XXV. Превращение Руси в россию

 

 

ЛОКАЛЬНЫЙ ЭТНОГЕНЕЗ И ОЙКУМЕНА

 

Весь мир в XIII в. потрясали поистине грандиозные события, но явления природы, в частности этногенезы, шли согласно запрограммированным закономерностям. Так во время бурных событий — войн, революций, смен стиля (в литературе, искусстве, нравах) и мировоззрения (реформации) — старик сидит на пороге своего дома, выслушивает новости и, кряхтя, удаляется на свое ложе, где он и испустит последний вздох. Этносы стареют, как люди, и так же слабеют. Только жизненный цикл у них много длиннее.

Византия, уже на «втором дыхании», изгнала латинян из Константинополя в 1261 г., но дальнейшее ее прозябание было наглядной картиной фазы обскурации, затянувшейся до 1453 г. Русь была в том же возрасте. Она все время теряла остатки общинно‑родового быта, на котором некогда была основана сила славянских племен. Ощущение целостности этнической системы пропадало вместе с дроблением княжеств, превращавшихся из уделов в вотчины.

Князья из государей становились крупными землевладельцами. Дошло до того, что правнук Всеволода III отдал Ярославль одному смоленскому князю в приданое за своей дочерью — пример, небывалый прежде. Значение столицы — сначала Киева, потом Владимира — все падает. Столица переходит из рук в руки соперничающих князей, решающих проблемы не законом, а мечом.

Способность к сопротивлению иноземцам слабеет, снедаемая безудержным эгоизмом, характерным для субпассионариев, какими стали князья, бояре и смерды. Пассионариям оставалось только одно место применения своих сил — монастырь. Зато в монастырях они развернули такую деятельность, которая определила культурно‑политическое развитие России более чем на 200 лет.

Итак, не Москва, не Тверь, не Новгород, а русская Православная церковь как общественный институт стала выразительницей надежд и чаяний всех русских людей независимо от их симпатий к отдельным князьям.

 

ИСПОВЕДАНИЯ И ЭТНОГЕНЕЗЫ

Условимся о терминах.

 

Говоря о роли церкви в этнической истории, необходимо отметить три ее ипостаси: религиозную, социальную и ментальную. В аспекте религии церковь — хранительница догматов, место теологических прений и носительница традиции.

Эта специфическая область является достоянием очень немногих мыслителей, эрудированных философов и людей, одержимых жаждой истины. Таких всегда немного, и роль их в истории непостоянна: в периоды высокой пассионарности они находят себе учеников и соперников, в фазе инерционной они одиноки, а при обскурации гибель их становится чрезвычайно вероятной.

В социальном аспекте место мечтателей занимают прелаты и ересиархи. Они руководят общинами уже обращенных, следят за порядком отправления культа и устанавливают отношения со светскими правителями, иногда присваивая себе их прерогативы. Так, светскими государями стали римский епископ — папа и наместник пророка — халиф; светские правители назывались иначе: король или султан. Обладая фактической властью и силой, светские государи считались с прелатами. Таким образом, средневековая церковь занимала определенное место в феодальной иерархии, что позволяло ей привлечь мыслителей и мечтателей, авторитет коих был таков, что с ним приходилось считаться даже королям, вынужденным давать деньги на школы и университеты, а не только на соборы, мечети и пагоды. Социальная ипостась обеспечивала устойчивость религиозного сознания, сохраняя Учение в книгах и картинах или, точнее, в библиотеках и музеях, без которых культура была бы недолговечна.

В эмоциональном аспекте каждая религия — форма определенного мироощущения.

Ведь кроме ума и тела есть чувство, то самое, которое создает положительную или отрицательную комплиментарность. Подавляющее большинство искренне верующих не умеют разобраться в догматических спорах и руководить политикой своей общины. Они просто чувствуют феномен мироощущения той или иной религии и выбирают тот ее вариант, который отвечает их психологическому настрою. Их нельзя переубедить логическими аргументами, которые им непонятны; приказ начальства они игнорируют, не вступая в пререкания, но оставаясь при своем, т.е. при том, что им кажется верным без доказательств.

