неутолимой жаждой,

Того же яда требует она,

Который отравил ее однажды.[57]

Образ смуглой красавицы надолго запечатлелся в сознании Шекспира. Он еще раз ожил под его пером много лет спустя — в египетской царице из трагедии «Антоний и Клеопатра», такой же неверной, как смуглая дама сонетов, и такой же властно притягательной своей колдовской красотой.

У нас нет фактических данных, чтобы распутать загадки сонетов. Но одно в них несомненно: во многих из них узнается великий сердцевед Шекспир. Пережил ли он сам описанное в сонетах, мы не уверены. Но он глубоко понял и прекрасно выразил, что в данных положениях может чувствовать человек большой души. А дальше каждому предоставляется гадать, какова в этом была доля лично пережитого и какова доля гениального поэтического прозрения.

 

Немецкие народные книги.

В развитии немецкой литературы с середины XVI в. наметилась пора нового подъема, но он не привел к созданию произведений, которые по своему художественному значению могли бы сравниться с вершинами европейской литературы этой эпохи. Самым популярным жанром городской литературы были прозаические шванки — короткие занимательные истории, бытовые зарисовки, анекдотические примеры из жизни. Авторы объединяли эти притязательные сочинения в сборники. Наиболее ранним был сборник францисканского проповедника И. Паули «И в шутку, и всерьез» (1522), носивший назидательный характер. С 1550-х годов, когда сборники стали выходить один за другим, в них нарастала развлекательность: вслед за «Дорожной книжицей» И. Викрама появились написанные иными авторами «Общество в саду», «Книжица для отдохновения», «Ночной дозор» и даже семитомник «Отврати печаль».

 

В 1551 г. вышел в свет стихотворный сборник «Гробианус». Его автор, школьный учитель К. Шейт, ставил перед собой откровенно воспитательную задачу: он пародировал образец грубого, непристойного поведения, обращаясь к юношеству с призывом: «Поступай всегда наоборот». Сборник вызвал целую серию подражаний.

 

Во второй половине XVI в. продолжали широко издаваться немецкие народные книги, в которых доминировали традиции средневековья —интерес к рыцарским сюжетам, легендам и чудесам. В этом потоке выделяются лишь несколько произведений. Одно из них — «Шильдбюргеры» (1598), книга, высмеивающая тупоумие немецкого мещанства. Ее комизм носит, однако, иной характер, чем «литература о дураках» начала века — он лишен сатирической едкости и социальной остроты. Долгая жизнь в литературе была суждена двум легендам, обработки которых появились в виде народных книг. В 1587 г. вышла «История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике», в 1602 г. —повествование о «вечном страннике» Агасфере. В соответствии с духом времени обе книги были пронизаны благочестивыми поучениями и предостережениями.

 

С традициями народной литературы было связано творчество крупнейшего немецкого поэта XVI в. Ганса Сакса (1494—1576). Он не только черпал из фольклора многие мотивы своих стихотворений, пьес и коротких забавных рассказов, но и выражал массовые вкусы и представления. Даже обращаясь к образам античных героев или библейских пророков, он стремился поведать о немецких нравах. Сакс был певцом всего житейского. Его идеалы типичны для бюргерства —он прославлял уют, благополучие, устойчивый порядок. Но он обладал также юмором, умением зорко подметить характерную деталь, живо передать чувство красоты природы. Его работы отличаются неизменным пристрастием к дидактизму, но зато содержат грубовато-трезвый, мало поддающийся иллюзиям взгляд на мир. Творчество Сакса широко отразило мозаику бытовых ситуаций и нравов его времени.

 

Широко распространенным явлением во второй половине XVI в., не оставившим, однако, заметного следа в литературе, была школьная латинская драма. Ее писали и ставили прежде всего с учебными целями совершенствования языковых знаний, но и с задачами религиозно-нравственного воспитания юношества. К «школьной драматургии» обращались и католики (особенно иезуиты), и протестанты, придавая ей полемическую заостренность. Сюжеты брались из Библии, обычно из Ветхого Завета, из церковной и гражданской истории, а у католиков — также из житий святых и мучеников. Классическими образцами чаще всего служили произведения Сенеки, но не чуждались и средневековых традиций — участия аллегорических фигур. В целом немецкий театр оказался мало развит. В конце столетия приезжие труппы «английских комедиантов», которые ставили крайне упрощенные переделки пьес Марло, Шекспира и других авторов, приучили публику к «кровавым» зрелищам и грубо фарсовой комедии. С другой стороны, иезуиты, стремясь увлечь зрителей, широко использовали пышное и красочное оформление представлений. Оформление протестантских школьных пьес, напротив, отличалось аскетизмом.

 

На исходе Возрождения, продолжая традиции XVI в. и пролагая путь новой литературной эпохе, развернулось творчество сатирика и мастера бурной, красочной языковой стихии Иоганна Фишарта (1546—1590). Широко используя гиперболу, гротеск, причудливые и комические словообразования, нагромождения синонимов и фейерверки острот, он бичевал упадок нравов общества, религиозный фанатизм, произвол властей. Фишарт сочувствовал кальвинизму и создал карикатурные образы монахов разных орденов. С особой язвительностью нападал он на иезуитов. Самой яркой из его антикатолических сатир стала стихотворная «Легенда о происхождении четырехрогой иезуитской шапочки» (1580). Он не раз обращался к свободной обработке известных произведений: написал стихотворный вариант народной книги о Тиле Эйленшпигеле, резко усилив ее сатирические элементы, издал в вольном немецком преломлении первую книгу «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, неистощимой словесной игрой расширив втрое ее объем. Языковое новаторство Фишарта и напряженность его художнического мироощущения предвещали характерные тенденции литературы барокко.