Кто виноват?» или «что мешает?»: эволюция массового сознания и общественной мысли

Террор, сопровождающийся нагнетанием экстремальности, всегда име­ет психологический предел. «Общество, охваченное паническим настрое­нием, — писал Л.Н.Войтоловский, — не только утрачивает чуткость к дис-

 

гармониям общественной жизни (это как раз режиму было выгодно. — Е.З.), но (...) само становится источником угнетающих и тревожных эмоций, до­водящих его до мертвящей немощи, забитости и апатии»¹¹⁶. Подобный ис­ход находился в прямом противоречии с принципами функционирования существующей общественной модели, рассчитанной на постоянное под­держание высокого тонуса общественной жизни. Если эта модель орга­нично включала в себя механизм террора для исполнения охранительной функции, то с такой же необходимостью она нуждалась и в иных средст­вах своего жизнеобеспечения, призванных стимулировать духовный подъ­ем, ударный ритм, трудовой энтузиазм. С помощью террора удавалось от­влечь внимание людей от анализа истинных причин общественного небла­гополучия, отправив их по ложному следу поиска «врагов». Однако нега­тивная реакция таким образом не исчезала, она просто переключалась на другой объект. Поэтому нужны были специальные меры, способные сфор­мировать в массах позитивные эмоции, стимулировать созидательные уст­ремления и действия. Такого рода меры формируют и поддерживают авто­ритет власти. Их отличительная особенность состоит в том, что целесооб­разность решений этого типа измеряется не столько долей практической отда­чи (например, экономической эффективностью), сколько степенью популяр­ности в массах. То есть, эти меры, какое бы конкретное содержание в них не вкладывалось, по сути своей всегда являются популистскими. В ряду подоб­ных популистских решений на первом месте всегда стоит снижение цен¹¹⁷.

Однако решения о снижении цен не затрагивали трудовых стимулов. Вообще в послевоенный период сфера действия материальных стимулов была существенно ограничена. Безусловно, сказывались последствия вой­ны; жесткая финансовая дисциплина и ограниченность ресурсов устанав­ливали различного рода «потолки», в том числе и по заработной плате. Поэтому трудовой подъем, духовный пафос восстановления — несомнен­ная реальность послевоенных лет — имел иной, нежели материальный ин­терес, источник вдохновения. Недостаточность материальных стимулов компенсировалась действием психологических и идеологических факторов. Принцип работы этой группы стимулов в основе своей опирался на «эф­фект большой цели». Так было во время войны, когда люди сражались и работали во имя одной, общей и великой цели — Победы. В мае 45-го цель была достигнута. Образовавшийся вакуум надо было чем-то запол­нить. Наверху, видимо, не нашли ничего лучшего, как вновь сделать став­ку на образ будущего — построение коммунизма. В проекте Программы ВКП(б) 1947 года было записано: «Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) ставит своей целью в течение ближайших 20-30 лет постро­ить в СССР коммунистическое общество»¹¹⁸.

Однако преимущество Победы в ее имидже «большой цели» заключа­лось не только в ее огромной притягательности, но и сама эта притяга­тельность была связана с максимальной конкретностью: с каждым взятым городом, освобожденной деревней эта цель из идеальной все более стано­вилась реально достижимой. Идее построения коммунизма необходимо было придать такую же конкретность. Так в общественное сознание был

 

внесен своеобразный символ будущего — «великие стройки коммунизма». Гидроэлектростанции на Дону, Волге, Днепре, Волго-Донской и Туркмен­ский каналы... Для них, этих строек, варились сталь и чугун, создавались новые конструкции машин и механизмов. Пуск каждой очереди «великих строек», осуществление «великого плана преобразования природы» и даже начало строительства высотных зданий в Москве должны были восприни­маться как очередная веха, как еще один практический шаг на пути к ком­мунизму. То обстоятельство, что «стройки коммунизма» большей частью сооружались руками заключенных, мало тревожило идеологов страны. Многие соотечественники об этом просто не знали, а те, кто знал, обяза­ны были смотреть на эти стройки как места «перековки» и «перевоспита­ния» людей в духе коммунизма.