Исповедание — модус аттрактивности, неосознанного влечения к предметам обожания. И поскольку та или иная ментальность всегда воспитывается с детства, то она есть у всех этносов, что и зафиксировано этнографами.

Поэтому самые распространенные религии — христианство, ислам, буддизм, тенгрианство, или почитание Неба, митраизм — неизбежно вариабельны.

Христианство в Х‑XIII вв. разделилось на римское и греческое исповедания и перестало представлять единство, хотя вряд ли проблема filioque была известна провансальским баронам или малоазийским акритам. Ведь латыни не знали ни те, ни другие. Непримиримость их лежала не в сфере теологии, а в этнопсихологии. Только поэтому так называемые религиозные войны приобретают такой трагический размах, и потому нет необходимости подыскивать для их объяснения мотивы денежной выгоды или политических расчетов, хотя те и другие имеют значение для конфликтов иного типа. «Верным сынам католической церкви» противопоставлены «схизматики» — православные и «язычники» — татары и литовцы ««Грамота папы Иоанна XII (1325). Цит. по: Шабульдо М.Ф. Земли юго‑западной Руси в составе Великого княжества Литовского. Киен, 1987. С.31‑33»». В Галиции папизм победил. В 1323 г. погибли последние князья‑схизматики: в Галиче — Андрей, на Волыни — Лев.

Выше было показано, что функционирующие в истории системы обязательно имеют ту или иную социальную структуру. Чаще всего это государства, но в доклассовую эпоху структуры облекаются в формы племенных союзов, например казахские джусы, а в феодальную возникают купеческие союзы — рахдониты, ганзейцы — или даже духовные экстерриториальные полиэтнические целостности.

Например, христианские церкви: римско‑католическая, греко‑ортодоксальная, несторианская, монофизитская, а в исламе — суннитская, несколько шиитских, хариджиты, карматы, исмаилиты и много мелких и недолговечных конфессиональных общин. Неоднороден и буддизм, причем там внутренних различий больше, чем в христианстве, мусульманстве и даже в так называемом язычестве ««Славянское слово «языцы» — перевод греческого термина «этнос». Следовательно, «язычество» — культ племенных богов. При таком толковании в это «общество» попадает и «Бог израелев» — Яхве, но не Элоим — культ, предшествующий почитанию еврейского племенного бога»».

Именно через такие структуры осуществляется взаимодействие между социальной и природной формами движения материи, а потому они для нашей темы отнюдь не безразличны.

Заметив это, остановим внимание на организации, а точнее — дезорганизации, христианской церкви XIII‑XIV вв., поскольку, игнорируя ее, невозможно разобраться в коллизии смены уровней пассионарного напряжения на территории Евразийского континента, при том что формация всюду была феодальной, а различались только возрасты этносистем.

Первая вселенская структура христианской церкви сложилась, вернее, была установлена в 325 г. в Никее. Тогда на заседания собора был допущен еще не крещеный император Константин. Для того чтобы церковный канон был соблюден, императору был пожалован чин диакона, ибо миряне на собор не допускались.

Так установился союз трона и алтаря: духовная власть заключала соглашение со светской.

Необходимость этой структуры была очевидна. Ереси и расколы потрясали Византию (Восточную Римскую империю), хотя очень слабо ощущались в Гесперии (Западной Римской империи), да и то только тогда, когда уроженцы Сирии и Египта переезжали в Рим или Карфаген, а восточные германцы — готы, вандалы, бургунды — переселялись в Галлию и Испанию. Не усмотреть связи между пассионарным толчком 1 в. и интеллектуальным бурлением на его оси невозможно.

Образовавшуюся структуру стали называть цезаре‑папизмом, но именно она обеспечила Византии устойчивость, благодаря которой христианство восточной модели распространилось от Ирландии до Китая, где оно не удержалось, и до Уйгурии и Монголии. Но при распространении в пространстве структура церковной организации изменилась. Изменились отношения духовной и светской власти, ибо в большинстве случаев правители не были христианами, а христиане становились еретиками: несторианами и монофизитами.

