Люди и деньги: политика государства в области финансов и поведение населения

Одним из первых следствий войны стало расстройство финансовой сис­темы, инфляционнее процессы, усугубляемые критической ситуацией на потребительском рынке, расширение зоны натурального обмена свиде-

тельствовали о прогрессирующем обесценивании рубля и ставили под уг­
розу срыва программу восстановления экономики. Наряду с инфляцией на
состоянии государственной казны сказывалось и постепенное сокращение
источников денежных поступлений от населения: с окончанием войны
был отменен военный налог, сократилось перечисление компенсации за
неиспользованные рабочими и служащими отпуска в качестве специаль­
ных вкладов в сберкассы, прекратилось добровольное поступление средств
в фонд Красной Армии.

Первой попыткой как-то поправить финансовое положение страны стал государственный заем восстановления и развития народного хозяйст­ва СССР, выпущенный в мае 1946 года. Общая сумма займа составляла 20 млрд рублей, разместить его предполагалось следующим образом: 12,5 млрд рублей среди юродского населения и 5,5 млрд руб. — среди сельского¹²⁹. В письме наркома финансов GCGP А.Г.Зверева, направлен­ном в марте 1946 года наркомам финансов союзных и автономных респуб­лик, заведующим краевыми и областными финотделами специально отме­чалось: «Стремясь к завершению размещения займа в короткий срок, не следует, однако, проявлять излишнюю торопливость в этом деле. (...) Бы­стрые темпы размещения займа должны в полной мере сочетаться с высо­ким уровнем массово-разъяснительной и организационной работы по зай­му»¹³⁰. Однако несмотря на предупредительные рекомендации, на местах, как это не раз бывало при проведении крупных государственных акций, Часто брала верх линия на форсирование подписки на заем.

Психология перегиба давала свои очередные рецидивы: правилом ста­новились случаи вызова работников «для беседы» в парткомы и завкомы, после чего оформлялась «добровольная» подписка на заем в размере ме­сячной, а иногда — и двухмесячной зарплаты. С теми, кто отказывался от подписки на заем вообще или подписывался на меньшую, чем предлагали, сумму (а таких среди «отказников» было большинство), ответственные за размещение займа партийные и советские активисты работали индивиду­ально и где уговорами, а где и угрозами, как правило, добивались 100%-й подписки. Среди мотивов отказа преобладали материальные: низкая зар­плата, наличие большой семьи и др. Высказывались сомнения в целесооб­разности займов у населения и предложения поискать другие источники получения дополнительных средств. При этом традиционно назывались категории населения, которые, как казалось, получают «слишком много». «Стоило бы не дать сталинских премий двум лауреатам, — рассуждал, на­пример, один рабочий; - и всему нашему цеху не надо было бы подписы­ваться на заем»^131.

Отказ от подписки на заем иногда обосновывался ссылкой на оконча­ние войны. Так, перед началом подписной кампании на одном из зданий Челябинска появилась листовка такого содержания: «Нас заставляют под­писываться на займ. Нас кормят пятилетками. Правительство это объясня­ло трудностями войны. Теперь она кончилась. Когда кончится собачья жизнь?»¹³²

Отказы не имели сколько-нибудь массового характера. Как правило, люди с пониманием относились к призыву государственных органов от­дать часть своих средств на восстановление народного хозяйства страны. Что касается инцидентов, то они, в первую очередь, объяснялись не «не­сознательностью» отдельных граждан, а провоцировались поведением ме­стных ответственных работников, которые использовали различные мето­ды принуждения; не выплачивали зарплату до тех пор, пока не выполнен план по подписке на заем, угрожали увольнением с работы и даже судом, проводили собрания, где «прорабатывали» неактивных членов подписной камлании и т.д. Протестуя против подобных злоупотреблений, люди жало­вались в центральные органы власти, обращались с письмами в газеты. Например, за несколько дней после начала подписной кампании 1951 г. только редакция «Правды» получила более 100 писем-жалоб. Одно из них, анонимное, пришло из Ленинграда: «Сейчас по: всему СССР проводится подписка на Государственный займ развития народного хозяйства СССР, но как проводится эта подписка? Это позор и срам для руководителей Ле-нинграда. 6 мая в автопарке Ленинграда 20 человек шоферов не выпусти­ли только потому, что они не подписывались на предложенную им сумму. 20 автобусов простояли, а пассажиры из-за этого вынуждены были стоять часами, ожидая прибытия автобусов. На Московском заводе г. Ленинграда сотруднику Швецову М.Ф. заявили: «Если ты не подпишешься на ту сум­му, которую мы тебе предлагаем, мы тебя вышлем на 101-й километр»¹³³.

