Препятствия накоплению знания и организационная политика социологии 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Препятствия накоплению знания и организационная политика социологии



Я утверждаю, что когда мы ищем социологическое знание, то по­всюду находим его осколки и фрагменты. Наша проблема состоит в том, чтобы узнать, чем мы располагаем, и организовать найден­ное наиболее наглядным образом. Почему это так трудно?

Одна из причин — фрагментация и антагонизм в нашей дис­циплине. Социология разделена на большое число специальностей. Вряд ли это должно удивлять, поскольку насчитываются многие тысячи исследователей, заинтересованных в возделывании своих собственных участков. А так как социология имеет в виду весь со­циальный мир (включая его причины и следствия), то налицо ог­ромный выбор эмпирических объектов для возможного исследова­ния. Объем и разнообразие социологии дают нам практический повод не обращать внимания на то, что делается вне нашей соб­ственной области исследований. Таково положение с разнобразием методов, когда приверженцы одних методов часто рассматривают работу, сделанную с помощью соперничающих методов, как не имеющую познавательной ценности. Кроме того, происходит даль­нейшее дробление на небольшие теоретические школы, которые нередко очерняют друг друга в борьбе за господство. Эти битвы ведутся особенно яростно, когда в высказываниях теоретических фракций звучат и политические обертоны или когда утверждают, будто внимания достойны только практическое знание или полити­чески ангажированные выступления определенного сорта. Все эти обстоятельства затрудняют нам поиск тех точек, где сходятся раз­ные теоретические объяснения. Это лишает нас возможности со­брать обрывочные данные, поставляемые различными подходами, в стройную, согласованную модель8.

Возможно, еще более важным для американской социологии был раскол иного рода, а именно разрыв между описательными и теоретически ориентированными исследованиями. Вторые заняты поиском общих объясняющих принципов; первые куда более пря­мо переходят к исследованию вопросов, которые, по меньшей мере первоначально, полностью понятны неспециалисту. Это класс про­блем такого рода: насколько велика нынешняя социальная мобиль­ность? (останемся ли мы еще «страной открытых возможностей»? были ли мы ею когда-либо?); насколько велика расовая дискрими­нация и каков прогресс в ее уменьшении? — и т. п. Эти виды ис­следований могут иметь отношение к теории, но чтобы сообщить полезную информацию, в принципе не обязательно иметь объясне­ние в категориях подлинно аналитических переменных. Сюда, ес­тественно, относится статистическая техника без особой теории. Вероятно, именно этот практически ориентированный поиск описа­тельной информации имеют в виду социологи-антипозитивисты, атакуя антиметодологические и антитеоретические уклоны, кото­рые они обнаруживают в социологии.

Это разделение труда между различными видами нашей дея­тельности вовсе не обречено отравлять споры вокруг научной со­циологии. Практически-описательное исследование, без сомнения, было бы сделано лучше, если бы имело опору в более аналитиче­ской теории, но для многих целей достаточно теоретически нейт­рального описания. Важно понять, что создание аналитической базы путем накопления объяснительных высказываний — это со­вершенно другой, особый род деятельности. Когда мы пытаемся накапливать наше общее знание, мы должны знать, что именно ищем, и уметь отобрать это из гор описательного материала, который занимает так много места в исследовательской литературе. Теоре­тически ориентированный и практически-описательный виды ис­следования могут гармонично сосуществовать, даже если они по­рождают проблему корректирования информации.

Более слабой выглядит позиция, распространившаяся, видимо, из сферы практической и описательной работы на все виды социологи­ческого исследования: тенденция считаться только с самыми послед­ними данными как единственно имеющими отношение к делу. Если мы хотим знать, что такое равенство возможностей в образовании, сбор самой свежей информации, очевидно, имеет очень существен­ное практическое значение. Но этот сдвиг, «перекос к настоящему», своего рода журнализм в социологии, есть один из главных факто­ров, уводящих нас в сторону от задачи сведения различных исследо­ваний в теоретически непротиворечивые модели.

Наличие данных из разных исторических периодов — это без­условное преимущество при попытке синтезировать общие прин­ципы объяснения. Часто наблюдаемые изменения в эмпирических распределениях позволяют нам сформулировать принципы приме­нимости для соответствующей предметной области и уточнить на­ши теории. К примеру, исследование из области промышленной социологии и жизни местных общин, проводившееся с 30-х до 50-х годов, и подвело к формулировке общих принципов того, как опыт командования либо подчинения порождает дивергентные классо­вые культуры (данные сведены в работе [17. Р. 211-214]. Это на­копленное знание остается пригодным на аналитическом уровне, даже если (как, видимо, и происходит в действительности) в по­следние десятилетия более грубые формы власти-авторитета для большинства работающих ослабли, а вслед за этим ослабли и раз­личия в классовых культурах. Поэтому сравнение исторических различий не просто дополняет индивидуализирующее описание, но служит также для проверки и расширения сферы применения тео­рии. В дальнейшем область ее действия можно было бы увели­чить, приняв во внимание еще более крайние случаи, которые легче всего найти, обратившись к той исторической эпохе, когда чрезвычайно жесткие и насильственные формы принудительного контроля были общепринятыми. Аналитическую теорию следует отличать от эмпирических обобщений, говорящих о тенденциях, которые действуют какое-то время. Только первая может дать нам понимание будущих социальных образований, независимо от того, наблюдается или нет радикальное изменение эмпирических тенден­ций в независимых переменных.