Несторианский патриарх жил в Багдаде, монофизитский — в Александрии, армянский католикос — в Эчмяадзине: все это были мусульманские земли.

Естественно, что помощи от халифов патриархи не получали, разве что терпимость. Значит, надеяться следовало только на свою паству и, следовательно, считаться с нею. Так сложился демократический вариант христианства, который в XVII в. сформулировал один московский боярин: «Богово выше царева!» И Алексей Михайлович, сам русский человек, с ним согласился.

Обратная ситуация сложилась на Западе, где папа считал себя вправе дарить и отнимать троны, разрешать преступления против закона и бросать народы в крестовые походы. Структура западной церкви была основана на монархическом принципе. Для войн с иноверцами, для стремления к расширению, характерному для акматической фазы, это было очень удобно, но для народов Европы тяжело.

Рим требовал с паствы денег, а англичане, немцы и французы платить не любили. Тогда началась длительная война императоров с папами, гибеллинов с гвельфами, парламента с королем Англии и борьба за галликанскую церковь.

Папы победили Гогенштауфенов, но стали «авиньонскими пленниками» французских королей. Эта смута спасла Москву от участи Иерусалима (1099), Константинополя (1204) и Киева (1340). Москва не осталась в долгу у истории: на московской земле Русь стала Россией.

Если ориентироваться исключительно на социальные структуры как направления политических доминант, то логично было бы предположить, что Древняя Русь была естественным союзником гибеллинов, но это было не так. Тевтонский орден пользовался поддержкой Фридриха II, одобрявшего его расправы с литовцами и западными славянами, а гибеллинский Арагон воевал с мусульманами и греками («Великая каталонская компания»). Социальные противоречия имели значение внутри своего суперэтноса, а Литва и Русь находились за его пределами и рассматривались как объект экспансии. Поэтому им следовало самим заботиться о себе.

 

А ПОЧЕМУ МОСКВА?

 

Согласно оценкам историков XIX в., в Великороссии около 1300 г. самым сильным княжеством было Тверское, самым воинственным — Рязанское, самым культурным — Ростовско‑Суздальское, а самым богатым — Новгородская республика. К концу века положение изменилось радикально — главным городом Великороссии сделалась Москва, присоединившая в 1364 г. к своим владениям стольный город Владимир.

Причинам быстрого возвышения Москвы посвящена обширная литература, которую целесообразно свести к нескольким версиям, проанализировав каждую из них:

1."Географическая" версия. Москва находилась практически в центре Русской земли, и через нее проходил торговый путь, а поскольку подмосковная земля была скудна, то здесь вырабатывались «железные характеры, практичные люди» ««Трайчевский А. Учебник русской истории. Ч.I. СПб., 1900. С.146‑147»», такими же были московские князья.

Не согласен! Москва лежала на границе Владимирского и Рязанского княжеств, постоянно воевавших друг с другом. Торговый путь по Волге удобнее, чем по Москве‑реке, вследствие чего приволжские города были много богаче Москвы.

Видимо, не в деньгах счастье. «Бедность» природы Подмосковья — результат деятельности москвичей, которые 500 лет сводили лес, чтобы строить и обновлять город. В XIV в. природа там была не менее очаровательна, чем на Валдае и в Заволжье. И наконец, если население Московского княжества состояло из приказчиков, спекулянтов и «скопидомов» ««Там же. С.146»», то каким же образом была выиграна Куликовская битва?!

Но мало этого, современная география, в отличие от старинной, учитывает вековые колебания увлажнения природных зон. Естественным гигрометром в Восточной Европе является Каспийское море, на 4/5 питаемое водой Волги.