И такие случаи были неединичны. Секретарь парторганизации колхоза
им. Кирова в Новгородской области, когда проводил подписку, «убеждал»
колхозников таким образом: «Кто не подпишется на займ, тот враг совет­
ской власти, таких будут высылать в Сибирь»¹³⁴. Начальник цеха одного из
заводов в городе Уфа, выступая на рабочем собрании, заявил, что все,
подписавшиеся на сумму меньше, чем месячный заработок, заодно «с под­
жигателями войны Трумэном и Макартуром»¹³⁵. В Красноярской МТС Са­
ратовской области рабочий комитет принял решение отдать под суд двоих
не подписавшихся на заем комбайнеров, отнять у одного из них половину
земли, выделенную под огород, и исключить их из членов профсоюза. У
других комбайнеров этой же МТС под страхом суда добились обязательст­
ва подписаться на заем в двукратном размере, т.е. на двухмесячный зара­
боток¹³⁶

Конечно, подобные методы работы не прибавляли авторитета ни адми­нистрации предприятий, ни кампании подписки в целом. Но главное, зай­мы не могли решить долгосрочной задачи восстановления финансовой системы, хотя и позволили сосредоточить в руках государства часть средств, направленных впоследствии на реконструкцию.

Следующим шагом в налаживании нормального денежного обращения должна была стать денежная реформа. У этой реформы, проведенной в 1947 году, была сложная судьба: типично экономическая акция проводи­лась с серьезным политическим подтекстом, в результате чего пропаган­дистские цели заслоняли собой подчас экономическую целесообразность.

 

Изначально денежная реформа была поставлена в зависимость от другой акции — отмены карточной системы. Отмена карточек, превратившихся в своеобразный символ военных лет, должна была, по мнению советских ру­ководителей, продемонстрировать силу и выносливость советской эконо­мики. А для этого необходимо было провести акцию отмены раньше, чем в других странах, вынужденных во время войны тоже прибегнуть к норми­рованному снабжению населения (к числу таких стран принадлежали Анг­лия, Франция, Италия, Австрия). Первоначально отмена карточек плани­ровалась на 1946 год, и только продовольственный кризис осени того же года отодвинул реализацию этого решения. Вместе с тем не вполне спра­ведливым будет объяснять поспешность, с которой была проведена отмена карточек, только издержками пропаганды.

На форсировании этого мероприятия сказалась не только позиция ру­ководства, заботящегося о своем престиже в глазах мировой общественно­сти, но и определенный прессинг снизу, подталкивающий центр к подоб­ному решению. В обыденном сознании война и карточки оказались слиты таким тесным образом, что сохранение карточек рассматривалось как чуть ли не главная причина продовольственных трудностей военных лет. Слу­чаи разного рода злоупотреблений, неизбежные при нормированной рас­пределительной системе, только усиливали эти настроения. Идея отмены карточек в народе приобрела еще большую популярность после повыше­ния в 1946 году пайковых цен. Достаточно типичны были высказывания такого рода, относящиеся к лету—осени 1947 г.: «Самым наболевшим во­просом является вопрос с продовольствием. Всюду слышатся разговоры: когда же отменят карточную систему или хотя бы откроют коммерческую торговлю хлебом и крупой?»; «Отмены карточек на хлеб ожидают все ра­бочие и служащие. Это общее настроение. А когда будет хлеб, тогда сни­зятся цены и на другие продукты на рынке»¹³⁷. Многие рабочие выражали надежду на отмену карточек уже к концу 1947 года¹³⁸.

Однако взгляд на отмену карточной системы как на абсолютную пана­
цею не был всеобщим: как свидетельствуют разговоры в рабочей среде,)
многие не надеялись на способность торговых организаций противостоять
спекуляции и высказывались поэтому за сохранение карточек хотя бы а
обозримом будущем, при одновременном увеличении норм выдачи хлеба.
«Сейчас тяжело с хлебом, недостает, — приводил свои аргументы забой­
щик шахты из Челябинской области Ковалев. -—, А если отменят карточки,
то может быть еще хуже. Спекулянты будут делать свое дело и мы можем
остаться без хлеба»¹³⁹

У идеи отмены карточной системы, как видно, были сторонники, были и противники (хотя последние обсуждали не идею в принципе, а только сроки ее воплощения), но сам факт отмены карточек в конце 1947 года ни для кого не был неожиданным. Действительную растерянность большинст­ва людей вызвал сопутствующий этой акции фактор — денежная реформа.

