Любя человека, дай соврать ему.

ЛЮБЯ ЧЕЛОВЕКА, ДАЙ СОВРАТЬ ЕМУ.

ЕСЛИ Я ЧТО-ТО СКАЗАЛ,

ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО Я ЧТО-ТО СКАЗАЛ.

ДИФИРАМБЫ (I)

О ТВОРЦЕ НОВЫХ ФОРМ СТАРОГО ИСКУССТВА

 

Искусство книжного знака — экслибриса в России имеет свои давние и высокие традиции. Им занимались почти все выдающиеся графики страны. Примерно со второй половины 50-х годов этот род графического искусства стал занимать в творчестве наших художников, особенно Москвы и Петербурга, все более заметное место. Зачинателями и провозвест­никами нового послевоенного подъема графики экслибриса стали видные московские граверы на дереве: В. Фролов, А. Сапожников, В. Верхоланцев, А. Калашников и другие. Но в сложных условиях теперешней жизни творчество москвичей стало менее интенсивно, в то время как графика Петербурга стала в стране средоточием новых усилий и экспериментов в экслибрисе, как в плане его содержания, так и художественного вопло­щения идей. Используя в основном технику сложной углубленной, реже плоской печати, питерцы не просто возродили ее прежнюю славу, но и оказались в авангарде графического искусства страны. Пропаганда дости­жений петербургских художников экслибриса в печати, предпринятая объединением городских друзей экслибриса, создала этим мастерам изве­стность и большой интерес не только в стране, но и за рубежом.

Имя Владимира Ивановича Будько — художника, который живет и работает в г. Сланцы — начало появляться в публикациях об экслибрисе всего несколько лет назад, но нынче его не только знают и узнают его работы в репродукциях на страницах прессы с первого взгляда. Его графика отличается особой строгой выразительностью композиционного построения, лаконичной простотой приемов, монументальной строгостью стиля. Экслибрисы Будько выполнены в широкой, свободной, словной фресковой манере, происходящей в основе от изучения фресок, старой церковной живописи и иконописи. Сюжеты историко-религиозного содержания чередуются у него с мотивами русского равнинного или го­родского — в основном же окраинного или сельского — пейзажа, всегда скупого в деталях, но задушевного и драматического. Необходимо обяза­тельно отметить мастерское применение цвета в цветных работах: выбор здесь ограничен, но продуман и действен. Как и в работах русских масте­ров иконописи и фрески, чувствуется тщательный отбор, продуманность средств.

Несмотря на тяжелый образ жизни и труда, трудоемкую работу над памятниками, Будько работает над своими экслибрисами от всего сердца, вдохновенно и упорно, хотя, чтобы напечатать свои очень ограниченные тиражи листов, он вынужден совершать трудные поездки в Петербург, печатать у знакомых в их мастерских миниатюры, которые все более вы­соко ценятся всеми, кому любо и дорого искусство русского экслибриса. Владимир Будько сравнительно молод, его искусство покоится на прочных вековых национальных традициях, мастерстве рисунка, композиции, цвета, на том постоянном эмоциональном горении ума и сердца, которые дали его благодарным зрителям радость общения с тем, что им достиг­нуто сегодня, и надежду на еще большие успехи завтра.

 

С. ИВЕНСКИЙ, член Союза художников России, кандидат искусствоведения,

г. Ярославль. Газета «Знамя труда», г. Сланцы, 7.05.95 г.

 

 

ДИФИРАМБЫ (II)

ЕСТЬ ВСЕ ДЛЯ УСПЕХА

 

Cпособность проявить себя, продемонстрировать свое видение внешнего и внутреннего мира средствами малой графики — вот что привлекает многих художников в экслибрисе…

***

Владимир Иванович Будько родился в г. Сланцы в 1953 году. Рано ощутив лю­бовь к рисованию, выбрал профессию художника-офор­мителя, был принят в ряды членов Союза художников России. Экслибрисом увлек­ся несколько лет назад, и эта любовь поглотила его целиком. Поражает удиви­тельная трудоспособность Владимира. За последние три года он создал 200 книжных знаков, в которых отразился весь внутренний мир художника. Будько рас­крывается как человек глубо­ких раздумий, а порой, бес­печно - веселого склада. Его экслибрисы адресованы пре­жде всего близким людям: жене, детям, которых у ху­дожника трое, друзьям, коллегам-экслибрисистам, кол­лекционерам.