Появление «великих строек коммунизма» застало теоретиков врасплох: пришлось срочно пересматривать научные курсы, учебные программы, планировать новые исследовательские темы. В июне 1950 года в Институте экономики АН СССР прошла теоретическая конференция на тему «О пу­тях постепенного перехода от социализма к коммунизму». На конферен­ции был сделан вывод о том, что Советский Союз имеет все необходимые и достаточные условия для построения коммунизма в кратчайший срок¹¹⁹. Что касается изучения проблем перехода к коммунизму, было признано целесообразным начинать его не с характеристики будущего коммунисти­ческого общества, а с «уже имеющихся ростков коммунизма». Обсуждение конкретных социально-экономических вопросов по сути дела свелось к дискуссии о путях и формах перехода к коммунистическому способу рас­пределения (вероятно, наиболее «приятной» для участников обсуждения): когда и в каком порядке будет осуществляться бесплатное распределение продуктов питания и услуг?¹²⁰

Ни эта, ни подобные ей дискуссии ничуть не конкретизировали кон­цепцию построения коммунизма, а вместе с тем и концепцию перспектив­ного развития советской экономической и политической системы. Много слов было сказано по поводу того, что движение советского общества должно осуществляться по пути укрепления экономической базы, совер­шенствования системы социальных отношений, развития духовной сферы и т.д. Но вопросы — как именно должно происходить это «укрепление», «совершенствование» и «развитие», каким закономерностям эти процессы подчинены и каков механизм действия этих закономерностей? — остава­лись открытыми. После выхода в свет брошюры Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» (1951 г.) теоретическая мысль получила со­вершенно определенную направленность и дальше уже двигалась именно в этом заданном направлении, исключающем какую-либо дискуссионность.

Гораздо более интересные процессы происходили в это время в среде не «теоретиков», а «практиков». В настроениях рабочих, например, ощу­щался сдвиг, своего рода поворот — от материальных требований первой необходимости к претензиям белее широкого производственного и даже политического порядка. В обобщенном виде эти претензии можно сфор­мулировать как неудовлетворенность организацией производственного

 

процесса, в котором рабочему отводилась почти исключительно подчинен­ная, исполнительская роль. Много нареканий вызывала практика проведе­ния рабочих собраний. «На собраниях невозможно по-деловому обсудить проблемы, вместо обмена мнениями на них нередко преобладает админи­стративный нажим», — высказывали свои претензии рабочие¹²¹. Решения собраний принимались формально, примерно по следующему образцу: «не останавливаться на достигнутом, повышать производительность труда и трудовую дисциплину», «итоги считать хорошими, но не успокаиваться на достигнутом» и т.п.¹²² В своих отзывах о собраниях рабочие выражали не­довольство тем, что собрания практически бесполезны, потому что к их мнению никто не прислушивается: «Вся беда в том, что нас не слушают. Много болтовни, а дела мало. Я на собрания хожу, но злой за потерянное время»; «Я когда-то числился в активе, а сейчас чувствую, что мои усилия повлиять на улучшение работы проходят впустую, и волей-неволей отстаю от всего, на собрания ходить перестал: не слушают нас»¹²³.

Часто бывало так, что рабочих, выступавших с критикой администра­ции предприятия, потом всячески притесняли, организовывали травлю. Среди рабочих ходили разговоры, что сообщать о беспорядках на предпри­ятиях в районные, городские и другие организации не имеет смысла, хо­зяйственники там все равно найдут защиту. «Одна надежда — писать в ЦК ВКП(б) или тов. Шкирятову (председателю Комиссии партийного контро­ля. — Е.З.), они помогут», — таково было достаточно распространенное в рабочих коллективах мнение¹²⁴.

Впрочем, пассивное отношение к ситуации было не везде: на начало 50-х годов приходится развитие разного рода рабочих инициатив, с помо­щью которых рабочие стремились укрепить самостоятельность своего по­ложения на производстве, утвердить свои позиции в качестве коллектив­ного собственника предприятия. Возникло движение за принятие оборудо­вания на «социалистическую сохранность», был опыт введения личных клейм (когда рабочий, по примеру старых русских мастеров, ставил свой личный знак на произведенную продукцию). Инициативы эти просущест­вовали недолго: они были признаны нецелесообразными, якобы снимаю­щими ответственность с руководителя предприятия¹²⁵.

Еще большее сопротивление встречали предложения по развитию но­вых форм управления предприятиями, реорганизации системы хозяйствен­ных связей. В январе 1950 г. секретариат Г.М.Маленкова получил записку от начальника планово-финансового отдела одного из управлений Мини­стерства связи СССР в Латвии И.М.Стульникова. В этой записке автор подробно изложил идею выборности и коллективного руководства на про­изводстве. «Опыт показывает, — писал И.М.Стульников, — что в наше время, когда политическое сознание и деловые качества подавляющей час­ти советских людей достигли небывалой зрелости, принцип единоначалия, осуществляемый в хозяйственных учреждениях, организациях и предпри­ятиях, перестал оправдывать себя. А в ряде случаев он стал наносить опре­деленный вред интересам государства. Известно, что имеется немало ру­ководителей—хозяйственников, которым любовь к администрированию

 

серьезно вскружила головы. Иной такой администратор замкнется в рамки единоначалия, с мнением других людей не считается и ни с кем не совету­ется. Речь идет об осуществлении коренной перестройки хозяйственного ап­парата и создании его на совершенно иных, более демократичных началах»¹²⁶.