Реформа, вспоминал А.Г.Зверев, готовилась в обстановке строгой сек­ретности под личным контролем Сталина¹⁴⁰. Задуманная как антиинфля-

 

ционная мера, она на практике свелась к рестрикционному мероприятию, Т.е; изъятию у населения так называемых «лишних» денег, прежде всего наличных. Считалось, что в результате реформы пострадают спекулянты, а трудящиеся останутся в выигрыше. Что же произошло на деле?

В действительности тайна информации о реформе была довольно быст­ро нарушена. «На местах, — вспоминал Зверев, — после получения специ­ального пакета с документами о денежной реформе, на котором стоял гриф "Вскрыть только по получении особого указания", у отдельных мест­ных сотрудников любопытство перетянуло служебный долг. Пакеты были вскрыты раньше времени»¹⁴¹. Были и другие способы получения информа­ции о предстоящем обмене денег. Например, в Москве 28 ноября столич­ный комитет ВКП(б) проводил совещание секретарей районных комитетов и председателей райисполкомов. На этом заседании обсуждалось два во­проса: «открытый» (о переходе к торговле без карточек) и «закрытый» (ин­формация Финансового управления Москвы). По второму вопросу собрав­шимся сообщили, что существует постановление Совета Министров СССР от 25 ноября 1947 г., содержание которого разглашению не подлежит. Од­нако во исполнение этого постановления партийным и советским органам Москвы следует провести «организационно-подготовительную работу», ко­торая заключалась в следующем: открыть в разных районах столицы к оп­ределенному сроку (о котором будет сообщено дополнительно) 1160 вы­платных пунктов¹⁴². Дальнейшее превращалось в «секрет полишинеля». И хотя секретарь Московского комитета партии ПМ.Попов сделал специаль­ное предупреждение для присутствовавших на совещании об исключитель­ной секретности полученной информации, вряд ли можно считать случай­ным то обстоятельство, что дата проведения совещания совпала с началом паники в московских сберкассах.

В Москве до конца ноября 1947 г. в сберкассы ежедневно поступало 7-8 миллионов рублей и примерно столько же выплачивалось вкладчикам. Та­ким образом баланс сохранялся. Но уже 28 ноября объем денежных опера­ций (сумма поступлений и выплат) увеличился в три раза, 29 ноября'— в семь раз» а 30-го — уже в десять¹⁴³. Слухи о реформе просочились ив на­род. Началась предреформенная лихорадка.

28 и 29 ноября наблюдался массовый наплыв покупателей в столичные магазины, торгующие промтоварами. Особенно быстро расходились доро­гостоящие товары, которые раньше пользовались ограниченным спросом. Например, в трех мебельных комиссионных магазинах имелись гарнитуры мебели стоимостью 30, 50, 60 и 101 тыс. рублей. Гарнитуры за 30, 50 и 60 тыс. рублей к 29 ноября были уже проданы, а на гарнитур в 101 тыс. рублей, который не могли продать в течение трех лет, имелись уже четыре покупателя. С прилавков исчезли меха и меховые изделия, золото, сереб­ро, драгоценности. 2 декабря из 12 ювелирных магазинов Москвы работа­ли только три, остальные закрылись под предлогом «учета». Когда разо­брали особо ценные товары_} В ход пошло все, что можно было купить. В Петровском пассаже в магазине узбекской промкооперации распродали

все тюбетейки, несмотря на то, что до этого спрос на них отсутствовал со­вершенно¹⁴⁴. Крупные универмаги вывесили на своих дверях таблички «за­крыто на ремонт» и «переучет товаров».

«Уже несколько дней народу на улицах тьма, -- описывает это время В.Кондратьев, — все магазины и коммерческие, и комиссионные; и пром­товарные — облеплены очередями. Позавчера на бывшей Никольской в магазине "Оптика" брали нарасхват бинокли. Прекрасные цейсовские би­нокли — мечта всех средних командиров на фронте — покупали теперь какие-то бабенки, мужички, и брали не один-два — десятками, по сто рубликов за штуку. Уже неделю, как в сберкассах толкотня, кто вносил деньги, кто, брал, не известно же никому, чем обернется реформа и как лучше... Ну, а вечером рестораны коммерческие штурмовались с боя, кри­ки, брань, чуть ли не потасовки у дверей. (...) Конечно, по вечерним ули­цам Москвы бродили не только те, кому деньги потратить надо. Других (...) подхватывала какая-то тревожная и в то же время праздничная волна — все гуляют, ну и интересно пойти посмотреть. А кто-то просто последние сотни-две решил спустить, потому как начнется новая жизнь, с новыми деньгами и без карточек, чего уж старые деньги беречь»¹⁴⁵. И такая карти­на наблюдалась не только в Москве, все крупные города так или иначе пе­режили предреформенный ажиотаж¹⁴⁶.

