О роли В. И. Будько в развитии библиотечного дела в сланцевском районе

 

Начать надо с того, что в библиотеку он наведывался часто и книж­ки умные из Питера заказывал, копался в них и целенаправленно по ин­тересующей тематике что-то разыскивал. А у нас ведь как: если читатель больше трех раз в библиотеку пришел — мы его уже запомнили, если к каталогу или картотеке обратился — мы его уже полюбили. То, что он книголюб — это ясно и в наших глазах это неоспоримое достоинство! Но говорить об этом мы ему и не собирались до тех пор, пока не разузнали о том, что художник В.И. Будько подвизается в области экслибриса и большие намерения по этому поводу лелеет. Тут уже мы быст­ренько инициативу проявили и ошарашили его своим предложением чаще в гости ходить и экслибрисы носить. Объяснили ему, что если Россий­ская национальная (бывшая Салтыкова-Щедрина) библиотека книжные знаки собирает, то чем мы хуже. Удивился Владимир Иванович, как это ему первому такая ценная мысль в голову не пришла, и быстренько поделился своими творческим наследием и заодно и идеями, которых у него море. Вот теперь у нас собирается некоторый фонд материалов об эклибрисе, в фойе для всеобщего обозрения стенды с экслибрисами представ­лены, хотим сделать альбомы, а самое главное — хотим, чтобы Владимир Иванович сделал-таки, наконец, свою выставку экслибрисов в городском музее.

Помимо экслибрисов и библиотеку и Владимира Ивановича интересует история родного края. Тут он нам тоже пособил чем мог — приносил из личного собрания книги, журналы и проч., из коих мы кое-что почерпнули для своих краеведческих фондов. Кое-какие издания подарил и других к тому же призвал на страницах местной прессы. И вообще Владимир Иванович, многогрешный, писать горазд — а мы его произведения у себя складываем для потомков. Тем самым он пример для других местных творцов подает, дорогу мостит: несите, мол, братцы, все в библиотеку, чтоб не пропал ваш скорбный труд и дошел до грядущих поколений. Думаем, из вышеуказанного ясно, что мы рады сотрудничеству с та­ким энергичным, многогранным, несомненно талантливым и незаурядным человеком.

 

Коллектив объединенной районной библиотеки.

 

ПАМЯТНИК

 

Экзэги монумэнтум

 

Пало пушистое белое,

Блекнут на солнце виски...

Что еще некогда сделаем,

Хоть бы с зеленой тоски?..

 

Тридцать давно распечатано,

Тянет обыденно — спать!..

«Горе» не напечатано,

«Гамлета» не написать!..

 

Жизнь остается эскизами...

Руки дрожат, поутру...

Монны навалены сизыми

Мордами в пыльном углу!..

 

Сланцы

СССР

 

 

НА ПУСТУ ГОЛОВУ НИБ НЕ ЛЕПЯТ.

С МЕНЯ ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ, - НЕ ВИДИШЬ ДАЛЬШЕ НОСА ТЫ!..

 

МОЯ ЧЕРНАЯ ГРАФИКА

 

Графика...

Бездонный мир элитарного искусства...

Что он в провинции, в пресловутой российской глубинке?..

Это одиночество творца, это отсутствие родственной среды, это мно­голетняя работа в стол и безысходность.

Я абсолютно не вижу перспективы художественного развития изографа здесь, не говоря уже о каких-то гонорарах и дивидендах.

Вопросы мастерской, приличных материалов, публикаций и выставок здесь в губернии вдвойне, втройне острее, чем у столичных счастливчи­ков.

Где здесь мастера, у которых реально возможно поучиться?.. — офи­циальное образование мне оказалось не по плечу... Не хотелось терять время и индивидуальность...

Как вырос, так и слава Богу.

В юности походил в местный «Дворец культуры», порисовал натюр­морты, гипсы. Это начало. Месяцев восемь в 1970 году походил по сту­диям Питера, однако, занимался полностью индивидуально... Пока ходи­ло метро, допоздна просиживал в студии на втором этаже ДК им. Капрано­ва. Два-три раза в неделю обязательно посещал Эрмитаж, Русский, Академию. Где-то сделали мне пропуск в Публичку. А там альбомы Сикейроса, Дерен, Пикассо — та малость, которая проходила цензурные рогатки.

Помню первые опыты эротографики с натуры — незабываемые впеча­тления, иногда безразличие, — все от натуры зависело.

Тянуло поработать в литографии... Но где?..