Сюжеты ранних экслибри­сов выполнены в рисунке тушью для клише и тактич­но раскрашены. Некоторые сюжеты щедро снабжены текстовыми дополнениями, которые вместе со шрифто­выми композициями состав­ляют особый раздел. Его пейзажи как бы проступают сквозь дымку воспоминаний. Архитектурные мотивы, ад­ресованные Олегу Березину, привлекают особой лаконич­ностью, рафинированностью. Оригинальны многочислен­ные изысканные силуэты фигур древних печатников книги, изографов, монахов, пикантных женских фигурок современниц. С удовольст­вием рисует художник порт­реты друзей, изображения святых, выразительны его автопортреты. Легко и непринужденно в манере детского рисунка выполнены экслибрисы для дочки Полины.

Будько — прекрасный рисовальщик. Глядя на его работы, чувствуешь, что художнику доставляет радость сам процесс рисования. Сей­час Владимир вышел на но­вую ступень в своем творче­стве — перешел и цветной литографии. Похоже, что эта техника всецело поглоти­ла художника. Порой, увлек­шись сюжетной стороной, он забывает о назначении экс­либриса быть паспортом книги и иметь соответству­ющие размеры. Ряд работ, выполненных на религиоз­ные темы, насыщены разно­образными элементами фоль­клора с имитацией примити­вного народного рисунка, он называет суперэкслибрисами, имея в виду их размеры. Ти­раж автолитографий не превышает 25 оттисков, поэто­му их можно рассматривать больше в качестве предмета коллекционирования, чем собственно книжных знаков. Литографиям Владимира присущи непосредственность, живость и динамичность зрительного впечатления. Иног­да даже развитие цвета во времени как бы «не поспева­ет» за собственным рисова­нием: рисунок оставляет впе­чатление стремительного натурного наброска.

В августе этого года Вла­димир Будько дебютировал на II Международной выста­вке - конкурсе экслибриса на тему «Религий много — Бог один». На суд жюри он представил четыре экслибри­са, адресованные коллекционеру и искусствоведу С. Ивенскому, писателю А. Солженицыну, а также художнику И. Барсукову и себе. Конкурентами Владимира Будько стали опытные коллеги по Санкт-Петербургско­му литографскому клубу — Нина Казимова (призер выставки), Алла Джигирей, Татьяна Козьмина, Юрий Штапаков. Всего же на конкурс присла­ли экслибрисы художники из 27 стран мира. Тема оказа­лась настолько близка душе художника, что его литогра­фии были замечены членами жюри и отмечены второй премией. Их привлекли ис­кренность, оригинальное ху­дожественное решение, подкупающая наивность и ряд других качеств, без которых не бывает успеха. Художник был приглашен Украинским экслибрис-клубом на откры­тие выставки-конкурса, где познакомился с коллегами и нашел друзей.

Не сомневаюсь, что у Вла­димира Будько впереди бу­дут новые, выставки и награды. Об этом свидетель­ствует высокий творческий потенциал, некоторая непред­сказуемость, нетрадиционность и ряд других качеств, которые отличают его от других мастеров.

 

Петр НЕСТЕРЕНКО, искусствовед, президент Украинского экслибрис-клуба.

Знамя труда. 16.06.1994.

ДИФИРАМБЫ (III)

ОБ АВТОРЕ

 

Восточная мудрость говорит, что когда человек родится, то голова его пустая, как тыква. Исполняется человеку десять лет, и голова его на одну четверть заполняется умом. К двадцати годам пол-головы заня­то разумом. В тридцать лет ума уже три четверти, а в сорок — разумом полна вся голова. К сожалению, к пятидесяти ума поубавится — оста­нется только три четверти. К шестидесяти — ума и того меньше: только половина, к семидесяти — четверть, а в восемьдесят — голова снова пу­стая, как тыква.

Если верить притче, то сорокалетние должны создавать лучшие рабо­ты в литературе, искусстве, науке. У них пик активности! Кроме того, к сорока накапливается солидный запас знаний, появляется опыт, и чело­веку есть о чем рассказать. Володя Будько сейчас именно в этой твор­ческой поре. Он энергичен, эмоционален, серьезно озабочен проблемами сохранения культурного наследия России. Его кредо: ничего не отклады­вать на завтра. И он прав: для кого-то из нас «завтра» может и не наступить. Автор книги торопится оставить свой след на земле и от других людей ждет того же. Например, по его эскизу сделан строгий скромный мемориал для воинских захоронений на кладбище в Сосновке, его рукой сделаны книжные знаки (экслибрисы) для десятков книголю­бов, а гравюры знают не только в России. В своих работах художник стремится запечатлеть красоту храмов, часовен, архитектурных ансамблей. А пуще всего не желает он, чтобы россияне были «Иванами родства не помнящими». Что греха таить, ведь многие из нас знают лишь два-три поколения своих предков, а родословную любимой собачки расскажут без запинки до десятого колена.