В Ленинграде накануне реформы ходили такие слухи: 1) с 15 декабря будут отменены хлебные карточки и установлены средние цены между коммерческими и пайковыми; высказывалось также предположение, что норма отпуска товаров в одни руки будет ограничена; 2) с 15 по 30 декаб­ря будет проведена денежная реформа, один новый рубль будет равен двум старым, при этом будет меняться не более двух окладов на каждого человека; 3) кроме того курсировали слухи, что деньги вовсе будут аннули­рованы без какого-либо обмена¹⁴⁷. В этих слухах, распространяемых в ча­стных разговорах и переписке, присутствовали как фантазии и домыслы, вызванные отсутствием нормальной информации, так и довольно точные сведения, например, о сроках проведения реформы.

Реформа была проведена в ночь с 14 на 15 декабря 1947 г. Накануне, 13 декабря в газете «Известия» появилось постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) «О проведении денежной реформы и отмене карто­чек на продовольственные и промышленные товары». В течение недели гражданам предстояло обменять свои наличные деньги из расчета 10:1 (10 руб. старого образца на 1 руб. нового). Вклады в сбербанках обменива­лись по такому курсу до 3 тыс. рублей, а далее действовала система посте­пенного «обесценивания* старого рубля по отношению к новому.

С 14 декабря сберкассам было запрещено принимать вклады от населе­ния. Однако, запрет нередко нарушался, причем в качестве нарушителей выступали прежде всего люди, облеченные властью. Управление по про­верке партийных органов ЦК ВКП(б), проанализировав данные о ходе де­нежной реформы по ряду республик, краев и областей, пришло к неуте­шительному выводу: «Некоторые руководящие работники местных пар-

тийных, советских и особенно финансовых органов вместо того, чтобы оберегать интересы государства (...) сами встали на путь жульничества и беззастенчивого обмана государства, используя проведение денежной ре­формы в своих корыстных целях»¹⁴⁸.

Злоупотребления проявились в самых разнообразных формах. Часть от­ветственных работников по договоренности с банковскими служащими сдавали деньги в сберкассы 14 или даже 15 декабря, а оформляли их «зад­ним числом», т.е. 12 или 13 декабря. Кроме этой, наиболее распространен­ной, использовались и другие «хитрости»: сдача личных денег через кассы торгующих организаций под видом выручки, досрочное погашение стары­ми деньгами подписки на государственный заем и разных ссуд, приобрете­ние на старые деньги большого количества почтовых и профсоюзных ма­рок, которые не подлежали переоценке, и тл.¹⁴⁹

Например, в городе Кременчуге с разрешения первого секретаря горко­ма партии у сотрудников аппарата горкома 15 декабря были собраны 30 тыс. рублей и обменены через текущий счет промартели в госбанке как выручка от продажи товаров. Практиковался прием вкладов через подстав­ных лиц, разукрупнение вкладов и оформление их на родственников. Все­го было сделано незаконных вкладов по Краснодарскому краю на сумму 6,3 тыс. рублей, по Чкаловекой области— 3,2 тыс. рублей, по Сталинград­ской области — 2,6 тыс. рублей. Всего по 40 республикам, краям и облас­тям, по неполным данным, в нарушении закона о проведении денежной реформы были уличены 145 секретарей райкомов и горкомов партии¹⁵⁰. Однако, в ходе проверки обнаружилось что проштрафившиеся партийные работники значительно реже привлекаются к ответственности, нежели за­меченные в тех же злоупотреблениях работники советских учреждений и финансовых органов. Если последние часто попадали на скамью подсуди­мых, то санкции в отношении руководящих партийных работников, как правило, ограничивались выговорами. В Калуге, например, в феврале 1948 г. проходил судебный процесс, на котором в качестве обвиняемых выступали заведующий областным финансовым отделом, заведующие областной и го­родской сберкассой и бухгалтер сберкассы. Все они были приговорены к большим (от 20 до 10 лет) срокам лишения свободы. Вместе с тем никто из высокопоставленных лиц области, под прикрытием которых соверша­лись злоупотребления, к уголовной ответственности привлечен не был. Подобный избирательный подход вызывал недоумение у населения, и ито­га процесса еще долго были предметом городских пересудов¹⁵¹. й Организуя судебные процессы над нарушителями закона о денежной реформе, власти столкнулись с неоднозначной реакцией людей. Сам факт, что «жулики и воры» (так в народе называли погревших руки на обмене денег) оказались за решеткой, вызывал естественное одобрение и работал на авторитет власти, которая в данном случае выступала в роли защитни­цы интересов «простых людей». Но в то же время сама власть, в лице ее отдельных представителей, отнюдь не выглядела «чистой», а прямое укры­вательство от ответственности партийных чиновников вызывало обоснованное подозрение, что все вновь ограничилось наказанием «козлов отпу­щения». Тем не менее наказание виновных помогло несколько притупить чувство разочарования от итогов реформы, которая не оправдала (да и не могла оправдать) всех связанных с ней надежд.