Еще одна причина наших неудач в деле систематического накоп­ления общезначимых принципов объяснения состоит в том, что мы слишком полагаемся на новейшие достижения в статистической тех­нике и недостаточно внимательны к перекрестным связям результа­тов, полученных различными методами. Как указал А. Стинчкомб [63. Р. 55-56] (в заголовке у него стоит: «Почему забыты обобще­ния?»): «Наибольшие значения коэффициентов корреляции в сово­купности эмпирических материалов, как правило, будут иметь ре­зультатом и самые большие шаговые коэффициенты... Аналогично почти во всех случаях метрические коэффициенты в уравнении регрессии будут самыми большими по отношению к вариациям величины причинных сил, когда шаговый коэффициент наиболь­ший... И, в свою очередь, отношения с большими показателями при лог-линейном анализе почти всегда оказываются теми же самыми отношениями, которые имеют большие метрические коэффициен­ты регрессии... Это значит, что почти все в нашем причинном зна­нии с того времени, когда мы стали использовать коэффициенты корреляции (или даже внимательно изучать перекрестные таблич­ные данные), и по сию пору остается нашим причинным знанием при всех новомодных переходах к шаговому анализу, к структурным уравнениям с метрическими коэффициентами, к лог-линейному ана­лизу». Разумеется, прогресс есть в том смысле, что лог-линейный анализ или измерения ненаблюдаемых (скрытых) переменных по­зволяют нам увидеть определенные труднодоступные структуры, моделировать определенные сложные образования и учитывать кон­кретные вероятности ошибок измерения. Но все это продвижения, так сказать, на периферии теоретически содержательных парадигм, а не в их центре. Нам следовало бы опираться на более ранние ре­зультаты, а не отбрасывать их из-за того, что прежним исследовани­ям не хватало всех сегодняшних технических утонченностей.

Так как очередные методологические усовершенствования (см., например, [11; 42; 76]) получают признание быстро, то среди соци­ологов нет и автоматического «методологического постоянства».

Объясняющие модели всегда «недодетерминированы» данными при любом конкретном их множестве, и в наши предложения все­гда входят теоретические соображения относительно того, какие модели можно исключить с наибольшими основаниями. Если эм­пирические схемы достаточно жизнеспособны, т. е. если наши тео­рии на верном пути, мы будем выходить на эти схемы многообраз­ными методами. Если теории плохо ухватили центральные процессы, тогда итогом всех статистических утонченностей, вероятно, будет в лучшем случае лишь знак чего-то неизвестного.

Все исследовательские методы имеют свои слабости. Мы можем преодолеть их, показав согласованность результатов, полученных различными методами. Поэтому, несмотря на слабости сравнитель­ных исследований [42], непротиворечивость теории, опирающейся на все доступные источники данных, может быть использована для обоснования наших выводов относительно факторов, действующих в изучаемой совокупности данных. Экспериментальные свидетель­ства особенно хорошо помогают, когда привязаны к общей тео­ретической схеме. Поэтому надо искать теоретические связи с «на­туралистическими» исследованиями (например, организаций или взаимодействий лицом-к-лицу), с историческими исследованиями динамических процессов, а по сути — с социологическими иссле­дованиями во всем их диапазоне. Логическая согласованность, если она достаточно прочна, сможет вывести нас из любого локального методологического тупика. И это довод в пользу теоретического ос­мысления наших результатов везде, где возможно. С точки зрения методолога, теорию можно рассматривать как приспособление для накопления и хранения наших толкований вышеупомянутой согла­сованности. Поэтому игнорирование более ранних исследований — это порок, а не добродетель. Сами различия в исследовательских методах дают нам благоприятную возможность подтвердить наши результаты как бы приемом «триангуляции».

