В эпоху Возрождения господствующей становится страсть к точному измерению

<у% Если отец Онг своей работой о Рамусе помог нам уви­деть, что объединяет средневековых логиков и купцов эпо­хи Возрождения, то благодаря Джону У.Нефу становится понятной связь между ренессансной наукой и торговлей. Его книга «Культурные основания индустриальной циви­лизации» представляет собой исследование тенденции к квантификации и прежде всего в мире коммерции.

Как мы уже упоминали, позднее средневековье было одержимо духом строгого разделения функций и их пере­вода на язык визуального количества, что в конечном счете внесло свой вклад в механизацию ремесла писца. Увлече-

¹⁶³ Charles P.Curtis, It's Your Law, pp.65-6.

ние дихотомиями и различениями перешло, как указывает Неф, из схоластики в математику (р.4, 5):

Само отделение науки от веры и этики от искусства, столь характерное для нашего времени, заложено уже в фундаменте индустриального мира. В письме, предназ­наченном для Ферма и посланном отцу Мерсенну в 1637 году, Декарт замечает, что великий тулузский матема­тик, по-видимому, полагал, что «когда я говорил, что нечто можно принять на веру, то имел в виду, что оно вероятно. Но дело обстоит далеко не так: все, что лишь вероятно, я рассматриваю почти как ложное...». Такая позиция означала, что за истинное принимается только то, что поддается контролю посредством осязаемых и во все большей степени поддающихся измерению доказа­тельств, т.е. в терминах математического доказательст­ва, которые берут свое начало от суждений, искусствен­но вычлененных из действительного жизненного опыта. Но поскольку невозможно — и, по-видимому, первым это признал Паскаль — представить такого рода осяза­емые доказательства и добиться такого рода согласия в вопросах веры, нравственности, красоты, то истины ре­лигии, моральной философии и искусства превратились в предмет скорее частного мнения, чем всеобщего зна­ния. Поэтому их воздействие на современный мир носит непрямой характер, хотя это не значит, что оно менее существенно, чем воздействие науки.

Именно искусственное отделение мыслительных форм в целях гомогенности и позволило Декарту и его времени до­стичь чувства достоверности. Развитие книгопечатания ве­ло ко все большему ускорению информационных потоков, что в свою очередь сформировало новый характер чувст­венности. По словам Нефа (р.8):

В течение ста лет после смерти Рабле в 1553 г. точ­ное время, точные количества, точные расстояния игра­ли все большую и большую роль как в частной, так и в общественной жизни людей. Один из самых впечатляю­щих примеров возрастающего стремления к точности — введение римской церковью более точного календаря. На всем протяжении эпохи средневековья люди изме­ряли течение времени на основе расчетов, сделанных до

падения Римской империи. Даже в эпоху Рабле все еще использовался Юлианский календарь 325 г. н.э.

Благодаря развитию статистики в шестнадцатом веке произошло отделение экономики от общей социальной структуры:

В течение последующих восьмидесяти или около то­го лет европейцами владело стремление к более высо­кой степени точности измерения во множестве облас­тей. Многие умы были захвачены неведомой дотоле страстью — сбором статистических данных и особенно статистикой темпов и показателей роста как средством экономической политики. Именно в этот период благо­даря Бодену, Малину, Лафма, Монкретьену и Мену экономика впервые выделилась и стала отдельным предметом человеческого познания, независимым как от домашнего хозяйства, составляющего заботу каждого из нас в повседневной жизни, так. и от моральной фило­софии, необходимой всем нам для руководства нашей внутренней жизнью (р. 10).

Именно тогда, когда Европа уже далеко продвинулась по пути визуализированного измерения и квантификации жизни, она «впервые ощутила свое особое положение по отношению к Ближнему и Дальнему Востоку». Иными сло­вами, в условиях рукописной культуры отличие Европы от Востока, который тоже находился на ступени рукописной культуры, было не столь разительным.

Вернемся еще раз от исследования Нефа к работе Онга, чтобы отметить вместе с ним, что «метод Рамуса в первую очередь воплощал стремление к упорядоченности, а не к экпериментаторству... Рамус избирает подход к дискурсу, который можно было бы назвать каталогизацией»¹⁶⁴.