15 декабря 1947 г. на прилавках магазинов крупных, прежде всего сто­личных, городов появилось почти что довоенное изобилие. Люди приходи­ли туда просто, как на «экскурсию» — посмотреть, прицениться, прики­нуть, что купить. К бескарточной торговле магазины готовились заблаго­временно. Чтобы обеспечить успех реформы на показательных площадках Москвы и Ленинграда, Совет Министров СССР 29 ноября 1947 г. принял постановление о создании в этих городах неснижаемых запасов товаров. Согласно этому постановлению, только в Москву планировалось завеети из других районов и хранить до начала реформы: 500 тонн мыла, 2000 тонн сахара, 10000 тонн мяса, 300 тонн колбасы, 65 тонн муки и других продовольственных товаров¹⁵².

Уже в течение первого дня торговли без карточек определилась группа товаров повышенного спроса, В столице в этой группе лидировали сахар, крупа, растительное масло¹⁵³. В промтоварных магазинах лучше всего рас­купалась резиновая обувь, особенно галоши. Продажа галош составила главную выручку по всем крупным московским универмагам. Один Моск­ворецкий универмаг продал за день 1500 пар галош (для сравнения: кожа­ной обуви — только 120 пар)¹⁵⁴. В некоторых районах Москвы срочно вве­ли «лимит» на галоши. Продавцы предлагали уменьшить спрос за счет по­вышения цен на резиновую обувь. Опасались большого наплыва покупате­лей из деревни: в этом случае московская торговля могла не справиться со своей ролью показного изобилия.

Вопреки массовым ожиданиям цены на многие потребительские това­
ры, в том числе на одежду, обувь, трикотажные изделия значительно уве­
личивались по сравнению с пайковыми¹⁵⁵. Цены на продовольственные
товары были в целом выше довоенных и, за исключением необходимого
минимума, недоступными для большинства населения (их покупали толь­
ко по «особому случаю»).

_s Несмотря на то, что реформа сократила объем наличных денег у насе­
ления, с ее помощью так и не удалось ликвидировать диспропорцию меж­
ду спросом и предложением. Если в Москве и Ленинграде удавалось под­
держивать необходимый уровень товарных запасов, то в других городах и
регионах положение на потребительском рынке складывалось просто кри­
тическое. Причем в разряд дефицитных товаров попадал прежде всего
хлеб. В результате на местах стихийно начала восстанавливаться нормиро­
ванная система снабжения — в виде карточек, заборных книжек, специ­
альных пропусков.

Подобное положение вещей не могло не тревожить людей. В одной из публикаций, подготовленных Ю.Аксеновым и А.Улюкаевым, приводятся документальные свидетельства — письма рабочих и служащих в Централь­ный Комитет ВКП(б), газету «Правда», из которых можно составить пред-

 

ставление о реальном состоянии дел по ряду областей и городов страны после отмены карточной системы: «В очередях у хлебных магазинов про­исходит ужасная картина, установили "десятки", выделили бригадиров и наблюдателей у входа. Рабочий получает на 3-4 суток 2 кг хлеба. Ежеднев­но происходит мордобитие. Все это создаст ужасное положение рабочих» (г. Семипалатинск); «В городе Спасске исключительно плохое снабжение хлебом. Чтобы получить хлеб, надо отстоять в очереди с утра и до следую­щего утра. Я Инвалид войны, ввиду своего здоровья не могу лезть в давку, и потому я и моя семья из 5 человек вот уже 10 дней не видим хлеба» (Ря­занская область)¹⁵⁶.