Своими, пока немногими публикациями, Владимир зовет людей побольше знать о своих «корнях». Это же сама история! Кто не знает прош­лого, кидает в него камень, тот стреляет в свое будущее из пушки, — не нами сказано! И трудно это правило оспорить.

Пусть пока не каждому понятна манера письма Владимира, — ему мешает слишком большой диапазон интересов. Хочется человеку скорей сказать обо всем наболевшем. В его речь вплетаются славянские мотивы, фольклор, ненормативная лексика псковской глубинки, юмор частушки, богемный сленг художника.

Но... он сумеет отделить «зерно от плевел», и тогда проза его и стихи засияют как старинные драгоценности после снятия патины с их поверхности.

Данная публикация — первая печатная работа автора и, возможно, в ней не все еще гладко. Первый блин часто бывает комом. Однако у Володи все впереди. На его стороне молодость, знания, умение увидеть необычное в обычном. А желания трудиться ему не занимать.

 

Г.П. ПЛАХОТНЮК.

 

ДИФИРАМБЫ (IV)

ПАМЯТНИК

 

Экзэги монумэнтум

 

Пало пушистое белое,

Блекнут на солнце виски...

Что еще некогда сделаем,

Хоть бы с зеленой тоски?..

 

Тридцать давно распечатано,

Тянет обыденно — спать!..

«Горе» не напечатано,

«Гамлета» не написать!..

 

Жизнь остается эскизами...

Руки дрожат, поутру...

Монны навалены сизыми

Мордами в пыльном углу!..

 

Сланцы

СССР

 

 

МОЯ ЧЕРНАЯ ГРАФИКА

 

Графика...

Бездонный мир элитарного искусства...

Что он в провинции, в пресловутой российской глубинке?..

Это одиночество творца, это отсутствие родственной среды, это мно­голетняя работа в стол и безысходность.

Я абсолютно не вижу перспективы художественного развития изографа здесь, не говоря уже о каких-то гонорарах и дивидендах.

Вопросы мастерской, приличных материалов, публикаций и выставок здесь в губернии вдвойне, втройне острее, чем у столичных счастливчи­ков.

Где здесь мастера, у которых реально возможно поучиться?.. — офи­циальное образование мне оказалось не по плечу... Не хотелось терять время и индивидуальность...

Как вырос, так и слава Богу.

В юности походил в местный «Дворец культуры», порисовал натюр­морты, гипсы. Это начало. Месяцев восемь в 1970 году походил по сту­диям Питера, однако, занимался полностью индивидуально... Пока ходи­ло метро, допоздна просиживал в студии на втором этаже ДК им. Капрано­ва. Два-три раза в неделю обязательно посещал Эрмитаж, Русский, Академию. Где-то сделали мне пропуск в Публичку. А там альбомы Сикейроса, Дерен, Пикассо — та малость, которая проходила цензурные рогатки.

Помню первые опыты эротографики с натуры — незабываемые впеча­тления, иногда безразличие, — все от натуры зависело.

Тянуло поработать в литографии... Но где?..

В армии и кисти мои, и акварели забрал старшина — для хознужд. Рисовал агитки, да сочинял к ним комические поэзы.

По приезде с «Северов» рисовал урывками — ибо кисти хватало на работе.

Реклама, собственно, тоже творческая профессия, но это не то твор­чество, которого хотелось бы.

Областные выставки — изредка, от них ни памяти не осталось, ни буклетов...

Жаль...

Где-то в 80-х сделал персоналку в СПб — в кинотеатре. Тогда гале­рей для нас не было. Затем персоналка в Кохтла-Ярве — полностью по собственной инициативе.

Район — ежегодные выставки безо всякого общественного резонанса.

Ни одной работы за всю жизнь не продал. Хлеб давала поденщина — ремесло; в одни моменты лучше, в другие хуже.

Многолетняя творческая пассивность обусловлена безысходностью.

Контактов с творческой средой Северной Пальмиры было до удивле­ния мало — их никто не культивировал.

Провинция творила как бы сама по себе, город сам по себе.

Слава Провидению, что хоть шедевры были всегда рядом — сел, про­ехал 200 верст, и ты у Леонардо и Сезанна, ты, якобы, в гуще ИЗО.

Ближе к сорока наступает морально-нравственный перелом — надо подводить итоги.

Кое-какие оценки творчества со стороны уже получены. Решил — надо работать.

Тишь и покой уездного городка являют размеренность и неспешность рисования. Творческое монашество Ци-Бай-Ши созвучно российской анонимности.