Выход из положения автор видел в переходе на систему выборности и коллегиальности руководства, организационной формой которого должны были стать хозяйственные советы — снизу доверху, от конкретного пред­приятия до министерства¹²⁷. Чтобы обеспечить при этом сочетание прин­ципов единоначалия и коллегиальности, необходимо, как считал Стульни-ков, сохранить за министром или руководителем предприятия право ут­верждать все решения хозяйственного совета¹²⁸.

Идеи Стульникова не встретили тогда понимания в Центральном Ко­митете ВКП(б) — и не просто в силу спорности самой позиции автора за­писки. Логика хозяйственного управления, построенного на принципе строго фиксированной ответственности и многоступенчатой иерархии, в основе своей противоречила идее децентрализации — в какой бы форме она ни выражалась. Вместе с тем, предложения Стульникова представляют интерес не только с точки зрения их возможного приложения к реальной практике управления, но и, прежде всего, как факт развития практической хозяйственной мысли, которая искала, в допустимых по тому времени пределах, пути и формы реформирования хозяйственного механизма, кон­серватизм которого мешал организации оптимальной работы экономиче­ских структур. Подобные поиски были пока уделом единиц. Основная масса людей в этом плане по-прежнему оставалась инертной.

Интересно проанализировать в этой связи реакцию людей на вопрос об их отношении к имеющимся трудностям и недостаткам. В начале 50-х го­дов журналист А.Злобин писал: «Беседуя с различными людьми, я задавал один и тот же вопрос: "Что мешает вам в работе? Мешает вашему заводу?" К моему удивлению немалая часть ответов звучала примерно так: "Мешает? Нам ничего не мешает. Разве нам что-либо может мешать?"»¹²⁹ Этот вопрос-ответ возник не случайно. Он отражал определенный социально-психологиче­ский настрой, являлся реакцией на непривычную постановку вопроса о причинах недостатков: вместо обычного «кто виноват?» — вдруг «что ме­шает?». Когда ставился вопрос «кто виноват?», за ним виделась конкрет­ная личность, за вопросом «что мешает?» — общественное явление. В ко­нечном счете этот вопрос прямо выводил на анализ состояния обществен­ного организма, поиска его «болевых точек», узловых противоречий разви­тия и возможных путей разрешения данных противоречий. Вопрос «что ме­шает?» неизбежно переводил в другую плоскость и вопрос «что делать?», кото­рый уже нельзя было решать только привычной перестановкой кадров, заме­ной «плохого» руководителя на «хорошего». Все это было достаточно новым — отсюда и столь неадекватная реакция обыденного сознания на смещение акцентов в вопросе о трудностях и проблемах реальной жизни.

Отличительная особенность советской системы 30—50-х годов состояла в том, что формально она как будто бы всегда была открыта для критики (лозунг «критики и самокритики» был в числе наиболее употребимых офи-

 

циальной пропагандой). И это был не просто пропагандистский трюк: по­стоянные поиски «отдельных недостатков», чередуемые с временными кампаниями против «врагов народа», не только направляли общественные эмоции в подготовленное русло, но и повышали мобилизационные воз­можности самой системы, ее устойчивость, ее иммунитет. На основе ма­нипуляции общественными настроениями создавался особый механизм преодоления кризисных ситуаций. Система не допускала такого развития событий, когда критически заряженные эмоции масс сформируются в блок конкретных претензий, задевающих основы правящего режима. Не­удивительно поэтому, что отсутствие конструктивизма, набора положи­тельных идей составляет одну из характерных черт групповых претензий этого периода. Умение режима овладевать общественными настроениями на уровне эмоций обеспечивало управляемость системы, страховало от не­предсказуемых реакций снизу. С этой своей функцией механизм контроля за умонастроениями справлялся достаточно успешно. Однако, добиваясь управ­ления эмоциями, с помощью этого механизма не всегда удавалось обеспечи­вать программу позитивного поведения, т.е. нужную практическую отдачу.

Чтобы подключить общественное мнение к выработке такой позитив­ной программы, требовались уже иные средства, способствующие раскре­пощению общественной мысли, ее готовности к диалогу с властью. Для начала диалога нужен был посредник, или, скорее, даже «возмутитель спо­койствия», и эту функцию по традиции взяла на себя русская литература.

Журнал «Новый мир», который возглавлял тогда Александр Твардов­ский, в своей девятой книжке за 1952 год начал публикацию очерков «Рай­онные будни» Валентина Овечкина. Затем очерки перепечатала «Правда». Общественный резонанс публикации был огромным. «Читателям не было дела до определения жанра, — вспоминал писатель НАтаров. — Но речь шла о восстановлении ленинских норм демократии, о стиле руководства, о правде отношений между хлеборобом и пашней, между колхозом и госу­дарством. Номера «Правды» передавались из рук в руки»¹³⁰.