Вместе с тем, несмотря на издержки, реформа 1947 г, способствовала стабилизации финансовой ситуации. Что же касается восприятия ее ре­зультатов на уровне массового сознания, то здесь сыграл свою роль фак­тор завышенных надежд, когда многим казалось, что вместе с отменой карточек «всего будет много» и наступит новая жизнь. Поскольку реально никакая реформа не могла отвечать этим ожиданиям, а власти не позабо­тились о проведении необходимой разъяснительной кампании (причем До реформы), массовое сознание отреагировало на итоги реформы чувством разочарования. Кроме того, обмен денег 1947 г., когда часть населения по­теряла свои сбережения, породил комплекс недоверия населения к денеж­ным реформам вообще, который определял его поведение при всех после­дующих мероприятиях подобного рода.

Совершенно иную эмоциональную реакцию вызывали послевоенные снижения цен. Вообще ценовая политика в условиях нерыночной эконо­мики является мощным рычагом в руках государства, позволяющим не только решать чисто экономические проблемы (например, регулировать спрос и предложение), но и манипулировать общественным мнением. Ре-акция всегда предсказуема: повышение цен вызывает немедленное разоча­рование и недовольство, в то время как снижение цен всегда встречается с одобрением. Не случайно снижения цен стоят в нервом ряду популистских мер, которые использует власть для поддержание своего авторитета и фор­мирования в обществе комплекса положительных эмоций.

Сталинские снижения цен Пережили свое время, их эмоциональное воздействие на современников оказалось настолько глубоким, что до сих Пор значительная часть людей старшего поколения ссылаются на эти сни­жения как на главный аргумент, являющийся, с их точки зрения, доказа­тельством заботы Сталина о благе народа. Расчеты специалистов, показы­вающие, что с экономической точки зрения все эти снижения цен оказа­лись несостоятельными¹⁵⁷, не принимаются во внимание. Их отторжение, точно так же, как защита своей позиции, происходит исключительно на эмоциональном уровне, что лишний раз подтверждает направленность сталинской политики снижений цен, которая бьша в первую очередь идео­логическим, а не экономическим предприятием.

Снижения цен на продовольственные и промышленные товары массо-вого спроса начались еще в 1946 г., с 1948 г. они превратились в ежегод-

86

ное мероприятие и стали обязательными (последнее снижение цен прово­дилось в 1954 г.). В своей речи перед избирателями 9 февраля 1946 г. Ста­лин пообещал, что жизнь народа после войны будет скоро меняться к луч­шему. И, как бы в подтверждение его слов, уже 26 февраля было объявле­но о первом послевоенном снижении цен. «Не было такого случая, чтобы слова товарища Сталина не выполнялись, — такова была первая, довольно типичная реакция. — Иосиф Виссарионович сказал, что цены будут сни­жены и в ближайшее время будет отменена карточная система, значит, так это и будет. Большое ему спасибо от нас, рабочих (г. Горький, автозавод им. Молотова)»¹⁵⁸. «У товарища Сталина слово не расходится с делом», — эта мысль звучала и на официальных собраниях, и в приватных разгово­рах. Вот, например, как обсуждали эту тему некоторые москвичи: «Цены снижены по-сталински — большой размах, солидная фирма»; «Ходил я в чайную только чайку попить, а теперь и с булочкой можно»; «Ну, слава богу, теперь можно и курочку завести, а к Рождеству и свинью откор­мить»¹⁵⁹.

Первое снижение цен коснулось магазинов коммерческой сети, выруч­ка которых уже в первый же день торговли по новым ценам заметно уве­личилась. Открылось более 600 новых коммерческих магазинов, практически во всех из них наблюдался большой наплыв покупателей. По информации из 14 городов продажа отдельных наименований товаров 26 февраля 1946 г. составила: крупы 23,5 тонн (до снижения цен в среднем за день продавалось 2,1 тонны), муки пшеничной — 60,5 тонн (до снижения — 10,6 тонн), сахара соответственно 12,3 и 5,6 тонн, папирос ц* 1759 и 471 тысяч штук¹⁶⁰.

Самым большим спросом пользовался хлеб. Его продажа по тем же 14 городам 26 февраля составила почти 134 тонны, тогда как за первую поло­вину февраля в среднем за день продавалось 46 тонн. В некоторых городах у магазинов, торгующих хлебом, выстроились огромные ш, по 300-500 че­ловек — очереди. В Чите, например, образовалась такая большая очередь, что покупатели брали магазин буквально штурмом и чуть ли не разнесли его, В Калуге в первые два дня торговли по сниженным ценам около ком­мерческих магазинов уже с 4—5 часов утра собирались большие очереди. Когда магазины открывались, толпа вламывалась туда в результате чего были сломаны прилавки и выбиты окна, а также пострадали несколько че-ловек¹⁶*. Аналогичные сигналы шли из Воронежа, Омска, Саратова, дру­гих городов. Хлеба для торговли не хватало. В некоторых городах люди не смогли получить хлеб даже по карточкам, поскольку не было сделано не­обходимых запасов.