Социология занята во множестве различных предприятий. Край­нее разнообразие наших занятий, сонм мелочей порождают тучу пыли, которая скрывает то, что мы уже знаем. В каком-то смысле, слишком большой объем знания оказывается для нас проблемой, особенно потому, что огромная его часть смещена в практически-описательную сторону, которая становится необозримой, если н представлена компактно в теоретических обобщениях. Мы страда­ем от ограниченности наших познавательных способностей, и эта познавательная перегрузка усиливает защитные тенденции в мире интеллектуальной деятельности. В результате подобной самозащи­ты социологическое мировоззрение упрощается до идеологии соб­ственной исследовательской специальности, теоретического лаге­ря или политической фракции и сосредоточивается исключительно на новейших исследовательских данных и технике.

Заключение

Мое последнее соображение, возможно наиболее важное, касает­ся настроения, общей атмосферы в социологии. Речь идет о на­ших социальных отношениях, наших установках по отношению друг к другу в сфере нашей профессиональной интеллектуальной деятельности. Многое из того, что мы говорим сегодня о работах коллег, отличается негативизмом, враждебностью, пренебрежени­ем. Эта фракционность ослабляет социологию, ибо мы нуждаем­ся в многообразии подходов, чтобы подтвердить наши результаты перекрестными сравнениями.

Чтобы продвинуться в социологии, нам нужен дух благород­ства, а не дух фракционного антагонизма. Это не то же самое, что лозунг, утверждающий «право каждого идти своим путем», т. е. терпеть друг друга, но никак не общаться между собой интеллекту­ально. Построение социологического знания — это коллективное предприятие и в более чем одном измерении. Все виды человеческой деятельности социальны, и сама наука есть процесс организации коллективной мысли. Как и в других делах человеческих, конфликт внутренне присущ организации интеллектуального мира. Это само по себе неплохо, поскольку конфликт — главный источник интел­лектуальной динамики, включая процессы, посредством которых мы выдвигаем новые теории и коллективно решаем, какие из них ведут к лучшим результатам. Но конфликт не должен доходить до крайностей. Ни в одной другой форме интеллектуальной жизни не зависим мы так сильно друг от друга, как в науке. Чтобы объеди­ниться, как подобает ученым, нам нужно сосредоточиться на со­гласовании теоретических концепций поверх границ разных исследований. Личностная грань этого интеллектуального устроения — великодушие и добрая воля, доброжелательное, положительное отношение к лучшим достижениям друг друга, пока мы вместе нащупываем наш путь вперед.

Примечания

1 Я признателен П. ДиМаджио, Р. Кэмпбеллу, Р. Ханнеману, А. Стинч-комбу и Дж. Тернеру за комментарии к предварительному наброску этой статьи.

2 Власть может основываться также на ресурсной зависимости в сете­вой структуре [18; 76] и на принуждении, осуществляемом с пере­менным успехом в различных сетевых структурах [76; 56]. Власть зависит и от распределения в организации ресурсов контроля [24], и от условий мобилизации и конфликта среди противостоящих групп, как гражданских [64], так и военных [15]. Власть — сложный фено­мен: мы сделали успехи в некоторых частных теориях, но еще не су­мели свести их вместе.

3 Фискальный и/или военный кризис — это не только путь к расколу между элитами, ведущему к дезинтеграции аппарата принуждения. Теория военно-фискального кризиса — не полная теория всех револю­ций и других волнений, но она оказывается верной в отношении свое­го предмета и справедлива в отношении многих очень важных собы­тий. Как указал в личном общении П. Ди Маджио, эта теория связана с более абстрактным принципом объяснения, применимым во многих контекстах, — принципом дезинтеграции организационной системы.

4 Результаты этнометодологических исследований не подтверждают мнения о большом количестве и весомости неожиданных ситуатив­ных реинтерпретаций. Например, С. Клегг [13], который с магнито­фоном в руках приступил к изучению в мельчайших деталях одной строительной фирмы, скоро обнаружил, что банальная ежедневная повторяемость ситуаций была подавляющей, так что ему пришлось переключиться на конфликты в управлении, чтобы найти более дра­матичный материал. Этнометодологическая теория полагает, что пре­вращение повседневной жизни в рутину — это основной социальный процесс, и что люди изо всех сил стараются сглаживать ситуации и избегать любых неурядиц.

5 Иногда говорят, что слишком большое знание о том, как работают социальные отношения, выхолащивает их. Может ли теоретик обме­на или тот, кто применяет теорию ритуалов Дюркгейма и Гофмана, влюбиться? Не разрушает ли ситуацию теоретическое самосознание? Я могу заверить вас, что не разрушает. Мощные социальные процес­сы обладают удивительной силой, подавляющей более слабый про­цесс вроде кратковременной рефлексии.

6 См. общие дискуссии: [40; 68; 46]. Как указывает У. Уоллес [69], суще­ствует множество причинных моделей — непрерывные, эпизодиче­ские, многоуровневые и т. д.