На материалах одного района Овечкин рассуждал о проблемах страны, говоря о сельском хозяйстве, поднимал вопросы общегосударственного, общеполитического значения. О его очерках говорили как о «партийном поступке», а разговор начистоту, предложенный в «Районных буднях», воспринимался «даже не как литература, а как письмо в ЦК»¹³¹. Пробле­мы, поднятые В.Овечкиным — о недостатках в практике управления, о материальных стимулах, о противоречиях долга и совести — были, в об­щем, не новы. Новым был именно разговор начистоту. Овечкин как будто «пробил брешь» в сознании, признавался один из его коллег: «Читая Овеч­кина, писатели сознавали, что им самим тоже пора писать по-другому»¹³².

Овечкин поднял те проблемы, которые лежали на поверхности, и при­влек к ним внимание общественности. Однако пока читатели ломали ко­пья в спорах вокруг «Районных будней», а некоторые партийные работни­ки призывали привлечь автора к ответу за «очернительство» руководите­лей, подспудно рождалась уже иная — еще более смелая литература. В на­чале 50-х годов приступил к задуманному роману «Не хлебом единым»

 

ВДудинцев. «Тогда еще жив был Сталин, — вспоминал он много позднее. — Я писал и боялся, что меня посадят. Боялся, но выработал шифр для тай­ных записей. Я был качественно свободен»¹³³. Страна стояла на пороге «оттепели».

Примечания

1. Письмо в редакцию газеты «Социалистическое земледелие» // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119.
Д. 841. Л. 34-35.

2. О письмах советской эпохи как особом виде коммуникации между народом и властью
см.: Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи: Голоса из хора. М., 1996;
Ливший А., Орлов И. Революция и социальная справедливость: ожидания и реальность
(«Письма во власть» 1917-1927 годов) // Cahiers du Monde russe. 39(4). Octobre—
decembre 1998. P. 487-514.

3. О распространении народных монархических представлений в виде слухов в XVIII—
XIX вв. см. подробнее: Побережников И.В. Слухи в социальной истории: типология и
функции (по материалам восточных регионов России XVIII— XIX вв.). Екатерин­
бург, 1995. С. 7-20.

4. Там же. С. 7.

5. Здесь и далее данные приводятся и рассчитываются по материалам ежегодных докладов
Приемной председателя Президиума Верховного Совета СССР за 1945-1951 гг. //
ГА РФ. Ф. 7523. Оп. 65. Д. 579, 583, 587, 592, 596, 602; Оп. 85. Д. 272.

6. Королев Ю. Кремлевский советник. М, 1995. С. 40. В фонде Приемной председателя
Президиума Верховного Совета СССР сохранились документы личных бесед Н.М.Швер­
ника с посетителями. Обычно такого рода «беседы» ограничивались одной—двумя фра­
зами, так что личный прием, если он и имел место, был скорее формальным и сущест­
во дела решалось не на нем.

7. Там же. С. 40-41.

8. Материалы личного приема Н.М.Шверника. 1949 г. // ГА РФ. Ф. 7523. Оп. 38. Д. 72.

Л. 185-187.

9. Там же. Л. 181.

10. Докладная записка министра здравоохранения СССР Г.Митерева. 30 апреля 1946 г. //Там же. Оп. 65. Д. 709. Л. 5-6.

11.Письмо колхозницы В.М.Евдокимовой в редакцию газеты «Социалистическое земледелие». Август 1946 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 633. Л. 87-88.

12.Постановление Секретариата ЦК ВКП(б) «О записке колхозницы Евдокимовой из
Петровского района Ставропольского края». 14 августа 1946 г. // Там же. Л. 84.

13.Справка Ставропольского крайкома ВКП(б) «О результатах проверки и принятых мерах по жалобе гр. Евдокимовой В.М.». 11 сентября 1946 г. // Там же. Л. 89—90.

14.Там же. Л.90.

15.Сообщение Верховного Суда РСФСР. 16 ноября 1946 г. // Там же. Л. 93.

16.Письмо А.Забелкина А.ААндрееву. 1949 г. // ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 52. Д. 5. Л. 208-209.

17.Там же. 208.

18.Там же. Л. 213.

19.Письмо ААндреева заместителю командующего Военно-морскими силами по политчасти Куликову. Сентябрь 1949 г. // Там же. Л. 214.

20.Подробнее о роли доносов как контрольного механизма см.: Козлов В.А. Феномен доноса // Свободная мысль. 1998. № 2. С. 100-112.

21.Письмо АЗабелкина А.ААндрееву. 1949 г. // ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 52. Д. 5. Л. 219.

22.Подробнее об истории этого постановления см.: Бабиченко Д.Л. Писатели и цензоры.
Советская литература 40-х годов под политическим контролем ЦК. М., 1994. С. 116—147.