Следовательно, трансгрессия Каспия указывает на повышение увлажнения в бассейне Волги, в частности в Волго‑Окском междуречье. В начале XIV в. уровень Каспия достиг абсолютной отметки минус 19 м, наивысшей за исторический период ««См.: Гумилев Л. Н.//Вести. ЛГУ. 1966. №18. С.87»». Это означает, что вокруг Москвы очень часто выпадали дожди, мелкие, противные, заболачивающие низины, т.е. места, наиболее пригодные для хлебопашества, зимой были частые снегопады и оттепели, а весной обычны высокие паводки, при которых идет размывание берегов. В источниках фиксируются грозы, ливни и другие проявления сильной циклонической деятельности. И продолжалось это до конца XV в., после чего ложбина циклонов переместилась на север, Белое море растаяло, а уровень Каспия опустился до минус 23,83 м ««На карте 1500 г. показан остров Чечень (см.:Аполлов Б.Д. Колебания уровня Каспийского моря//Труды Инта океанологии. Т. XV. М., 1956. С. 227)»». Итак, в решающем для Москвы XIV веке географические условия там были предельно неблагоприятны; поэтому искать в них причину возвышения Москвы и ее экономики заведомо неправильно.

2. Социальная версия. Окончательный упадок родового быта… Право на великое княжение дается милостью сарайского хана… Владимир утратил значение стольного города, и за него соперничали Тверь, Кострома и Москва.

Якобы в Москве не было усобиц, ибо княжеская семья была мала и было установлено прямое престолонаследие, почему духовенство и бояре предпочитали служить московским князьям как более сильным.

Историки прошлого века пришли к общему выводу по поводу вытеснения родовых отношений сначала вотчинными, а потом государственными. С.М. Соловьев, а за ним и В.О. Ключевский и С.Ф. Платонов считали, что «историк не имеет права с половины XIII в. прерывать естественную нить событий… вставлять татарский период и выдвигать на первый план… татарские отношения, вследствие чего необходимо закрываются главные явления» ««Цит. по: Соловьев С.М. История России... Кн. 1. Т.11. С.646‑647, так же см.; Платонов С.Ф. Лекции... С.94»» и их причины.

Мнение обывателей и дилетантов диаметрально противоположно: татары остановили прогрессивное развитие Руси; вот если бы культурный Запад… и т.д. А то, что Галиция и Белоруссия подчинились этому самому Западу, что Новгород стал неполноправным членом Ганзы и что литовцы дошли до Можайска, Вязьмы и Курска, отнюдь не осчастливив их жителей приобщением к высокой культуре, вообще игнорируется. Ведь нелепо, а спорить необходимо, ибо задача Науки — борьба с невежеством.

Слабость позиции ученых сравнительно с обывательско‑дилетантской была в их совершенном знании источников XIII‑XVI вв. А летописцы не знали слов «энергия», «энтропия», «адаптация в ландшафте» и «системный подход».

Поэтому ученые описывали, «что произошло», но не отвечали на вопросы «почему?» и «что к чему?». В XX в. эта проблема разрешима.

Разрешить ее позволяют диалектический метод с законом отрицания отрицания, системный подход и учение о биосфере. На практике они часто игнорируются, хотя и не оспариваются. По закону отрицания отрицания жизнь и смерть, а в истории — подъемы и упадки, должны чередоваться; следовательно, понятие поступательного движения, или прогресса, к таким природным явлениям, как эгногенез, неприменимо. Не то чтобы прогресса вовсе не было, но он имеет место только в социальной форме движения материи и в технике, обусловливающей развитие производительных сил. То и другое находятся вне природных воздействий и биосферных системных целостностей ««См.: Калесник С.В. Еще несколько слов о географической среде//Изв. ВГО. 1966. №3»». Эти последние возникают вследствие микромутаций и неизбежно уничтожаются энтропией. Так исчезла Древняя Русь, захваченная Литвой, а на месте «Залесской Украины» в XIV в. возникла Россия.

3. Политическая версия. Известно, что Москва была противником Твери, Рязани, Суздаля (с Нижним Новгородом) и всей Юго‑Западной Руси, т.е. древней Русской земли, которая предпочла подчиниться Литве и Польше.

Новгородская республика вообще отделилась от Руси. Однако московские князья всех победили и объединили Русскую землю. Откуда у них взялась такая прыть — объяснению не поддается. Может быть, это была случайность ««См.: Сергеевич В.И. Древности русского права. Т III. СПб., 1909. С. 65 и 72»»?