Увлечение новых торговых классов каталогизирующим подходом находит множество подтверждений. Своей но­визной и неожиданностью он внес заметное оживление в елизаветинский театр. Так, персонаж комедии Бена Джон­сона «Вольпоне» сэр Политик Вуд-би¹⁶⁵ представляет со­бой как бы макиавеллианца, и Джонсон проводит естест-

¹⁶⁴ Walter Ong, «Ramist Method and the Commercial Mind», p. 165.

¹⁶⁵ Как бы политик. — Прим. пер.

венную для него связь между новым искусством государ­ственного управления и новыми техниками визуального наблюдения и организации действия:

Я склонен наблюдать,

Хоть в стороне живу и от меня

Далек стремительный поток событий,

Но я слежу за ним и отмечаю

Все важные дела и перемены —

Так, для себя; я знаю государств

Приливы и отливы.

Здесь и далее пер. И.Мелковой

Находясь в Венеции, сэр Политик спрашивает Перегри­на:

Как! Вы пустились в путь, Не зная правил путешествий? Перегрин: Знал я Простейшие, которые преподал По книжке мне учителишка жалкий (II, I).

Позднее, в IV акте, сэр Политик демонстрирует Пере­грину свои методы каталогизации:

Сэр Политик: Поймите, сэр, что лук нам обойдется

Всего лишь в тридцать ливров... Перегрин: Ровно в фунт! Сэр Политик: Помимо водяных колес — о них,

Поверьте, сэр, я сам уж позабочусь.

Во-первых, проведу корабль меж двух

Кирпичных стен — их выстроит казна:

Я на одной холстину растяну,

На ней рассыплю половинки лука;

В другой пробью бойницы и просуну

Сквозь них кузнечные мехи; мехи же

В движение водою приведу, —

Из ста других — легчайший это способ.

Ведь луку свойственно, как вам известно,

Вбирать инфекцию; когда ж мехи

Погонят воздух на него, лук тотчас

Изменит цвет свой, если есть зараза,

А нет — останется таким, как прежде.

Все сразу станет ясно. Перегрин: Ваша правда.

Сэр Политик: Жаль, нет с собой заметок. Перегрин: Жаль и мне.

Но справились без них. Сэр Политик: Будь я изменник Иль захоти им стать, я показал бы, Как мог бы я Венецию продать Турецкому султану, несмотря На их галеры... Перегрин: Что вы говорите!.. Сэр Политик (ищет): При мне их нет. Перегрин: Я этого боялся;

Да вот они. Сэр Политик'. Нет, это мой дневник,

В который заношу событья дня. Перегрин: Взглянуть позвольте, сэр. Что в нем? (Читает) «Notandum¹⁶⁶:

Ремень от шпор прогрызла крыса. Все же Надел другой и вышел я. Но прежде Через порог забросил три боба, Купил две зубочистки и одну Сломал немедленно при разговоре С купцом голландским о ragion del state¹⁶⁷. Затем я мочениго уплатил За штопку шелковых чулок. Дорогой Приторговал сардинки, а затем На площади Сан-Марко помочился». Вот запись дипломата! Сэр Политик: Не оставлю

Без записи ни одного поступка. Перегрин: Как это мудро! Сэр Политик: Почитайте дальше.

Становится понятным, зачем Сэмюэл Пипе вел именно такого рода дневник полстолетием позже. Для купца, ма-киавеллианца по убеждениям, это было формой дисципли­ны и точности в наблюдениях. И апология Яго в первой сцене «Отелло» для елизаветинской публики сразу же об­личала в нем явного пройдоху такого же пошиба, что и По­литик Вуд-Би:

¹⁶⁶ Заслуживает быть отмеченным (лат.). — Прим. пер.

¹⁶⁷ Дело государственной важности (ит.). — Прим. пер.

Успокойтесь.

На этой службе я служу себе.

Нельзя, чтоб все рождались господами,

Нельзя, чтоб все служили хорошо.

Конечно, есть такие простофили,

Которым полюбилась кабала

И нравится ослиное усердье,

Жизнь впроголодь и старость без угла.

Плетьми таких холопов! Есть другие.

Они как бы хлопочут для господ,

А на поверку — для своей наживы.

Такие далеко не дураки,

И я горжусь, что я из их породы.

Я — Яго, а не мавр, и для себя,

А не для их прекрасных глаз стараюсь.

Но чем открыть лицо свое — скорей

Я галкам дам склевать свою печенку.

Нет, милый мой, не то я, чем кажусь.

Пер. Б.Пастернака