23.Там же. С. 117.

 

24.Информационный материал «Об откликах трудящихся на постановление ЦК ВКП(б)
«Об опере "Великая дружба" В.Мурадели». 16 февраля 1948 г. // РГАСПИ. Ф. 17.
Оп. 122. Д. 306. Л. 9.

25.Там же. Л. 14.

26.Рассчитано по данным обзоров писем, полученных Всесоюзным радио за 1952 г. // ГА РФ.
Ф. 6903. Оп. 10. Д. 1. Л. 23; Д. 3. Л. 100.

27.Там же. Д. 1. Л. 23.

28.Обзор писем, полученных от радиослушателей Редакцией музыкального радиовещания // Там же. Д. 3. Л. 3.

29.Там же. Л. 2.

30.Там же. Л. 89.

31.Там же. Л. 38.

32.Там же. Л. 37-38.

33.Там же. Л. 5.

34.См., например: Стенограмма пленума Владимирского обкома ВКП(б). 31 января
1947 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 572. Л.14; Романовский Н.В. Лики сталинизма.
1945-1953 гг. М., 1995. С. 27.

35.Имеются в виду закрытые письма ЦК ВКП(б) от 18 января 1935 г. «Уроки событий,
связанных со злодейским убийством товарища Кирова» и от 29 июля 1936 г. «О терро­
ристической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока».

36.Доклад секретаря ЦК ВКП(б) ААКузнецова на собрании работников аппарата ЦК
ВКП(б) по выборам суда чести. 29 сентября 1947 г. // Источник. 1994. № 6. С. 74.

37. Войтоловский Л.Н. Очерки коллективной психологии. В 2 ч. Ч. 2. Пг., 1925. С. 75.

38.На «профилактическую» работу после войны первоначально перестраивались не толь­
ко партийные структуры, но и органы политического сыска. Весной 1946 г. появилась
директива МГБ СССР, которая допускала проведение вместо ареста профилактических
мероприятий в отношении лиц, допускавших «антисоветские высказывания», но про­
явивших себя положительно в годы войны на фронте или в тылу. {Лазарев В.И. Поли­
тический сыск в деятельности советских органов государственной безопасности в по­
слевоенный период. 1945—1953 гг. // Политический сыск в России: История и совре­
менность. СПб., 1997. С. 261-262.)

39.«ЦК вскрыл пресмыкательство перед заграницей». Как создавались «суды чести» в
центральных органах // Источник. 1994. № 6. С. 68.

40.Н.Г.Клюева и Г.И.Роскин — советские ученые, работавшие в области биотерапии раковых опухолей. Результатом их исследований стала разработка медицинского препарата круцина (КР), обладавшего противоопухолевой активностью. Была подготовлена к изданию рукопись книги, которую предполагалось опубликовать параллельно в СССР и США. Первоначально работа Клюевой и Роскина нашла поддержку со стороны ЦК ВКП(б) — ААЖданова, в том числе и по линии сотрудничества с американскими учеными. Однако специального решения ЦК ВКП(б) по этому вопросу (о передаче рукописи книга и препарата американской стороне) принято не было, что впоследствии послужило формальным поводом для обвинения
ученых в «антипатриотических и антигосударственных поступках». Смысл обвинений сводился к тому, что ученые, якобы, «лишили советскую науку приоритета в этом открытии [препарата против раковых опухолей] и нанесли серьезный ущерб государственным интересам Советского Союза». (Кентавр. 1994. № 2. С. 66.)

41.Закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина». 16 июля 1947 г. // Кентавр. 1994. № 2. С. 68.

42.Там же.

43.Постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) «О судах чести в министерствах СССР и центральных ведомствах». 28 марта 1947 г. // Источник. 1994. № 6. С. 69.

44.Там же. С. 68.

45.Решение суда чести министерства здравоохранения Союза ССР. 7 июня 1947 г. //Кентавр. 1994. № 3. С. 114.

46.Информация Управления по проверке партийных органов ЦК ВКП(б) «О дополнительных фактах, характеризующих угодничество перед иностранщиной в коллективе работников Отделения технических наук Академии Наук СССР». 29 августа 1947 г. //РГАСПИ. Ф. 17. Он. 122. Д. 262. Л. 205.

47.Стенограмма выступления секретаря ЦК ВКП(б) ААКузнецова на совещании работников Управления кадров ЦК ВКП(б). 14 июля 1947 г. // Там же. Оп. 121. Д. 572. Л. 141.

48.Справка отдела Управления кадров ЦК ВКП(б) о проведении партийного собрания во Всероссийском союзе кооперации инвалидов в связи с закрытым письмом ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина». 11 августа 1947 г. // Там же. Оп. 122. Д. 270. Л. 8.