7 Как указывает Д. Уилер [76. Р. 43, 220], физики обычно проводят эк­сперименты не с целью достичь статистической достоверности, а чтобы найти область условий, при которых сохраняет значимость некое теоретически выведенное соотношение. Уилер комментирует: «Физики были бы удовлетворены экспериментом, если бы его резуль­таты укладывались в область десятикратного или даже большего отклонения от теоретически предсказуемых значений переменной. Обычно учитывались экспериментальные ошибки такого рода, и ник­то даже не задумывался проверить результат статистически... Что же могут значить разговоры о физике как точной науке? Точность озна-, чала точное использование теории, но необязательно точное произ­водство чистых результатов» [76. Р. 220].

8 Быть может, одно из главных преимуществ естественных наук состо­ит в том, что в их теориях почти нет прямых политических имплика­ций. Это позволило им уходить от споров, замутивших аналитиче­скую сторону общественных наук, и прежде всего социологии.

Литература

1. Вебер М. История хозяйства: Очерки всеобщей социальной и эко­номической истории / Пер. с нем. Пг: Наука и школа, 1923.

2. Саймон Г. Рациональность как процесс и продукт мышления // THE­SIS. 1993. Т. 1. Вып. 3. С. 16-39.

3. Asch S. Е. Effects of group pressure upon the modification and distortion of judgements // Groups, leadership and men / Ed. by H. Gaetzkew. Pitts­burgh: Carnegie Press, 1951.

4. BergerJ., Wagner D. G., Zelditch M. Jr. Expectation states theory: the status of a research program. Stanford University: Technical Report. № 90. 1983.

5. Bloor D. Knowledge and social integrity. L.: Routledge & Kegan Paul, 1976.

6. Bloor D. Wittgenstein: a social theory of knowledge. N. Y.: Columbia University Press, 1983.

7. Blumer H. Symbolic interactionism. Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1969.

8. Bott E. Family and social network. L.: Tavistock, 1971.

9. Bourdieu P. Distinction: a social critique of the judgement of taste. Cambridge: Harvard University Press, 1984 [1979].

10. Brown R. H. Society as text. Chicago: University of Chicago Press, 1987.

11. Campbell R. T. Status attainment research: end of the beginning or beginning of the end? // Sociology of Education. 1983. Vol. 56. P. 47-62.

12. The category of the person / Ed. by M. S. C. Carrithes, S. Lukes. Cam­bridge. N. Y.: Cambridge University Press, 1985.

13. Clegg S. Power, rule and domination: A critical and empirical under­standing of power in sociological theory and everyday life. L.: Routledge & Kegan Paul, 1975.

14. Collins R. On the microfoundations of macro-sociology // American Journal of Sociology. 1981. Vol. 86. P. 984-1014.

15. Collins R. Long-term social change and territorial power of states // Collins R. Sociology since Mid-century: Essays in Theory Cumulation. N. Y: Academic Press, 1981.

16. Collins R. Weberian sociological theory. Cambridge. N. Y: Cambridge University Press, 1986.

17. Collins R. Theoretical sociology. San Diego: Harcourt Brace Jovanovich, 1988.

18. CookK. S., Emerson R. M., Gillmore M. R.. Yamagishi T. The distribution of power in exchange networks //American Journal of Sociology. 1983. Vol. 89. P. 275-305.

19. Coser L. A., Kaduchin C., Powell W. W. Books: the culture and commerce publishing. N.Y: Basic Books, 1982.

20. Crazier M. The bureaucratic phenomenon. Chicago: University of Chi­cago Press, 1964.

21. DiMaggio P., Useem M. The arts in cultural reproduction // Cultural and Economic Reproduction in Education / Ed. by M. Apple. L.: Routledge & Kegan Paul, 1982.

22. Dummett M. Truth and other enigmas. Cambridge: Harvard University Press, 1978.

23. Durkheim E. The elementary forms of the religious life. N. Y.: Free Press, 1954 [1912].

24. Etzioni A. A comparative analysis of complex organizations. N. Y.: Free Press, 1975.

25. Foucault M. The archaeology of knowledge. N. Y.: Random House, 1972 [1969].

26. Fuchs S., Turner J. What makes a science mature? Organizational control in scientific production // Sociological Theory. 1986. Vol. 4. P. 143-150.

27. Garfinkel H. Studies in ethnomethodology. Englewood Cliffs (NJ): Prentice Hall, 1967.

28. Gibbs J. Sociological theory construction. Hinsdale: Dryden Press, 1972.

29. Goffman E. The presentation of self in everyday life. N. Y: Doubleday, 1967.

30. Goffman E. Interaction ritual. N. Y: Harper and Row, 1974.

31. Goffman E. Forms of talk. Philadelphia: University of Philadelphia Press, 1981.

32. Goldstone J. State breakdown in the English revolution // American Journal of Sociology. 1986. Vol. 92. P. 257-322.

33. Goldstone J. Cultural orthodoxy, risk and innovation: the divergence of East and West in the early modern world // Sociological Theory. 1987. Vol. 5. P. 119-135.