Начал осознавать свои исторические корни в искусстве. Здесь и пра­дед с его лепниной и Любятовскими куполами во Пскову, и дед, фана­тик религии, переживший расстрел, и художники рода — от мастеров школы Петрова - Водкина, до позолотчиков иконостаса в Троицком соборе заповедной моей родины.

Многие из нас пытались писать, да не все сподобились прожить возле кисти. В провинции, а нам выпал именно этот удел, юдоль художества — труд и бессребреничество.

Ныне долблю свои камни на кладбище — надгробописатель; пишу и собираю эпитафии — исключительно полезное хобби, — философия жиз­ни и смерти.

Черная графика — последствия давних пристрастий к туши, гуаши — к темным материалам, вплоть до масла.

Живопись не пошла, но пытался — самую малость.

Ныне каждый шаг надо столбить: есть резонанс — нечего распылять­ся!..

Практически остался без юношеского и предзрелого наследия. Но се не беда, — планирую еще многое-многое наработать. А до этого надо завершить вчерне и в основном объеме Эпистолу — писательство всех и вся, что есть- вокруг меня, ибо оставлять это на потом — есть непрости­тельная ошибка всех любителей искусств.

Художник видит вокруг себя многое и, зачастую острее переживает жизнь — быт, чем его окружение. Поэтому, вопросы родословия, крае­ведения, а кроме того, поэзии, прозы не должны ускользать от взора и пера неленивого.

Графика — на потом. Графика — на время, когда я к ней буду готов...

Совершенно неожиданно обрел для себя ксерокс, как разновидность некоммерческой работы.

Не беда, что эти малые листы не стоят баксов, для меня это фикса­ция скоротечной мысли... Замешкался, не чиркнул — сюжет, а с ним и мысль ушли!

Микропочеркушки — суть души. Когда их много, они уже работа, они уже впечатление — импрессион.

Пусть каждый творит, как он хочет. Слава тем общественным изме­нениям, которые вывели на зрителя душу художника — это и филосо­фия, это и лирика, это и желанный эрос.

Информации стало вдоволь.

Пошли зарубежные контакты, однако российское болото, работающее по остаточному принципу, так и осталось незамутненным.

Да, Бог с ним — поработаем для себя. Видящий, да увидит, слыша­щий, да услышит.

Мало потребителей искусства, по они есть. Редкие, как звезды во вселенной.

Черпая графика — период. Итог, вполне краткого периода. У кого-то голубое и розовое, у кого-то черное, — как вся наша жизнь в России!..

Поможет ли нам Бог? — Поможет! Молитесь, и в этом есть утешение!

 

— Страдание — существо!

— Разум — жизнь!

— Ум и рассудок — нечто!

— Все пройдет, — и жизнь!

— Вера — познание, жажда и насыщение!

— Несчастно неверие, не сознающее себя!

Аминь...

 

 

КРАТКОСТЬ СЕСТРА ТАЛАНТА.

И ТРЕЗВОСТЬ – ТОЖЕ.

ЭКСЛИБРИС

 

Об экслибрисе любители-энтузиасты сказали уже немало. Это экзо­тическое хобби обретает своих сторонников па всех континентах, исклю­чая разве что Антарктиду!.. В свое время дань книжному знаку отдали и Дюрер, и уважаемые Ьенуа, Сомов, Билибин. Книги и свитки метили и фараоны, и императоры, и монашествующая братия.

Экслибрис в XX веке развивался, как разновидность всех мыслимых течений графики, отражая и впитывая в себя нашу переменчивую дейст­вительность — бытие.

В настоящее время закономерно говорить о Петербургской школе графики, некоторые представители которой, составляющие бомондец, яв­ляются и моими собутыльниками, активно творящими историю.

Графический Питер, числом до двадцати человек, осуществляет экспа­нсию русского искусства на просторы матушки Европы. Старушка кор­мит некоторых из них изрядным куском хлеба с маслом и сервелатом.

Слава Богу, рухнули всякого рода железные занавески, активно воз­водимые кокардоносными умельцами нашего недавнего красноперого братства. Вот бы и почте заработать прилично, вот бы возможность спо­койно контактировать на запад, минуя препоны!..

Вот бы России встать до европонимания отечественного искусства!..

Европа и тут впереди нас — им надо, а нам нет!..

Книжная метка — суть владельца, графическая искра художника. Ее ли отбросить коллекционные кульбиты, то остается замечательная (бирюлька на бумажке, зачастую шедевр. Только вглядитесь!..

Демократизм и энциклопедичность экслибриса еще не вполне оценены отечественными музеями. Здесь их реально опережают библиотеки — на­ши уважаемые Публички!..

Экслибрис недорог и гениален по своей сути. В нем пет анонима. Се объект бесконечного поиска и исследования. Это мир автора, это мир владельца.