49.Стенограмма партийного собрания в Физическом институте им. П.Н.Лебедева по обсуждению закрытого письма ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина». 25 сентября 1947 г. // Там же. Д. 262. Л. 33.

50.Там же. Л. 45.

51.Справка отдела Управления кадров ЦК ВКП(б) о результатах обсуждения закрытого
письма ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина» на партийном собрании
в Министерстве торговли СССР. 7 августа 1947 г. // Там же. Д. 271. Л. 21.

52. Информация Управления по проверке партийных органов ЦК ВКП(б) о ходе обсуждения в парторганизациях закрытого письма ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина». 26 августа 1947 г. // Там же. Д. 272. Л. 21.

53.Информация Управления по проверке партийных органов ЦК ВКП(б) о работе «судов
чести». 13 декабря 1947 г. // Там же. Оп. 88. Д. 813. Л. 223.

54.Там же. Л. 223-224.

55.Информация «О мероприятиях, проведенных руководством и парторганизацией Министерства авиационной промышленности СССР в связи с закрытым письмом ЦК ВКП(б) "О деле профессоров Клюевой и Роскина"». 8 октября 1947 г. // Там же. Д. 269. Л. 51.

56. Информация Управления по проверке партийных органов ЦК ВКП(б) о ходе обсуждения в парторганизациях закрытого письма ЦК... Л. 29.

57.Выступление секретаря ЦК ВКП(б) ААКузнецова на заселении Оргбюро ЦК ВКП(б) 15 октября 1947 г. // Там же. Оп. 121. Д. 640. Л. 40.

58.Доклад министра авиационной промышленности СССР М.В.Хруничева на заседании Оргбюро 15 октября 1947 г. // Там же. Оп. 117. Д. 940. Л. 7-8.

59.Доклад министра электропромышленности СССР И.Кабакова на заседании оргбюро 15 октября 1947 г. // Там же. Л. 22-26.

60.Информация Управления по проверке партийных органов ЦК ВКП(б) о работе «судов чести». 13 декабря 1947 г. // Там же. Оп. 88. Д. 813. Л. 227-228.

61.Информация отдела Управления кадров ЦК ВКП(б) о ходе реализации закрытого письма ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина. 12 декабря 1947 г. // Там же. Оп. 122. Д. 269. Л. 187-188.

62.См.: Вопросы философии. 1947. № 1.

63. Фурманов Ю. Уроки одной дискуссии // Советская культура. 1988. 12 марта.

64.Письмо Г.Ф.Александрова И.В.Сталину и А.А.Жданову. 11 июля 1947 г. // РГАСПИ. Ф.17. Оп 125. Д. 492. Л. 2.

65.Запись беседы уполномоченных ЦК ВКП(б) с заведующими отделами пропаганды и агитации районных комитетов ВКП(б) Горьковской области. 1947 г. // Там же. Л. 27.

66.Там же. Л. 28.

67.Докладная записка Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) «О недостатках в работе по подбору и воспитанию агитаторов в Сталинградской областной партийной организации». Ноябрь 1947 г. // Там же. Л. 172.

68.Информация о начале учебного года в системе партийного просвещения. 1948 г. //Там же. Оп. 132. Д. 103. Л. 2.

69.За большевистскую партийность литературной критики // Новый мир. 1948. № 12. С. 193.

70.Н.Я.Марр (1865-1934) — российский, советский языковед, специалист в области изучения кавказских языков. Выступил с так называемой «новой теорией» языка. Одна из

 

основных идей этой теории сводилась к утверждению о классовой природе языка. Взгляды Марра надолго закрепились в советской лингвистике (и пережили своего но­сителя), все, кто не разделял теорию Марра, подвергались преследованию. Последняя атака на противников идей Марра была предпринята в 1948 г.

71.Письмо Л.Ф.Денисовой в редакцию газеты «Правда». 1950 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 337. Л. 287.

72.Отклики на статьи И.В.Сталина по вопросам языкознания. 1950 г. // Там же. Л. 32, 33, 47.

73.Там же. Л. 16.

74.Там же. Л 10.

75.Там же. Л. 15.

76. Абрамов Ф.А. Пряслины. Трилогия. Л., 1978. С. 491-492.

77.Об изменениях режима цензуры после войны см.: История советской политической
цензуры. Документы и комментарии. М., 1997.

78.РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 550. Л. 113.

79.Там же. Л. 162.

80.Там же. Л. 115.

81.Там же. Л. 169.

82. Попов В.П. Государственный террор в советской России. 1923-1953 гг. (источники и их
интерпретация) // Отечественные архивы. 1992. № 2. С. 28.

83.Там же. С. 29.

84.Там же. С. 28.

85. Земское В.П. Спецпоселенцы. 1930-1959 гг. // Население России в 1920-1950-е годы:
численность, потери, миграции. М., 1994. С. 158.