34. Goodman N. Ways of world-making. Indianapolis: Bodds-Merrill, 1978.

35. Gottdiener M. Hegemony and mass culture: a semiotic view // American Journal of Sociology. 1985. Vol. 90. P. 979-1001.

36. Heise D. Understanding events affect and the construction of social action. N.Y.: Cambridge University Press, 1979.

37. Heise D. Affect control theory: concepts and model // Journal of Mathe-ImaticaL Sociology. 1987. Vol. 13. P. 1-33.

38. Homans G. The human group. N.Y: Harcourt Brace, 1950.

39. Kahneman D., Slavic P., Tversky A. Judgement under uncertainty: heuristics and biases. L.: Cambridge University Press, 1982.

40. Klein D. Causation in sociology today: a revised view // Sociological Theory. 1987. Vol. 5. P. 19-26.

41. Lewis D. On the plurality of worlds. Oxford: Basil Blackwell, 1986. „

42. Lieberson S. Making it count: the improvement of social research and theory. Berkeley: University of California Press, 1985.

43. Maclntyre A. After virtue. Notre Dame (IN): University of Notre Dame Press, 1984.

44. March J., Simon H. Organizations. N.Y.: Wiley, 1958.

45. Mann M. The sources of social power. Vol. 1. N.Y: Cambridge University Press, 1986.

46. Meeker В., Hage J. Social causality. L.: Alien and Urwin, 1988.

47. Moore B. Social origins of dictatorship and democracy. Boston: Beacon Press, 1966.

48. Mulkay M. The world and the world: explorations in the form of sociological analysis. L.: Alien and Unwin, 1985.

49. Paige J. Agrarian revolution. N.Y.: Free Press, 1975.

50. Perrow C. A framework for the comparative analysis of organizations // American Sociological Review. 1967. Vol. 32. P. 194-208.

51. Perrow C. Normal accidents. N.Y.: Basic Books, 1984.

52. Putnam H. Realism and reason. Philosophical papers. Vol. 3. N.Y: Cambridge University Press, 1983.

53. Quine W. Ontological relativity and other essays. N.Y: Columbia University Press, 1969.

54. Rosenberg A. Sociobiology and the preemption of social science. Bal­timore: Johns Hopkins University Press, 1980.

55. Rosenberg M. Conceiving the self. N.Y: Basic Books, 1979.

56. Schelling T. The strategy of conflict. Cambridge: Harvard University Press, 1962.

57. Science observed. Perspectives on the social study of science / Ed. by K. Knorr-Cetina, M. Mulkay. Beverly Hills: Sage, 1983.

58. Simon H. Models of man. N.Y: Wiley, 1957.

59. Skocpol T. States and social revolutions. N.Y: Cambridge University Press, 1979.

60. Spencer M. The imperfect empiricism of the social sciences // Sociological Forum. 1987. Vol. 2. P. 331-372.

61. Stinchcombe A. Agricultural enterprise and rural class relations // American Journal of Sociology. 1961. Vol. 67. P. 165-176.

62. Stinchcombe A. Constructing social theories. N.Y.: Harcourt, Brace and World, 1968.

63. Stinchcombe A. The origins of sociology as a discipline // Acta Sociologica. 1984. Vol. 27. P. 51-61.

64. Tilly C. From mobilization to revolution. Reading (MA): Addison-Wesley, 1978.

65. Turner J. A theory of social interaction. Stanford: Stanford University Press, 1988.

66. Turner R. The role and the person//American Journal of Sociology. 1978. Vol. 84. P. 1-23.

67. Turner S. Underdetermination and the promise of statical sociology // Sociological Theory. 1987. Vol. 5. P. 172-184.

68. Walker H. Spinning gold from straw on cause, law and probability // Sociological Theory. 1987. Vol. 5. P. 28-33.

69. Wallace W. Causal images in sociology // Sociological Theory. 1987. Vol. 5. P. 41^6.

70. Wallerstein I. The modern world system. Vol. 1. N. Y: Academic Press, 1974.

71. Weber M. Religious rejections of the world and their directions // From Max Weber: Essays in Sociology. N. Y.: Oxford University Press, 1946 [1915].

