Восемь лет до Четвёртой Войны

 

 

Давайте, я расскажу вам историю одного человека.

Историю человека, который больше чем другие верил в свои идеалы, и ими же был ввергнут в пучину отчаянья.

Он хотел, чтобы все в этом мире были счастливы – это было его единственным желанием.

Это инфантильное желание является мечтой всех маленьких детей, но они отказываются от неё, когда вырастают и привыкают к жестокости реального мира.

Любое счастье требует жертв; все дети познают это, когда становятся взрослыми.

Но этот человек был другим.

Может быть, он был просто очень глупым. Или в нём был какой-то душевный надлом. Или может быть, он был одним из так называемых «Святых», которым была вверена Воля Божья - то, чего обычным людям не дано понять.

Он видел существование мира только в одном - в альтернативе: жертвовать или спасать.

Когда он понял, что так и не удастся обнулить одну из этих мер…

С того дня он решил для себя, что будет руководствовать мерой «Спасение».

Чтобы уменьшить горе в этом мире, не было другого, более эффективного пути.

Чтобы спасти одну жизнь, ему приходилось стирать другую.

Вот так, чтобы спасти множество людей, ему приходилось убивать меньшее их количество.

Поэтому, его искусство убивать намного превзошло те навыки, с помощью которых он спасал людей.

Снова и снова, он окроплял свои руки кровью, но он ни разу не вздрогнул.

Никогда не задумываясь о справедливости своих действий, не сомневаясь в своей цели, он заставлял себя следить лишь за одной мерой.

Он никогда не недооценивал значение жизни.

Вне зависимости от статуса, не смотря на возраст, все жизни одинаково ценны. Не делая различий, он спасал жизни, и так же, не делая различий, он убивал.

Но он слишком поздно осознал одну вещь.

Если не делать никаких различий и ценить всех одинаково, то это будет ничем иным, как не любить никого вообще.

Если бы он высек это нерушимое правило у себя в душе хоть немного раньше, он бы достиг спасения.

Заморозив своё сердце, сделав из себя «оценочную машину», без крови и слёз, он продолжал жить, сортируя людские жизни на те, кто должен остаться жить, и на те, кому предстояло умереть. Возможно, он думал, что таким образом избавится от страданий.

Но он ошибался.

Любая радостная улыбка наполняла его грудь гордостью, любой печальный голос вызывал боль в сердце.

Гнев добавлялся к негодованию, что было полно сожалений, и его слёзы одиночества нуждались в человеке, который протянул бы ему руку.

Даже если он преследовал идеалы, которые людям было не понять – он сам оставался человеком.

Как много раз он был наказан этим противоречием.

Он знал дружбу. Он знал любовь.

Даже когда он положил жизнь своей любимой и несчётное количество жизней незнакомых ему людей на разные чаши весов…

Он определённо не ошибся.

Больше чем любить кого-то, чтобы одинаково решать за другие жизни, ему приходилось оценивать жизни других людей беспристрастно, и беспристрастно эти жизни отнимать.

И даже если он был с теми, кто был ему действительно дорог, он всегда был печален.

И сейчас, он был подвергнут величайшему наказанию.

Снежный вихрь, что бушевал за окном, заморозил всё. Зимняя ночь заморозила даже почву в лесу.

Комната старого замка, который находился в сердце снежной бури, была защищена мягким пламенем камина.

В тепле этой комнаты он держал в своих руках новую жизнь.

Она была действительно очень маленькой – такое маленькое тельце, что могло показаться несуществующим, и не было тяжести, которая означала бы то, что он кого-то держит.

Аккуратное прикосновение может быть опасно, словно это был первый снег, подхваченный рукой, который распадётся и растает от любого прикосновения.

В своём хрупком желании жить, у малышки повышалась температура, хотя дыхание было беззвучно. Всё что он видел в этот момент, было едва заметное пульсирование грудной клетки.

- Не волнуйся, она спит.