JB июле 1946 г. были снижены цены на товары промышленной груп­пы — одежду, обувь, галантерею. Большим спросом у покупателей пользо­вались чулки, носки,; обувь (до 400 руб.) и особенно нитки, цена которых снизилась с 20 до 6 руб. за катушку. Однако, даже и по сниженным ценам товары в коммерческих магазинах для многих оставались все еще недос­тупными. В те дни можно было слышать и такие разговоры: «Хоть цены

 

снизили, но это не для нас»; «Все равно еще дорого. Разве нам купить за такую цену? Это не по нашим деньгам»¹⁶². Но даже для тех, кто не мог позволить себе новую покупку, эти снижения цен давали надежду: «Через полгода, не раньше, надо ждать нового снижения цен. Тогда жизнь будет лучше»; «Вот снизят цены еще раз, тогда можно будет и платье купить»¹⁶³.

Продовольственный кризис осени 1946 г., начавшийся голод поколеба­
ли эти надежды, но уже после отмены карточек они вновь заявили о себе.
И снова, как бы в подтверждение надежд на лучшую жизнь, начались но­
вые снижения цен. Как правило, о снижении цен население оповещалось
заранее. В магазинах появлялись красочные объявления и плакаты, при­
глашающие покупателей на распродажу, которая оформлялась как празд­
ник. На предприятиях проводились митинги, на которых трудящиеся бла­
годарили партию и правительство. При этом в действительности цены
снижались незначительно — на несколько процентов, но пропагандист­
ский эффект от мероприятия был всегда гораздо большим. Приходилось
встречаться и со скептическим отношением к подобным «праздникам».
«Из-за такого небольшого снижения цен не нужно поднимать столько шу­
ма, — рассуждал, например, один ленинградец после очередного сниже­
ния 1949 г. — Это снижение цен имеет лишь агитационный характер»¹⁶⁴.
Но такие высказывания были единичны. Большинство современников жа­
ждали праздника, пусть маленького, но праздника. И они его получали —-
в виде ежегодного снижения цен. С политической точки зрения это был
беспроигрышный ход.

В то же время, несмотря на приоритет политических целей, решения о снижении цен, как и любая мера, вторгающаяся в сферу хозяйственной жизни, не могли остаться без экономических последствий. Снижение цен естественно привело к увеличению спроса, причем в первую очередь на те группы товаров, которых оно коснулось в наибольшей степени, т.е. в ос­новном на промышленную группу. Так> согласно данным обследования, проведенного в 40 крупнейших городах страны, в марте 1949 года после снижения цен среднесуточная продажа мяса увеличилась в среднем на 13%, масла сливочного и сала — почти на 30%, тогда как по некоторым промышленным товарам этот прирост распределился следующим образом: продажа патефонов в марте по сравнению с февралем выросла в 4,5 раза, во столько же раз увеличилась продажа велосипедов и в 2 раза часов¹⁶⁵;. -

Рост спроса всегда рождал сомнения: хватит ли товаров для продажи по новым ценам?¹⁶⁶ Поскольку же снижения цен мало затрагивали товары первой необходимости, естественно возникали вопросы: «почему недоста­точно снижены цены на хлеб, муку, растительное масло?»; «почему не снижены цены на сахар, мыло, керосин?»¹⁶⁷

Можно спорить о том, насколько эти претензии обоснованы — в каж­дом конкретном случае, но, сформулированные в виде вопросов, требова­ния людей представляют интерес с другой стороны: они показывают, как политика, рассчитанная на обретение имиджа «заботы о благе народа», на­чинает работать во вред сама себе. В людях постепенно формируется при-

выкание к такого рода «благодеяниям» («маленьким праздникам»), растет комплекс иждивенчества, а по мере удовлетворения первейших потребно­стей растут и запросы. Поскольку акции снижения цен спускались сверху и конкретный человек долей своего труда, напрямую никак не был с ней связан (может быть, только ограничен в своих претензиях уровнем зарпла­ты) ему в сущности было безразлично — из какого источника эта акция обеспечивалась. Сам же источник — государственная казна — реагировала на эту акцию болезненно, потому что именно она меньше всего напоми­нала рог изобилия. Приняв волевое решение о регулярном снижении цен, власти затянули себя в ловушку: угроза прогрессирующей инфляции стала реальностью. По логике вещей надо было бы отказаться от этой практики, но тогда мог пострадать престиж государственной власти. Решение про­должало сохранять силу по инерции, а люди — по той же инерции про­должали каждый год ждать нового снижения цен.