Экслибрису суждена вечная жизнь в мире искусства и в мире люби­теля книги. В грядущие века он, естественно, трансформируется в иные модерновые формы, но добрая старая графика, — эта патина искусства, — всегда останется в цене!

Так что берегите, собирайте и культивируйте экслибрис — он золотые плоды принесет «в ваши Души и в Души ваших потомков»!

Домашние же книжные собрания реально метить наидешевейшими формами графики, не потерявшими своей функциональной сути. Совре­менная техника предоставляет шикарные возможности для этого!

Заказывая визитку, закажите экслибрис. Не поленитесь, приклейте его на свою настольную книгу, и тогда Ваш внук не снесет ее в «Букинист» — ему будет стыдно!..

За сим и дедов вспомянет, — добром!..

 

СЕ РУСЬ.

Я ГЛЯЖУ ЗА ОКНО,

А НА СЕРДЦЕ ТЕМНО…

ХУТОРОК

 

Мне не нужно столичных огней,

Мне не нужно друзей и цепей, —

Я хотел бы прожить в хуторке,

Чтоб с душою своей налегке...

 

Мне бы землю родную пахать,

Чтобы рядом отец был и мать.

Мне бы песни привольные петь,

Да женой молодою владеть!..

 

Мне б коня вороного иметь, —

Я бы выбросил из дому плеть!..

Где ж ты мой, голубой хуторок? —

Мой последний и первый порог.

 

Сланцы

Выскатка

 

О РОДИНЕ

 

«Я стал тобой, земля моя!» — изрек Анатолий Шабанов, сходя в мир иной... И он прав!

***

Любить и знать свою землю исконно надо! Любить и знать в себе!

Первые серьезные уроки землепаломничества дал нам Евгений Калядин из Нарвы. Этот моряк-подвижник устраивал окрестным пацанам шлюпочные экскурсии-походы на Россонь-протоку, Чудо-озеро и еще много куда. В устье Наровы мы выискивали квадратные кованые корабельные гвозди псковских и ганзейских купцов, да послепетровские пятаки. У Медной Нарвы дружно выгребали супротив неимоверной быстрины.

Какая у нас была поэзия в самой топонимике — Ранна-Пунгерья, Алаыэ, Эймайыги!.. — Теперь, впрочем, не у нас!..

Впервой тогда же я увидел древний тенистый Тарту, с голыми статуями на фасаде университета, а в отчем Пскове изведал нехорошей воды, — 3 дня затем животом мучился! — Не всяк родник свят!

В наше теперешнее лихолетье большая родина стала значительно недоступнее некоторым из нас, — это и понятно. Однако, малая, — вот она! Под боком! Дай Бог, перевалит тебе за 40, и обретешь ее! Главное, — кое-что уже знать к тому времени, — благо, инфо предостаточно, — не ленись!

Кто-то изучает родной край из окна авто, кто-то проплывая водами Плюссы, кто-то шествуя окрест и около.

Замечательные неповторимые ландшафты у нас есть в районе озера Долгого от Заручья и до Зажупанья. Они, воистину, не хуже Ямских Гдовских ложбин! Несказанные ощущения испытывает путешественник, проходя короткою, ныне заросшею уже булыжницей, до затерянной у речной кручи пещерки с источником. Злая рука порушила на нашей памяти и своды ее, и часовню над входом. Всяк примерит свой след на вещем камне в реке, — авось подойдет!

Замечательный некогда храм Успения пресвятой Богородицы с украденными червонно-золотыми звездами шатров ныне едва-едва белеет из-за разросшихся деревьев.

А кто скажет теперь о судьбе первейшей Святыни Доложска, иконе, украшенной однофамилицею прадеда моего помещицей Прасковьей Мордвиновой? Двадцать футов серебрянно-золотой ризы было на ней!

На пути к верхней горловине Долгого лежит замечательный остров Любви.

 

………………………….

На нем двойные дерева

Сплетают судорожно руки,

И их несказанные муки

Несет глумливая молва...

…………………………..

 

В близлежащих Зажупанье и Федоровом Поле есть храм, никак не обозначенный на современных картах. Он и поруган, и забыт. Единственный каменный архаичный крест на погосте ныне исчез. Прихрамовый склеп вскрыт, — кощунство и позор современных мародеров!

Много наши предки думали о поставлении Святынь — их всегда было издалека видно! Каждый думал о Господе — «от князей до смерда». Представьте себе в нормальном состоянии Старопольский столп или Ложголовскую реликвию! Сказывают от нее аж до Чирковиц видать!

Бедная-бедная старина наша! Нищие и убогие мы! До 20 тыс. человек с оркестрами и фейерверками съехались в 1865 г. на освящение храма в Доложск, а мы всем миром часовню размером с баню не осилим!