Так ли? Но в любом случае это констатация факта, а не объяснение его.

Чего‑то здесь не хватает.

Может быть, князья — «собиратели» Русской земли обладали административными талантами, позволившими им победить и покорить все прочие княжества, даже более сильные и богатые? По этому поводу высказался очень добросовестный и знающий историк В. Сергеевич. По его оценке, основатель московского могущества Иван Данилович Калита был «лишен качеств государя и политика».

Его предшественник Юрий Данилович проявил себя только в интригах и доносах на Михаила Тверского, казненного благодаря стараниям Юрия в 1318 г. в Орде.

Симеон Иванович своей твердостью и принципиальностью заслужил прозвание Гордый, не совершив никаких военных подвигов, а его брат Иван Красный отличался только миловидностью. Политический успех был достигнут только при Дмитрии Ивановиче в 1362‑1364 гг., когда Владимирское княжество стало вотчиной московских князей и были подчинены Ростов, Галич и Стародубовское княжество. Но Дмитрию в эти годы было 9‑11 лет, так что, очевидно, дело не в нем.

Но коль скоро так, то можно было бы приписать успех Москвы, а значит, и объединение Руси счастливому случаю ««Там же. С.69»». Это решение М.Н. Покровский совершенно справедливо приравнивает к выдаче себе (т.е. исследователю) «свидетельства о бедности» ««Покровский М. II. Русская история. Т.I. С.173»».

 

А В МОСКВЕ ЛИ ДЕЛО?

 

Приведенные версии, а точнее — группы версий, свидетельствуют о пристрастии ученых XIX в. к детерминизму, будь он географическим, социальным или персональным. Это нельзя ставить им в вину, так как теория вероятности еще не проникла в гуманитарную науку. Если же применить учение об этногенезе, то сама постановка проблемы изменится и решение станет достижимо.

В ареале пассионарного толчка появились люди сверхэнергичныс, жертвенные, инициативные. Литовские пассионарии нашли себе применение в войне с орденом. Доминанта была понятна и близка их слабопассионарным соплеменникам, готовым поддержать своих вождей. Поэтому Гедимин, Кейстут и Ольгерд не боролись с инерцией гомеостаза, а использовали природную воинственность для расширения государства. Объединение Литвы с Белой Русью усложнило этническую систему, а распространение культуры православия цементировало ее.

В Великороссии было хуже. Обветшалые традиции, унаследованные от Древней Руси, удовлетворяли большинство населения, от князей и бояр до смердов.

Пассионарные люди не были нужны: они всем мешали. Поэтому они могли найти применение своим талантам только в системе православной церкви.

Во второй половине XIII в. численное соотношение христианского и языческого населения неуклонно изменялось в пользу православия. Тому было несколько причин. Так, монголы охотно принимали русских к себе на службу и комплектовали ими корпус, воевавший в империи Сун. Шли к ним язычники‑пассионарии, которым сделать карьеру у православных князей было невозможно ««См.: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. С.399»». И наоборот, православные пассионарии оставались дома, защищая «Святую Русь». За 100 лет такой процесс дал плоды. Русская земля стала христианской с элементами двоеверия, не имевшими социально‑политического значения. Даже такая цитадель угро‑финского язычества, как Ростов, где еще в 1071 г. был убит толпой епископ Леонтий ««См.: Хорошев Л.С. Политическая история русской канонизации (XI‑XVI вв.). М., 1986. С.61»» превратилась в центр христианской образованности на северо‑востоке Руси.

Немалое значение имели периферийное положение Ростова и смешанность в нем славян с мерей. Как уже не раз отмечалось, разнообразие ландшафтов и этносов в одном регионе способствует интенсивности этногенных процессов, образованию новой системы на стыке нескольких старых. Кроме того, Ростов ни разу не пострадал от татар. Постепенно он стал опорой ордынской торговли и влияния татар в Верхневолжье. Именно в Ростове нашел приют опальный племянник хана Берке, крещеный и принявший имя Петр; здесь в XIV в. хоронили умерших на Руси знатных татарок ««Там же. С.125»».