72. Whitley R. The intellectual and social organization of the sciences. Oxford: Clarendon Press, 1984.

73. White H. Where do markets come from? // American Journal of Sociology. 1981. Vol. 87. P. 517-547.

74. White W. Street corner society. Chicago: University of Chicago Press, 1943.

75. Wilensky H. The professionalization of everyone? // American Journal of Sociology. 1964. Vol. 70. P. 137-158.

76. Wilier D. Theory and the experimental investigation of social structures. N.Y: Gordon and Breach, 1987.

77. Williamson O. Markets and hierarchies. A study of the economics of internal organization. N.Y: Free Press, 1975.

Перевод с английского А. Д. Ковалева

Энтони Гидденс. НОВЫЕ ПРАВИЛА СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО МЕТОДА*

* Перевод сделан по: Anthony Giddens. New Rules of Sociological Method: A Positive Critique of Interpretative Sociologies / Second Edition: Polity Press, 1993.

Предисловие к первому изданию

Социальные науки, какими мы их знаем сегодня, сформировались под воздействием впечатляющих успехов естественных наук и тех­нологии в конце XVIII в. и в XIX в. Я говорю это прямо, вполне осознавая все сложности, подразумеваемые таким заявлением. Ра­зумеется, было бы неверно утверждать, что успехи человека в его, казалось бы, явном покорении природы (интеллектуальном в виде науки и материальном в виде технологии), были некритически взя­ты за образец для социальной мысли. На протяжении всего XIX в. идеализм в социальной философии и романтизм в литературе в их всевозможных ипостасях держались на расстоянии от интеллекту­альных настроений, питаемых естественными науками, и обычно выражали глубокую неприязнь к распространению машинных тех­нологий. Однако в большинстве своем авторы, представляющие эти традиции, скептически смотрели как на возможность создания на­уки об обществе, так и с недоверием относились к претензиям наук о природе; их взгляды служили не более чем критической оберткой для гораздо более влиятельных трудов тех, кто как раз и стремился создать такую науку. Упоминание лишь одного-двух имен риско­ванно, но я думаю целесообразно рассматривать Конта и Маркса как оказавших непреходящее влияние на последующее развитие со­циальных наук (я буду использовать этот термин применительно прежде всего к социологии и антропологии, но иногда и в отноше­нии экономики и истории). Влияние Конта можно считать основопо­лагающим, поскольку его понимание социологического метода, про­пущенное через работы Дюркгейма, вполне возможно проследить вплоть до некоторых основных тем «академической социологии» и антропологии XX в. Марксизм, следуя пренебрежительному игно­рированию Конта самим Марксом, выступал против тех течений со­циальной теории, которые связаны с влиянием Конта. Контова фор­мулировка идеи естественной науки об обществе на самом деле была довольно сложной, в чем каждый сможет убедиться, просмот­рев хотя бы несколько страниц «Позитивной философии», даже если она и не отличается проницательностью (а порой, надо ска­зать, и логической ясностью) Марксовых работ, снабженных пере­иначенной гегелевской диалектикой. И Конт, и Маркс писали в тени победоносных естественных наук, и оба рассматривали распростра­нение науки на изучение человеческого поведения в обществе как на непосредственный результат поступательного движения человече­ского познания по направлению к самому человечеству.

Конт преподнес это как учение. «Иерархия наук» выражает не только логический порядок отношений, но и исторический. Чело­веческое знание прежде всего рассеивает клубы мистицизма в тех областях, которые далее всего отстоят от человеческого участия и контроля, где человечество, казалось бы, не играет никакой роли как субъект: в первую очередь — в математике, затем — в астроно­мии. Развитие науки последовательно все более приближается к жизни человека, продвигаясь от физики, химии и биологии к со­зданию социологии — науки о человеческом поведении в обществе. Нетрудно заметить, как даже до Дарвина эволюционная теория в биологии, казалось бы, готовит место для толкования человеческо­го поведения в соответствии с принципами научного разума, и по­нять восхищенное отношение Маркса к «Происхождению видов» как к аналогу того, что они с Энгельсом стремились осуществить в своих трудах.

Конец тайнам и конец мистификациям — вот на что надеялись и за что боролись и Конт, и Маркс. Если природу можно открывать как вполне секулярный порядок, почему тогда человеческая соци­альная жизнь должна оставаться чем-то загадочным? Ибо, вероят­но, всего лишь один шаг отделяет научное знание от техническо­го овладения; имея точное научное понимание условий своего социального существования, почему бы людям самим рациональ­но не строить свою судьбу? Марксистское видение неоднозначно: некоторые варианты высказываний Маркса, как мне кажется, мож­но без особого труда, по крайней мере на уровне онтологии, прими­рить с настоящим исследованием. Я имею в виду версии Маркса, рассматривающие марксизм не как естественную науку об обществе, которая берется предсказывать кончину капитализма и его смену социализмом, но как солидное исследование исторических взаимо­связей субъективности и объективности в человеческом социаль­ном существовании. Но настолько, насколько в работах Маркса есть сильные натуралистические течения, а они вполне определен­но существуют, Маркса можно классифицировать вместе с Контом как провозвестника и инициатора науки об обществе, которая вос­производила бы в изучении человеческой социальной жизни тот же тип разумного просветления и объяснительной силы, какой уже был воспринят естественными науками. В этом смысле можно уве­ренно утверждать, что социальная наука потерпела неудачу.