О чем можно просить Баскиных, коли души наши пусты? Что может нам изобразить Глазунов, если былую академическую работу, иконостас из Ложголова, не уберегли, — умыкнули районные власти в 1965 году?!

Ах, уж, эти власти!.. Ох, уж, эти мы!..

Кстати, Ложголово, замечательное во многих отношениях село, не отмеченное к «охранным мероприятиям»!.. (Почему?!).

Кроме храма и реанимированной часовни, здесь особенное от других мест отношение к кладбищу, и здесь несколько другое местечковое его устройство. Во-первых, — «французская» планомерность (разбивка на ряды); во-вторых, — отличная сохранность родовых мест в виде невысоких гряд-насыпей без оград (!) до 20 метров длиной и о тринадцати крестах от 19 в. до нашего времени; в-третьих, — наличие у алтаря храма архаического креста до 170 см высотой, очевидно, из утраченной ныне часовни Великомученика Георгия, насчет которого есть некая местная легенда; и в-четвертых, — свободно прислоненный к дереву плитняковый крест местного производства 1833 (!) года, который может стать достоянием отечественного музея!

Впрочем, о музее дело спорное, — крест уже отстоял 160 лет на сво­ем месте! Но уж больно хорош!..

Другие уникумы, вообще нигде больше не встречаются! В селе сохранились около 3 надомных табличек начала вока (!), 2 из них на стекле (!), исполненные сусальным золотом (!) Причем, одна — в идеальном состоянии! (1918 года на доме 2 (!) Елиссева).

Кроме того, следует отметить сросшееся 4-х ствольное осиновое дерево возле одной из усадеб диаметром более 1,5 метров!.. — истинный исполин-рекордсмен у нас, более Дед-дуба в с. Сижно. посаженного, очевидно, одновременно с постройкой храма Архангела Михаила!

Люблю пройтись вблизи Сиженки, парком и по утраченному кладбищу. На памятнике четы Барановых можно прочесть фамилию мастера на «Разстанной № 13, СПБ». Здесь же вросший в землю крест старой архаики из гранита (1838), а так же известковые плиты.

По существующим проектам реставрации храм не восстанавливается, — это, вообще-то, государственное преступление! — Кто за это ответит?..

Единственный, поддерживаемый в должном состоянии в течение всего безбожного периода храм находится в с. Козья Гора (бывшая Красная (!) Гора). Прискорбно, но он много раз грабился и государственными, и уголовными преступниками!

Захоронения игуменьи (поскольку, здесь в начале века был женский монастырь), ее родителей (наших состоятельных земляков, деятельно помогавших сестрам спасаться) и монахинь были осквернены, а останки их были вынесены из приалтарной часовни и преданы земле рядом с нею. Место сие ныне сиротливо и пусто, — село, за исключением малого, истреблено, кладбище изгажено, приход нищ и заражен ядом безбожия.

О. Николай смиренно извещает о небогобоязненных соседях и, сказывают, готовится в монашество...

Нелегка жизнь, нелегка она и теперь. Однако, кто-то умудряется созидать в самое лихолетье перемен! Отрадно видеть, когда согласно старых фото и чертежей возводятся уничтоженные уникумы, — будь то башни и стены крепости на Нарове, будь то храмы. В нашем регионе можно на четырех примерах убедиться в силе человеческого духа. Три города уже взялись за храмовое строительство — Ямбург, Ивангород, Гдов. У нас это, очевидно, сложное. Вдвойне сложнее сельским подвижникам! — Ранее строили миром, государством и промыслом Божиим, а ныне Христа ради! Поэтому и трагична судьба наших «строительств»...

От былого величия осталось немногое. Наибольшая сохранность церковного убранства в церкви, что в с. Каменный Конец. Здесь во всей красе стоят 3 многорядных «родных» иконостаса. Не все еще оклады ободраны «для нужд оголодавшего населения». Там, на кладбище, интересны нигде не встречающиеся намогильные столбцы из грубо обработанного гранита, явно местного производства.

Безусловно — исторической Святыней считается комплекс бывшего имения графов Коновницыных — Кярово. Все, что осталось нам, — это сторожка, домик на отлете, храм, некрополь и одичалый парк. Здесь недавно еще — в 90 г. — служил священником нынешний иеромонах — поэт Роман, подвязающийся ныне в скиту Ветрово, от нас недалече. Место на Черме в 6 км от Гдова уникально сохранилось, т.к. могилу героя войны 1812 года и отца декабристов порушить рука атеиста не поднялась, а проще, — приказа не было!