Появление татарских жен в княжеских теремах во второй половине XIII в. имело последствия важные, но никем не отмеченные. Все невесты по христианскому канону должны были быть крещены, а перед этим обучены началам христианского учения. Не зная русского языка, они учились у своих священников — несториан, с которыми в 1142 г. объединились якобиты (монофизиты). ««См.: Бартольд В.В. О христианстве в Туркестане...С.11‑23».

Носители обоих исповеданий не обращали внимания на догматические различия, но дружно ненавидели греческую церковь, изгнавшую их предков с родины. Однако передавать ученицам эти теологические тонкости было явно нецелесообразно. Поэтому вместе с татарскими женами на Русь пришло не несторианство, а новое мироощущение, укоренившееся благодаря сочетанию обстоятельств: упадку Византии и распадению Руси на суверенные княжества.

Первые русские иерархи усвоили византийский «цезаре‑папизм». Митрополит Иларион состоял при Ярославе, игумен Киево‑Печерской лавры Феодосий был ярым сторонником Изяслава, а его современник Антоний — Святослава ««См.: Хорошев Л.С. Указ. соч. С.36‑41»».

Монахи и князья в стране, пропитанной языческими культами, держались друг за друга. Но когда к XIV в. большинство населения сделалось православным, то сложилась новая ситуация, далекая от греческих прототипов.

 

НАЧАЛО ВЕКА

 

В 1299 г. закончилась «грозовая» эпоха в Причерноморье. Мятежник Ногай, «враг греков» и тайный мусульманин, вместе с улусом потерял голову.

Победитель, законный хан Тохта, был веротерпим и доброжелателен.

Подвластные ему страны наслаждались миром. На Руси после смерти великого князя Андрея Александровича ярлык на великое княжение был вручен в 1304 г. тверскому князю Михаилу Ярославичу, человеку правдивому и благородному. Эти качества Тохта оценил по достоинству.

Добивание последних сторонников Ногая на берегах Днестра и Буга затянулось потому, что это были потомки половцев — они были дома и защищали свою страну. Во время этих тревожных лет митрополит Максим, «нетерпя насилия татарского», покинул Киев и в 1300 г. перенес митрополию со всем клиром во Владимир. В Киеве остался митрополичий наместник, и, пожалуй, этот год следует считать «концом» Киевской Руси, хотя агония ее затянулась еще на полвека.

Перенос митрополии во Владимир был своего рода демонстрацией лояльности русской церкви к золотоордынскому хану потому, что митрополит Максим поддержал Михаила Тверского, у которого был активный соперник — Юрий Данилович Московский. Ханский ярлык и благословение владыки решили спор в пользу Твери. На следующий, 1305 г. Максим скончался, и вопрос о его преемнике приобрел небывалую остроту.

Союз «трона и алтаря» (греческая модель) показался князю Михаилу столь соблазнительным, что он выдвинул кандидатом в митрополиты своего приближенного — игумена Геронтия. В ответ на это волынский князь Юрий Львович послал в Константинополь игумена Ратского монастыря Петра, чтобы хоть как‑нибудь компенсировать утрату Галицким княжеством церковной власти.

Патриарх Афанасий и кесарь Андроник, не желавшие раскола русской церкви, поставили в митрополиты Петра. Если бы не это решение, то волынский князь, женатый на полячке, легко мог перейти на сторону папы и оторвать от православия Галицию и Волынь. Но великий князь Михаил меньше всего думал о далеких Карпатах, ибо Русская земля вообще перестала быть целостностью.

Митрополит Петр был скромен в быту, весьма добросовестен в несении обязанностей и принципиален в вопросах веры, проповеди его были доходчивы.

Он не был властолюбив, алчность и сластолюбие также не были ему свойственны (любимым его занятием была живопись — в свободное время он писал иконы).

Поэтому понятно, что он не оправдал надежд политических деятелей, которые хотели его использовать. Им были недовольны и Михаил Тверской, и Юрий Волынский, и даже патриарх Афанасий, которому русский митрополит показался чересчур независимым. А коль скоро так, то доносам на Петра был дан ход.