За исключением кажущихся несомненными фактов и по срав­нению с системой точных законов по образцу классической меха­ники — этой модели для всех становящихся после Ньютона наук, которая в XIX в. безоговорочно воспринималась как пример для подражания, — достижения социальных наук не впечатляют.

Это является общепризнанным, в особенности среди тех ны­нешних обществоведов, кто привержен все тому же идеалу. Жела­ние создать естественную науку об обществе, которая обладала бы той же логической структурой и стремилась бы к таким же целям, что и науки о природе, остается по-прежнему сильным. Конечно, многие приверженцы этой модели оставили (по разным причинам) надежду на то, что социальные науки в ближайшем будущем смогут достичь точности и объяснительной способности даже наименее развитых естественных наук. Тем не менее что-то вроде упования на появление Ньютона в социальных науках остается достаточно рас­пространенным, даже если сегодня тех, кто относится к этой воз­можности скептически, гораздо больше, чем тех, кто все еще лелеет эту надежду. Но те, кто все еще ждет Ньютона, не только ожидают поезда, который никогда не придет, они вообще оказались не на той станции.

Очень важно, конечно, проследить и то, как в XX в. были атако­ваны неопровержимые факты и самих естественных наук. В большей мере это происходило путем внутренней трансформации физики с появлением, помимо Ньютона, эйнштейновской относительности, теории дополнительности и «принципа неопределенности». Но не менее важно, по крайней мере для данного исследования, то, что появились новые формы философии науки. Можно было бы выде­лить два взаимосвязанных, но тем не менее противоположных на­правления в философии науки за последние сорок-пятьдесят лет, накануне пертурбаций с классической физикой. С одной сторо­ны — и это вовсе не парадоксально — были попытки удержать представление о том, что естественнонаучное знание или его спе­цифическую характеристику следует рассматривать как образец для всего, что может с полным основанием называться «знанием». Если знаменитый «принцип верификации» продемонстрировал весьма убедительно свою собственную неспособность быть вери­фицированным, а отчаянные попытки изгнать метафизику из ис­следований о человеке были вскоре оставлены, то влияние логи­ческого позитивизма, или логического эмпиризма, все еще остается сильным, если не основополагающим. За последние десятилетия этот оплот был атакован с возрастающим успехом. В этих атаках работы Карла Поппера сыграли центральную или вообще весьма недвусмысленную роль. Какими бы оригинальными ни были взгля­ды Поппера, его критика индуктивной логики и утверждение о том, что, хотя претензии на знание в науке и должны начинать с чего-то, нет ничего, с чего бы они должны были начинать, обладали огром­ным значением. Это значение они имели не только в силу своей собственной ценности, но и как источник многих последующих до­стижений.

Некоторые такие дискуссии в естественных науках имеют не­посредственное значение для эпистемологических проблем в соци­альных науках. В любом случае я берусь утверждать, что соци­альная наука должна выйти из тени естественных наук, в какую бы философскую мантию они нк рядились. Тем самым я не хочу ска­зать, что логика и метод изучения человеческого социального по­ведения целиком и полностью расходятся с логикой и методом ис­следования природы, во что я точно не верю. Не собираюсь я и поддерживать точку зрения приверженцев традиции «наук о духе» (Geisteswissenschaften), согласно которой любая обобщающая социальная наука логически исключается из числа таковых. Но любой подход к социальным наукам, стремящийся выразить их эпистемо-логию и познавательные притязания наравне с притязаниями наук о природе, уже по определению обречен на неудачу и может дать лишь ограниченное понимание человеческого общества.