 

 

Там же, на сельском кладбище, в тени деревьев и в окружении ти­повых намогильных изысков стоит 2-х метровый параллелепипед гранита, венчаемый каменной урной, весящий более 5 тонн. Другой монумент (Петру Гавриловичу Коновницыну) уникален и по технологии, и по сохранности. Рядом находятся места упокоения дворян Еврейновых и других окрестных земледельцев.

Кстати, самое замечательное в округе архитектурно-художественное кладбищенское сооружение находится в Ямбурге-Кингисеппе. Здесь ввиду развалин нагорной кладбищенской церкви возведен величественный склеп в виде 3-х метровой ступени из плитняка, венчаемой смотровой площадкой и металлической ажурнейшей работы часовенкой с куполком. Внутри нее крылатый мраморный ангел в человеческий рост у траурной античной колонны. Склеп опустошен.

***

Современное Российское краеведение переживает свой очередной упадок. Отечественная история однобоко и неравномерно освещалась, начиная отсчет с 1917 года, что в корне неправильно. Трудно разобраться в перипетиях 20 века у нас в регионе, но можно. То немногое, что сохранилось, безусловно, имеет животрепещущий насущный интерес неленивой душе. Все встречающееся на путях-дорогах Гдовщины (а мы именно Гдовщина), упомянуть невозможно. Важно уметь прослеживать на натуре причинно-следственную связь реального объекта, памятника, места. Тогда и рассыпавшиеся глыбы взорванного храма скажут вам многое, как старые добрые друзья.

Путешествовать-ходить по родному краю, безусловно, надо. Важно, не только осматривать ухоженное Михайловское или Псково-Печеры, центр Суздаля или Лавру. Важно заглянуть в сторону от проторенных туристических маршрутов, и тогда вы увидите нашу неподписанную с осыпавшейся штукатуркой историю, поднимете из праха храма печально известного Пенина лепестки сусального золота, узнаете, кто приложил руки и средства на его сооружение, прочтете имена, прежде звучавшие у нас в округе!..

 

Многострадальная моя земля! Как бы ни стремились отринуть нас от тебя, — не выйдет! Мы здесь, с тобой, — из тебя вышли, в тебя и уйдем!..

 

«Вот и все...»*

 

*Эпитафия на кладбище в сланцевской Сосновке.

 

 

 

Над могилою Есенина

Льют, да льют дожди осенние...

Над могилою Есенина

Не распахано, не сеяно!..

 

Над могилой батьки Сталина

Даже рюмки не поставлено!..

Даже не кружатся вороны, —

Только ветер на все стороны!..

 

Над моею над могилою

Смерть с усмешкой косорылою,

Да на память кол осиновый,

Да весною куст малиновый!..

 

Вы, поэты убиенные,

Да Иуды вдохновенные, —

Всех на кладбище российское

Приведет тропа Марксистская!.

 

Запалим свечу без копоти, —

Помянем кого ни попади!..

Помянем, кого помянется, —

Душа-сердце не обманется!..

 

Над могилою Есенина

Не распахано, не сеяно!..

Не твори кумира в мраморе!..

Не езжай, Сережа, за море!..

 

МУЖИКИ

 

Где же в ваших глазах васильки? –

Мужики!.. Мужики!.. Мужики!..

Что ж мы пьем из бездонной реки,

И друг другу жалеем руки?

 

Очевидно, наступит весна!.. —

Потому что опять не до сна!.. —

Как начистим свои сапоги!..

Мужики!.. Мужики!.. Мужики!..

 

Нас и женщины любят с тоски!..

Наши жены стирают носки!..

Деревянные шьют пиджаки!..

Мужики!.. Мужики!.. Мужики!..

 

Наши дети не помнят отцов!.. —

Им соврут про отцов-подлецов!..

Про петлю у широкой реки!..

Мужики!.. Мужики!.. Мужики!..

 

 

 

СЛОВО ДЛЯ ВСЕХ

 

Эпитафия — посмертная фраза на могильном камне.

Эпитафия — кредо усопшего, кредо живых, квинтэссенция человече­ской мысли.

Что, вообще-то, подвинуло нас к собиранию оной? — Работа!.. — Многолетняя и пыльная работа на Сланцевском кладбище, ради куска хлеба и возле художеств.

Единожды решив суммировать сонм имеющегося в нашем распоряжении литературного материала, мы столкнулись, вообще-то, с неразработайной, точнее, не разрабатываемой в настоящее время жилой отечественного пиитизма.

Реальные опыты собирательства, классификации и публикации гробописания оканчивались у нас 17-м годом, — оно и понятно, — много чего в Российской истории окончилось с приходом Рокового Семнадцатого!..

