О некотрых проблемах детского воровства

 

Воровство - та проблема, с которой встречаются все, кому приходится работать с детьми. Однако, столкнувшись с воровством в своей школе, мы поняли, что не представляем, с чем имеем дело (если решить и отодвинуть связанные с этим материальные проблемы). Более того, само столкновение оказалось столь болезненным, что было сложно это прояснять. В силу некоторых особенностей нашей школы это было аналогично шоку родителей, которые обнаруживают вора в собственном доме. И я впервые, наверное, задалась вопросом, почему же воровство так травматично для нас. Дети нарушают многие запреты, но мало что вызывает подобный шок.

Мы совершенно не представляли, как решать эту проблему. У меня не вызывает растерянности ворующий ребенок, которого приводят ко мне на терапию. Но я хорошо понимала беспомощность воспитателей и учителей, которым предстояло с этими детьми жить в обычной школьной жизни. Мы были абсолютно уверены, что наши 8 и 10-летние дети знают, что воровать нельзя. Тем не менее, они воровали. Первой реакцией был лихорадочный поиск способов воздействия, которые помогли бы остановить детей. Единственное, что было понятно - что классические методы: посадить в тюрьму, отрезать руку, выгнать с позором из школы - здесь не годились.

 

Первый тренинг проводился с учителями. Основной задачей было прояснение понятия воровства.

Само понятие «воровство» казалось столь архетипичным, что захотелось выяснить, что же это такое. Что же все-таки нельзя? Что стоит за запретом, что происходит и с жертвой, и с вором, когда он нарушается? Хотелось лучше представлять, что запрещать и как запрещать. Во-первых, мы чувствовали ответственность за детей, во-вторых, хотели обезопасить себя. Нам было важно выяснить, почему же мы все-таки не воруем. Что нас останавливает? Вначале и мне, и участникам казалось, что мы не воруем именно потому, что нас что-то останавливает: сильный запрет или высокая плата. И если мы узнаем, что останавливает нас, мы сможем остановить детей.

Второй задачей была поддержка, учителей. Как ни странно, но именно учителя, которые за редким исключением не страдали от школьного воровства, нуждались в поддержке больше, чем систематически обворовываемые дети. И, кстати, те, что наши дети воспринимали воровство достаточно спокойно, тоже было поводом для нашего беспокойства.

 

Тренинг с учителями

Тренинг состоял из нескольких упражнений, направленных на осознание наших представлений о воровстве и чувств, возникающих при нарушении запрете вами или по отношению к нам.

Первое, что меня удивило во время тренинга - это очень сильные чувства, которые возникли у всей группы, как только мы начали выяснять, кто же такой вор, и очень малое количество интроектов. Практически не было непререкаемого запрета на четко определенное действие, и не было привычных реакций, связанных с тем, что дети «не слушаются».

Я сама как-то мало сталкивалась с воровством в своей жизни, и, видимо, у меня не было повода проанализировать свои чувства. И, видимо, я не была исключением. Выйдя из позиции заботящегося взрослого, учителя смогли обратиться к тем чувствам, что были связаны с воровством в их собственной жизни. Вот те ассоциации, которые возникли у группы на слово «вор»: стыд, жалость, наказание, враг, тяжесть, непонятность, дом, дверь, граница, незащищенность, страх, обман, обида, слезы. Я ожидала, что скорее вопросы о собственном опыте воровства вызовут сильное сопротивление, но в большинстве своем учителя на это пошли легко. Многие испытывали облегчение, когда смогли в достаточно безопасной обстановке поделиться чем-то, что давно мучило («Я носила это в себе 14 лет!»).

Но когда мы касались темы жертв, почти не было агрессивных чувств, а всплывали боль потерь (и вещей, и друзей), опустошенность, предательство и незащищенность. И именно эти чувства вызывали сильное сопротивление у многих. Об этом не хотелось говорить, в это не хотелось углубляться.

 

Итоги тренинга

Итогом нашей трехчасовой работы явилось, во-первых, более четкое определение воровства, как вторжения на мою территорию, от которого я не могу защититься. Не просто взять чужое, а взять чужое тайком. Это давало больше свободы в возможностях защищать свои границы. Некоторые наши учителя пали жертвой идей создания эмоциональной безопасности детей и часто не обнаруживали своих подозрений, замечая мелкие кражи, боясь оскорбить, обидеть.

Осознание того, что воровство является агрессией, хоть она и не направлена непосредственно на человека, позволило некоторым быть более активными в защите своих интересов. Так, одна из участниц с удивлением сказала: «Так я зря спрашивала, где он взял эту кисточку! Я могла просто сказать: Ой, это моя кисточка. Как здорово, что ты ее нашел. Ведь я была совершенно уверена, что эта кисточка - моя, пропавшая вчера. А он сказал, что нашел ее дома, под кроватью. Мне стало так противно, и я не звала, что делать дальше, и ничего не сделала». Речь шла о случившемся в 1 классе, теперь этот мальчик учился в 5, и был пойман на регулярном воровстве. (Как это ни парадоксально, в работе с учителями нашей гуманистически ориентированной школы гораздо больше внимания приходится уделять защите взрослых, а не детей. Видимо, это заявление общей «педагогической» полярности: либо я забочусь о себе за счет детей, либо наоборот).

Во-вторых, в ходе тренинга стала яснее та сила, которая не позволяла нам воровать. Это была либо забота о сохранении отношений, либо о сохранении собственного образа Я. Это прояснение оказалось мало эффективно, так как мы не могли воздействовать идеей платы на ребенка, у которого не складываются значимые отношения и (или) нет адекватного образа Я.

Для меня самым важным итогом этого первого тренинга было то, что я окончательно убедилась, что запрет на воровство - не очередной интроект. Воровство связано с нашими глубинными ценностями и потребностями. И главным ориентиром для дальнейших поисков была наша беззащитность перед таким вторжением. А главным направлением - взаимосвязь между утратой вещи (или денег) и нарушением границы.