5. Послевоенная преступность: мифы и реальность

Помимо разрухи война оставила еще одно своеобразное «наследство» — рост уголовной преступности. Эта проблема особенно остро воспринима­лась жителями городов и промышленных центров. Если судить по пись­мам, которые люди направляли в центральные и местные органы власти, редакций газет, борьба с преступностью и бандитизмом после войны во многих городах превратилась в проблему выживания. Рабочие города Са­ратова писали в «Правду» осенью 1945 г.: «С наступлением осеннего пе­риода Саратов терроризирован грабителями и убийцами. Раздевание на улице, срывание с рук часов стало обычным явлением. (...) Жизнь города замирает с наступлением темноты. Жители отвыкли ходить по тротуарам и пользуются мостовыми, озираясь на каждого встречного»¹⁶⁸. «Не проходит дня, чтобы в Саратове кого-нибудь не убили или не ограбили, — эт& уже Выдержка из другого письма. — И это происходит в самом центре города и зачастую днем. (...) Дело дошло до того, что в театр и кино стали ходить лишь те, кто рядом живет. Театр (имени) Карла Маркса, расположенный на окраине, вечерами пустует»¹⁶⁹.

Рабочие подмосковного города Подольска делились сходными пробле­мами: «Хулиганствующие бандиты, воры останавливают мирных тружени­ков... не только По вечерам, но и избивают, раздевают, грабят среди белого дня — и не только в глухих переулках, но и на центральных улицах (...) и даже около зданий горкома и горсовета. После работы рабочие собирают­ся по несколько человек, чтобы безопаснее было идти домой. Поэтому так сильно понизилась посещаемость собраний, на которых рабочие бояться оставаться, рискуя при возвращении домой быть раздетым. Да и дома ста­ло жить Небезопасно, так как грабежи сильно участились и в домах днем и ночью»¹¹⁰^

Небезопасно было ходить по улицам, небезопасно ездить в Пригород­ных поездах, где действовали специальные шайки преступников. Люди не

 

только опасались оставаться после работы на собрания или другие меро­приятия» но и с работы старались уходить еще засветло — чтобы избежать риска ограбления¹⁷¹. Такое поведение было связано не только с реальным состоянием преступности, но и в известной степени оно провоцировалось распространением разного рода слухов и домыслов — причем не только в разговорах, но и в самодельных листовках, в которых сообщалось о якобы совершенных налетах и убийствах¹⁷².

: В Москве люди шептались о «Черной кошке».. — неуловимой банде,
действовавшей с особой жестокостью и безнаказанностью. Говорили, что
банда на месте преступления обязательно оставляет свой знак ~ черного
кота. Московские коты злополучного окраса, и раньше не особенно жа­
луемые в народе, превратились в касту преследуемых. Позднее братья Вай-
неры на сюжет «Черной кошки» и ее разоблачения напишут роман «Эра
милосердия», а настоящую славу этому делу спустя 30 лет принесет фильм
«Место встречи изменить нельзя», снятый режиссером Станиславом Гово­
рухиным. После демонстрации фильма в Москве на заборах и в подъездах
домов то здесь, то там стали появляться изображения черной кошки: дети
охотно включились в новую игру, даже не подозревая о том, что тогда, в
1945-ом тоже не обошлось без детской шалости.

Группы безнадзорных подростков занимались тем, что подбрасывали
москвичам — шутки ради и чтобы «попугать» — записки, в которых преду­
преждалось о предстоящем налете «Черной кошки» (о том, что такая бан­
да существует, в Москве ходили слухи еще во время войны). Неспокойная
жизнь послевоенного города, плохая информированность жителей о ре­
альном положении дел порождали не только слухи, но и веру в действи­
тельное существование мощной преступной банды. Этим обстоятельсзтем,
также как и образом «Черной кошки», стали пользоваться настоящие уго­
ловники. 14 декабря 1945 г. была совершена квартирная кража со взломом
на улице Усачева. На месте кражи преступники оставили записку: «Взяла
Черная кошка». По этому делу МУРом была задержана группа из пяти че­
ловек. Спустя три дня, 17 декабря, шайка грабителей, называвших себя
«Черной кошкой из Харькова», совершила вооруженный грабеж. По этому
делу было задержано четыре человека. В течение 1945-1946 гг. отмечались
и другие случаи использования преступного образа для устрашения насе­
ления¹⁷³.

Существовали и вполне реальные крупные пре