Достоверно известно о существовании реальных изданий по Петер­бургским и Провинциальным Некрополям. Аналогичная работа до сих пор ведется отдельными энтузиастами русской диаспоры — например, по парижскому кладбищу Сент Женевьев де Буа.

Описание современного российского города мертвых на излете второго тысячелетня от Рождества Христова начисто отсутствует за леностью Души Отечественной Истории.

Мы не ставим своей задачей восполнять, как говорится, существующий пробел — лакуну, — предоставим эту возможность убеленным сединами ученым мужам, дабы оне не даром хлеб ели и дабы такие оказались!

Для нас суммирование эпитафии явилось хобби, имеющим практическо-духовную подоплеку.

Как правило, впервой сталкиваясь со смертью близкого человека, редко задумываешься о всей сумме реальных шагов приличествующих в сем скорбном случае. Некто эти шаги сделает по нерадению поспешно, некто излишне скрупулезно! Но, единственно верное будет обратиться к опыту предшествующих поколений, прошедших чрез трагедию утрат и смирений. И, да поможет Вам Бог в Вашем нелегком и многотрудном деле.

***

Эпитафия сегодня живет своей реальной, никем не культивируемой жизнью. Откуда она берется — никто не ведает, она, в большинстве своем, анонимна. Страждущие списывают глянувшиеся и полюбившиеся им слова на бумажку, или придумывают их сами, как Бог на душу положит, а уж словоруб-художник расположит их по поверхности камня, как ему совесть и знания позволят.

Кстати сказать, старая работа по камню — не чета новой, и ни в какое сравнение с ней даже близко не идет. Утеряны совершенно все традиции камнерезного мастерства, а современное надгробие — это, за редким исключением, параллелепипед плохо обработанного материала со сколотыми краями.

При нынешнем упадке ремесленничества, при том неуважении, которым пользуются новоявленные кустари (а не мастера, как встарь), труд­но ожидать от них стоящей классной работы.

Хотя, редкие исключения, в силу совестливости художника, редко, в силу материализма, случаются! Из чего это следует? — Вопрос. Желаю­щий полюбоваться убогим российским кладбищем, чаще останавливает свой взор на хаосе и разоре, редко на ухоженных и приглядных местах. — Это-то и прискорбно!..

Следует констатировать, что в нашем Отечестве напрочь отсутствуют культура обихаживания родных нам «отеческих гробов», культура почи­тания предков, родства, нежели у других наций, где все эти черты нали­чествуют вполне.

У нас повсеместно и ежечасно исторический вандализм: некрополи утеряны и сровнены с землей, могилы пришельцев и иноверцев изгажены и позабыты. Власти не отпускают в должной степени средств на содержание могильников, делая тем самым непростительную педагогическую ошибку.

А что стоит хваленый обанкротивший атеизм российский? Сколько он неисчислимых бед натворил?! — Не отсюда ли все наши напасти?!

Грядет христианизация!.. — Но, скоро ль?

Человек неразумен и слеп. Человек не живет по заповеди Божьей. Это видно и по эпитафии. Слово Христово повсеместно исчезло из обихода. А как оно раньше звучало!..

Ныне эпитафия отнюдь не переживает своего расцвета... Не считать же в самом деле вершиною словесности расхожую фразу «Никто не забыт и Ничто не забыто»!!! Практика свидетельствует об обратном. - Многое и многие у нас забыты по исторической кривде, и по российскому обыкновению.

Грустно ли читать эпитафию — не знаю. Это чувство намного шире. Чего стоят, например, перлы: «Вот и все!..» или «Бог знает, почему!..».

Абсолютными чемпионами кладбищенских полей ныне являются эпитафии-аксиомы: рефрен «Помним—скорбим» (13 букв) и универсальное — «Забыть нельзя — вернуть невозможно!» (!!!), после которого вы никогда не встретите восклицательного знака!.. Вообще, «стихотворность» эпитафии (размер, стилистика и проч. неведомые нам вещи), оставляет желать лучшего. О пунктуации и говорить не приходится!..

Случаются и на камне орфографические ошибки, типа «Дорогой Ниночки» (!) Объем словесности на камне существенно не изменился за века — состоятельный пишет много, малоимущий — мало. Встречается и обратное. Рудимент писательства в каждом есть и он реализуется в последнем прости, в этом сакраментальном надгробописании.

Плагиат на кладбище таковым не является, личная корректива не осуждается. Тургеневу, например, на ленте написали: «Любовь сильнее смерти». Наше элементарнейшее добавление придает расширительно-углубленный смысл и новую философскую окраску этой бессмертной мысли. В новом свете она звучит так:

 

Любовь сильнее смерти,

А смерть сильней меня!..