Доносы были самые обычные: бессребреника и аскета обвиняли в грехе симонии, торговле церковными должностями. Надо полагать, что сами доносчики, будь у них возможность, постарались бы обогатиться, а что есть люди иного психического настроя, они просто не представляли. Успех интриги казался им несомненным.

И вот тут‑то произошло неожиданное: в дело вмешался народ, потребовавший созвать собор для разбора обвинений, предъявленных митрополиту. Великий князь был вынужден согласиться с общественным мнением, хотя сам относился к митрополиту враждебно. Но народ теперь был не тот, что раньше. Внуки и правнуки крещеных татарок, а также их товарищи по детским играм, охотам и полевым работам усвоили азиатскую ментальность — способ восприятия и оценки своей идеологии. Религия касалась их так же, как и епископов, ведь это было дело их совести, голос которой тем громче, чем выше пассионарность этнической системы. Вот по поведению русских людей Владимирского княжества в 1311 г. можно увидеть различие с тем, что было стереотипом 100 лет назад.

В Переяславле‑Залесском был открыт собор, на котором тверской епископ Андрей и ростовский епископ Симеон выступили с обвинениями в адрес митрополита Петра. Вопреки канону на собор явились игумены, монахи, священники и даже светские лица. Последние проявили наибольшую активность.

Пререкания были бурными и кончились полным оправданием Петра. Обвинители потеряли свои кафедры ««Там же С.94»», а великий князь — авторитет. Это оказалось для него роковым, ибо через год, в 1312 г., умер его покровитель — хан Тохта, а царевич Узбек, фанатичный мусульманин, захватил престол Орды. Михаил Ярославич оказался в немилости, а его соперник, Юрий Данилович Московский, женившийся на сестре Узбека — Кончаке (в крещении Агафье), стал близким другом хана.

Именно этот брачный союз обеспечил Москве победу над более сильной Тверью.

В одном из сражений, в котором Михаил победил Юрия, Кончака — Агафья попала в плен к тверичам и по неизвестной причине умерла. Конечно, тут же был пущен слух об отравлении ханской сестры, вряд ли соответствовавший действительности, и губительный для тверского князя, а как оказалось потом, и для всего Тверского княжества.

Отвлечемся на минуту и поставим вопрос: может ли случайная смерть одной женщины изменить ход исторических событий? Ответить на этот вопрос нельзя, потому что он поставлен некорректно. Любое событие, т.е. разрыв одной из системных связей, может либо пройти незамеченным, если система имеет достаточную инерцию саморазвития, либо сказаться на характере причинно‑следственных связей, если две‑три системы находятся в неустойчивом равновесии. Здесь наблюдается второй вариант. В Орде порядок был потрясен сменой государственной религии, а тем самым неизбежными изменениями как в стане союзников, так и среди врагов режима. Узбека, ставшего из степного хана мусульманским султаном, начали активно поддерживать купцы и горожане Среднего Поволжья, а степняки Белой орды оказывали ему сопротивление, закончившееся с гибелью хана Ильбасмыша, после чего имена ханов становятся мусульманскими. А поскольку религиозная реформа не распространялась на Русь, то сохранить контакт Орды и Руси оказалось возможным. Узбек выдал митрополиту Петру ярлык с подтверждением иммунитета и привилегий церкви, а поскольку Петр, обиженный Михаилом Тверским, зачастил в Москву, то личная горечь от гибели сестры и политический расчет объединились. Выиграл от этого Юрий Московский.

Юрий чистоплотностью в политике не отличался. В 1318 г. по его доносу был казнен в Орде Михаил Ярославич. Сын Михаила, Дмитрий Грозные Очи, зарубил доносчика и поплатился за это головой. После этого в Твери усилились антитатарские настроения, выливщиеся в погром ордынского посольства, за что Тверь была разрушена… но не татарами, а москвичами.