Безуспешность социальной науки, понимаемой как естественная наука об обществе, проявляется не только в недостатке совокупнос­ти абстрактных законов, условия приложения которых точно извест­ны и которые принимаются «профессиональным сообществом»; эта безуспешность очевидна и в реакции широкой общественности. Со­циальная наука, задуманная Контом и Марксом как проект, должна была стать разоблачением, которое сметет смутные предрассудки прежних времен и заменит их рациональным самоосознанием. То, что возникает как «сопротивление» широкой публики «откры­тиям» социальной науки, зачастую просто приравнивается к тому неприятию, какое иногда вызывали учения о мире естественном: например, нежелание принять тот факт, что Земля имеет сферичес­кую форму, а не является плоской. Но такого рода сопротивление возникает по причине научных теорий или открытий, которые по­трясают или разрушают устои здравого смысла. (Я не хочу здесь касаться возражений научным идеям заинтересованных в этом лю­дей.) Возражения, зачастую высказываемые представителями ши­рокой общественности по поводу претензий социологии, как раз имеют противоположный характер: «открытия» социологии не со­общали им ничего такого, чего бы они уже и так не знали, или и того хуже — социология обряжает в технический жаргон то, что вполне понятно на обычном языке. Те, кто занимаются социальны­ми науками, не очень-то склонны воспринимать всерьез такого рода протесты: разве не показывали многократно естественные науки, что воспринимаемые как само собой разумеющееся мнения о том, что было «известно», были на самом деле ошибочными? Почему бы нам просто не сказать, что социальная наука должна проверять суждения здравого смысла, чтобы удостовериться, что простые члены общества действительно знают то, что они полагают для себя известным? Я, однако, полагаю, что мы должны воспринять эти возражения всерьез, даже если в итоге они окажутся несостоя­тельными: поскольку в некотором смысле, который не так просто уловить, общество — это результат сознательно применяемых на­выков людей действующих.

Разница между обществом и природой заключается в том, что природа не является продуктом человеческой деятельности, она не создана человеческим действием. Общество же, хотя и не сделано ни одним человеком, создано и воссоздается заново, если не ех nihilo*, участниками каждого социального контакта. Производство общества — это квалифицированное действо, поддерживаемое и «вызываемое к жизни» людьми. В действительности это становит­ся возможным только потому, что каждый (компетентный) член общества — это практический социальный теоретик; поддерживая любого рода взаимодействия, он (или она)** привлекает социальные знания и теории, обычно без принуждения и вполне обыденно, а использование этих практических ресурсов как раз и является условием производства взаимодействия вообще. Такие ресурсы (в дальнейшем я буду называть их «обоюдным знанием») как тако­вые не корректируются в свете теорий социальных ученых, ученые постоянно стремятся к ним, какие бы исследования они ни прово­дили. Другими словами, обладание ресурсами, используемыми чле­нами общества для установления социального взаимодействия, яв­ляется условием для понимания социальным ученым их поведения, точно так же, как и для самих этих членов общества. Это вполне понятно антропологу, который посещает чужую культуру и стре­мится описать наблюдаемое там поведение, но это вовсе не так очевидно для исследователя поведения внутри своей культуры, ко­торый норовит принять это взаимное знание как само собой разу­меющееся.

* Из ничего (лат.). — Прим. ред.

** «Он или она» — привычный для данного текста оборот. Несмотря на неко­торую стилистическую неловкость («человек» в русском языке все-таки «он»), нам представляется более целесообразным передать как можно нагляднее собствен­ную стилистику автора, в которой вполне соблюдена «политическая коррект­ность» в отношении феминистски настроенных читателей/читательниц. Поэтому мы сохранили этот оборот везде, где он встречается. — Прим. перев.

 

Недавние достижения в социологии, перекликающиеся по боль­шей части с не такими уж недавними достижениями в аналитиче­ской философии и феноменологии, весьма тесно связаны с этими проблемами. И вовсе не удивительно, что такое пересечение соци­альных наук с философией должно было произойти, поскольку именно постоянно возникающий интерес к действию, смыслу и согласию в контексте социальной жизни людей отличает некото­рые ведущие направления в этих широких философских традици­ях, а именно — «экзистенциальную феноменологию», «философию обыденного языка» и философию позднего Витгенштейна. Сегод­ня интерес к проблемам действия наверняка не чужд существую­щим в социальных науках ортодоксиям. Само понятие действия в виде «деятельностного подхода» занимает первое место в работах Талкота Парсонса. По крайней мере, в своих ранних работах Парсонс в особенности стремился включить «волюнтаристский» мо­мент в свой подход. Но Парсонс (как и Дж. С. Милль) стал отожде­ствлять волюнтаризм с «интернализацией ценностей» личностью и тем самым — с психологической мотивацией («потребности-уста­новки»). В парсонсовской системе координат действия нет дей­ствия, есть одно только поведение, возбуждаемое потребностью-установкой или ролью-ожиданием. Сцена установлена, но актеры представляют только в согласии с написанным для них сценарием. Далее я постараюсь проследить некоторые дальнейшие послед­ствия этого в данной работе. Не удивительно ли, что простым лю­дям трудно узнать себя в таких теориях? И хотя работы Парсонса в этом отношении гораздо более мудрены, чем многие другие, мы не выглядим в них как знающие и умелые действующие, как хотя бы в какой-то мере хозяева своей судьбы.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-02-19; просмотров: 197; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 44.222.63.67 (0.078 с.)