В армии и кисти мои, и акварели забрал старшина — для хознужд. Рисовал агитки, да сочинял к ним комические поэзы.

По приезде с «Северов» рисовал урывками — ибо кисти хватало на работе.

Реклама, собственно, тоже творческая профессия, но это не то твор­чество, которого хотелось бы.

Областные выставки — изредка, от них ни памяти не осталось, ни буклетов...

Жаль...

Где-то в 80-х сделал персоналку в СПб — в кинотеатре. Тогда гале­рей для нас не было. Затем персоналка в Кохтла-Ярве — полностью по собственной инициативе.

Район — ежегодные выставки безо всякого общественного резонанса.

Ни одной работы за всю жизнь не продал. Хлеб давала поденщина — ремесло; в одни моменты лучше, в другие хуже.

Многолетняя творческая пассивность обусловлена безысходностью.

Контактов с творческой средой Северной Пальмиры было до удивле­ния мало — их никто не культивировал.

Провинция творила как бы сама по себе, город сам по себе.

Слава Провидению, что хоть шедевры были всегда рядом — сел, про­ехал 200 верст, и ты у Леонардо и Сезанна, ты, якобы, в гуще ИЗО.

Ближе к сорока наступает морально-нравственный перелом — надо подводить итоги.

Кое-какие оценки творчества со стороны уже получены. Решил — надо работать.

Тишь и покой уездного городка являют размеренность и неспешность рисования. Творческое монашество Ци-Бай-Ши созвучно российской анонимности.

Начал осознавать свои исторические корни в искусстве. Здесь и пра­дед с его лепниной и Любятовскими куполами во Пскову, и дед, фана­тик религии, переживший расстрел, и художники рода — от мастеров школы Петрова - Водкина, до позолотчиков иконостаса в Троицком соборе заповедной моей родины.

Многие из нас пытались писать, да не все сподобились прожить возле кисти. В провинции, а нам выпал именно этот удел, юдоль художества — труд и бессребреничество.

Ныне долблю свои камни на кладбище — надгробописатель; пишу и собираю эпитафии — исключительно полезное хобби, — философия жиз­ни и смерти.

Черная графика — последствия давних пристрастий к туши, гуаши — к темным материалам, вплоть до масла.

Живопись не пошла, но пытался — самую малость.

Ныне каждый шаг надо столбить: есть резонанс — нечего распылять­ся!..

Практически остался без юношеского и предзрелого наследия. Но се не беда, — планирую еще многое-многое наработать. А до этого надо завершить вчерне и в основном объеме Эпистолу — писательство всех и вся, что есть- вокруг меня, ибо оставлять это на потом — есть непрости­тельная ошибка всех любителей искусств.

Художник видит вокруг себя многое и, зачастую острее переживает жизнь — быт, чем его окружение. Поэтому, вопросы родословия, крае­ведения, а кроме того, поэзии, прозы не должны ускользать от взора и пера неленивого.

Графика — на потом. Графика — на время, когда я к ней буду готов...

Совершенно неожиданно обрел для себя ксерокс, как разновидность некоммерческой работы.

Не беда, что эти малые листы не стоят баксов, для меня это фикса­ция скоротечной мысли... Замешкался, не чиркнул — сюжет, а с ним и мысль ушли!

Микропочеркушки — суть души. Когда их много, они уже работа, они уже впечатление — импрессион.

Пусть каждый творит, как он хочет. Слава тем общественным изме­нениям, которые вывели на зрителя душу художника — это и филосо­фия, это и лирика, это и желанный эрос.

Информации стало вдоволь.

Пошли зарубежные контакты, однако российское болото, работающее по остаточному принципу, так и осталось незамутненным.

Да, Бог с ним — поработаем для себя. Видящий, да увидит, слыша­щий, да услышит.

Мало потребителей искусства, по они есть. Редкие, как звезды во вселенной.

Черпая графика — период. Итог, вполне краткого периода. У кого-то голубое и розовое, у кого-то черное, — как вся наша жизнь в России!..

Поможет ли нам Бог? — Поможет! Молитесь, и в этом есть утешение!

 

— Страдание — существо!

— Разум — жизнь!

— Ум и рассудок — нечто!

— Все пройдет, — и жизнь!

— Вера — познание, жажда и насыщение!

— Несчастно неверие, не сознающее себя!

Аминь...

 

 

КРАТКОСТЬ СЕСТРА ТАЛАНТА.

И ТРЕЗВОСТЬ – ТОЖЕ.