86.Докладная записка министра внутренних дел СССР С.Круглова о положении спецпоселенцев. Июль 1946 г. // ГА РФ. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 138. Л. 317.

87.Там же. Л. 320, 382.

88.Докладная записка министра внутренних дел СССР С.Круглова о положении спецпереселенцев с Северного Кавказа. 31 января 1946 г. // Там же. Д. 134. Л. 237.

89.Подробнее о политике СССР в странах Восточной Европы см.: Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. Том 2. М., 1997. С. 7—52.

90.Все мы вышли из сталинской шинели. Дискуссия о событиях 1948 года и их последствиях // Литературная газета. 1990. 21 марта. С. 14.

91.Подробнее о развитии советско-югославского конфликта см.: Аникеев А.С. Противостояние СССР—США в Юго-Восточной Европе и советско-югославский конфликт 1948 года // Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945—1985). Новое прочтение. М., 1995. С. 69—114.

92. Лазарев В.И. Политический сыск в деятельности советских органов государственной безопасности в послевоенный период. 1945—1953 гг. // Политический сыск в России: История и современность. СПб., 1997. С. 261-262.

93. Попов В.П. Государственный террор в советской России. 1923-1953 гг. (источники и их интерпретация) // Отечественные архивы. 1992. № 2. С. 28.

94.О так называемом «ленинградском деле» // Известия ЦК КПСС. 1989. № 2. С. 128.

95.Решение Политбюро ЦК ВКП(б) «Об антипартийных действиях члена Политбюро ЦК ВКП(б) т. Кузнецова А.А. и кандидатов в члены Политбюро ЦК ВКП(б) тт. Родионова М.И. и Попкова П.С». 15 февраля 1949 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1074. Л. 35.

96.О так называемом «ленинградском деле». С. 131.

97.Ленинградское дело. Л., 1990. С. 158.

98.Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О недостатках и ошибках ЦК КП(б) Эстонии». 7 марта 1950 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 745. Л. 3-5.

99.Объяснительная записка Н.Каротамма председателю комиссии ЦК ВКП(б) по рассмотрению положения в компартии Эстонии П.Пономаренко. 21 декабря 1951 г. //Там же. Оп. 131. Д. 81. Л. 327.

 

100. Докладная записка членов комиссии ЦК ВКП(б) П.Пономаренко, М.Шкиритона, Е.Громова по поводу положения дел в компартии Эстонии. 20 декабря 1951 г. // Там же. Л. 403, 410.

101.Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе т. Барамия». 9 ноября 1951 г. // Там же. Он. 3. Д. 1091. Л. 73.

102.Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Положение в компартии Грузии». 27 марта 1952 г. // Там же. Д. 1093. Л. 37.

103.Источник. 1994. № 4. С. 11.

104.Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. Стенограмма судебного процесса над членами Еврейского антифашистского комитета. М., 1994; Костырченко Г. В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. Документальное исследование. М., 1994; Redlich S. Propaganda and Nationalism in Wartime Russia. The Jewish Antifascist Committee in the USSR, 1941 - 1948. Boulder, 1982; Gilboa Y. The black years of the soviet Jewry. 1939 1953. Boston, 1971; Pinkus B. Jews of the Soviet Union. Cambridge University Press, 1988.

105. Костырченко Г. Указ. соч. С. 60—61.

106.О так называемом «деле Еврейского антифашистского комитета» // Известия ЦК
КПСС. 1989. № 12. С. 40.

107.Правда. 1953. 13 января.

108.Сводка писем—откликов на сообщение ТАСС об аресте «группы врачей—вредителей».

1953 // РГАНИ. Ф. 5. Оп. 16. Д. 602. Л. 14.

109.Там же. Л. 17.
110. Там же. Л. 32-34.

111.Там же. Л. 30.

112. Рапопорт Я. Воспоминания о «деле врачей» //Дружба народов. 1988. № 4. С. 224.

113. Шарапов Ю. Без гнева и пристрастия. Политические заметки // Московские новости.
1989. 3 сентября. С. 22.

114.Интервью с П.В.Волобуевым. Личный архив автора.

115.Там же.

116. Войтоловский Л.Н. Указ. соч. Т. 2. С, 75

117.Подробнее о снижении цен и реакции населения на это событие см.: С. 86—89.

118.Программа ВКП(б). Проект// РГАСПИ. Ф17. Оп. 125. Д. 476. Л. 190.

119.Вопросы экономики. 1950. № 10. С. 101.

120.Там же. С. 106-108.

121.Информация Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) «О недостатках в проведении собраний рабочих и служащих на промышленных предприятиях Тульской области». Август 1950 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 291. Л. 84.

122.Там же. Л. 85.

123.Там же. Л. 86.

124.Там же. Л. 87.

125.Правда. 1952. 11 октября.

126.Записка И.М.Стульникова Г.М.Маленкову. 12 января 1950 г. // РГАСПИ. Ф. 17.
Оп. 132. Д. 278. Л. 6.

127.Там же. Л. 7.

128.Там же. Л. 10.

129. Злобин А. Уральские встречи // Новый мир. 1953. № 12. С. 194.

130. Атаров Н.С. Дальняя дорога: Литературный портрет В.Овечкина. М., 1977. С. 101.

131.Там же. С. 114.

132.Там же.

133. Дудинцев В. Образ свободы //Литературная газета. 1991. 8 мая. С. 9.

 

 

«ДВУЛИКИЙ ЯНУС»: ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ В УСЛОВИЯХ ДИКТАТУРЫ

(ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)

Когда меня спрашивают, о чем эта книга, я обычно коротко отвечаю: «Об общественном мнении в последние годы жизни Сталина». «А разве оно тогда было?» — следует почти немедленная реакция собеседника. Уди­вительно, но этот вопрос задают не только мои сверстники и более моло­дые люди, но и современники событий, о которых я пишу. Они тоже счи­тают, что в то время в стране не было никакого общественного мнения. Кроме официального, разумеется.

А вот Сталин так не думал. Он знал, что его народ имеет свое мнение, свои мысли, часто отличные от тех, какие ему, несмотря на все старания советской пропаганды, надлежало иметь. И он работал с общественным мнением: направлял, формировал, наказывал. Он изучал настроения граж­дан и одновременно по этим настроениям судил об эффективности рабо­ты пропагандистской машины, призванной создавать нужное режиму об­щественное мнение.

В советских условиях манипулировать общественным мнением было от­носительно легко, поскольку практически все каналы информации нахо­дились под контролем властей. Но это касалось, главным образом, каналов официальных — периодической печати, радио, работы агитаторов и пропаган­дистов. Между тем, общественное мнение — в этом его особенность — фор­мируется не только под воздействием официальной информации, но и с помощью средств неформальной коммуникации, прежде всего различных слухов и домыслов. Причем, чем меньше информации о каком-либо собы­тии поступает из официальных источников, тем более активно это собы­тие обрастает разного рода слухами, порой самыми невероятными. Со­гласно известному закону Олпорта, слух представляет собой функцию важности события, умноженной на его двусмысленность.

Слухи как разновидность неформальной коммуникации существовали всегда, однако состояние информационного пространства в СССР созда­вало особые условия для активного формирования и распространения слу­хов. Значение слухов возрастает в переломные, нестабильные эпохи, атмо­сфера которых служит благоприятной почвой для возникновения разного рода страхов, опасений и, вместе с тем, надежд. Конец Второй мировой и первые послевоенные годы относятся к таким переходным, нестабильным эпохам. Как свидетельствуют официальные документы, власти активно интересовались слухами, циркулирующими в обществе (сведения о тех или иных слухах и толках присутствуют в информационных материалах обко­мов партии, итоговых сводках о настроениях населения, докладных запис­ках и сводках МГБ и других документах).

Атмосфера холодной войны, до предела ограничившая информацион­ное пространство в СССР, способствовала распространению в советском

 

обществе самых разных слухов и предположений, которые ничего общего не имели с официальными заявлениями властей. Общественное мнение этого периода складывалось как на основе информации, поступавшей по каналам официальной пропаганды, так и в результате переработки слухов, циркулировавших в народе. Эти слухи по содержанию можно разделить на оптимистические и пессимистические. К оптимистическим относились слухи о роспуске колхозов, об отмене карточной системы и снижении цен, об ослаблении цензуры и активизации контакта с западными странами и т.д. Самым распространенным из пессимистических слухов был слух о скором начале новой войны, устойчиво присутствующий в общественных настроениях послевоенных лет.

Власть по-разному реагировала на те или иные слухи. Некоторые их них, как, например, слухи о роспуске колхозов, объявлялись «враждебны­ми» и «антисоветскими», за их распространение следовало наказание, вплоть до тюремного заключения. Другие слухи негласно поддерживались властью и использовались в политических целях. Например, слухи о нача­ле новой войны или агрессивных намерениях бывших союзников СССР по антигитлеровской коалиции становились весьма благоприятным фоном для развертывания антизападной кампании в условиях холодной войны. Народ готов был принять любые, даже самые непопулярные решения вер­ховной власти, если они оправдывались интересами обороны («только бы не было войны»).

Миф о враждебном окружении дополнялся мифом о наличии «пятой колонны» внутри страны. В этом случае негативная энергия переключа­лась на «врагов» внутренних. Иллюзия совместного противостояния внеш­ним и внутренним врагам работала на идею единства народа и вождя. Эта иллюзия, даже несмотря на наличие массовых критических настроений, не позволила этим настроениям перерасти в открытый конфликт между на­родом и влас