За это время литовский князь Гедимин (1316‑1341) подчинил Полоцк, Туров, Пинск и Витебск, а Киев сделал зависимым владением. Литва стала противовесом Орде, а Тверь с 1327 г. стала ориентироваться на Литву. Так создались две коалиции: московско‑татарская и литовско‑тверская ««См.: Покровский М.Н. Указ.соч. С.186‑187»». Золотая Орда неуклонно слабела, Литовское княжество усиливалось. Преемник Гедимина, Ольгерд, захватил Северскую Русь, Новгород‑Северский, Киев и поддерживал Тверь против Москвы. Даже в Новгороде сложилась пролитовская партия.

Казалось, что Гедиминовичи, заменив Рюриковичей, возродят Древнюю Русь. Для этого им надо было только взять Москву, ибо суздальские и рязанские князья не имели ни силы, ни желания бороться с победоносными литовцами, а в Орде с 1359 г. началась «великая замятня» — смута, парализовавшая все силы этого химерного государства. Но так не получилось. Почему?

 

НЕУСТОЙЧИВОСТЬ

 

Начало пассионарного подъема неизбежно связано с ломкой устаревших структур и поведенческих стереотипов. Этого не избежала даже великолепно отлаженная административная система Диоклетиана, преемники которого вынуждены были капитулировать перед пассионарными консорциями.

На Руси процесс подъема прошел более плавно. Князья «держали свои вотчины», а люди свободно меняли места жительства, а тем самым и властителей. Правом «отъезда» пользовались не только смерды, купцы и бояре, но и князья, точнее — младшие братья великих князей. Рост пассионарности сделал подчинение делом добровольным, а понятие государственной измены — абсурдным, так как люди считали себя свободными, а правители не имели сил для обуздания вольнолюбивых русичей.

Однако была сила, которая цементировала складывающуюся систему, — православная церковь. Вероотступничество рассматривалось как выход из системы, как измена, и поэтому не случайно, что древнеарийское слово «смерд» (от персидского «мард» — муж) применительно к русским заменилось термином «крестьянин», т.е. православный христианин. Князья были вассалами «бесерменского» султана, следовательно, не могли котироваться как высший авторитет. Зато митрополит пользовался всеобщим признанием, в том числе и хана Золотой Орды, не облагавшего налогами церковные имущества. Поэтому церковь XIV в. иногда называют «корпоративным феодалом» ««Хорошев Л.С. Указ. соч. С.108»», иногда — теократией, отнюдь не западной модели. Но тогда какой? Неужели кочевнической, несторианской?

А почему бы и нет? Легенда о царе‑первосвященнике Иоанне была вымыслом крестоносцев XII в., но для степных кочевников‑несториан она была мечтой.

Ради этой мечты они поддержали царевичей Ариг‑бугу (1260‑1263) и Найана (1287) в Восточной Азии и Сартака, сына Батыя (1256), на Волге. Войну они проиграли, и те немногие, которым удалось спастись, принесли на Русскую землю свои идеалы. Конечно, простые вояки не разбирались в теологических нюансах, но это было даже хорошо, потому что не возникали религиозные диспуты. А вот их настроенность позволила им легко распространиться среди русских, раздробленных между отдельными княжествами. Единение, столь необходимое растущему этносу, осуществлялось путем общего почитания церкви, как сказали бы в XX в. — единства идеологии, которую уважал сам верховный правитель — хан Золотой Орды.

Да и хан поступал, со своей точки зрения, разумно. Князей было много, вели они себя различно и доверия не вызывали. Западная граница улуса находилась под постоянным давлением Литвы, куда князья спасались от ханской опалы. А позиция митрополии была твердой, поэтому с ней можно было договориться и ее стоило поддерживать.

Ошибка Михаила Тверского, незаслуженно обидевшего митрополита Петра, толкнула последнего на дружбу с московским князем Иваном, а тот был очень выдержан и тактичен. Петр уехал умирать в Москву, и его мощи освятили этот город. Так, совершенно неожиданно, осуществилась мечта о царстве пресвитера Иоанна, которой добровольно служили князья и бояре, дружинники, горожане и поселяне, все, ставшие из «мужей» крестьянами.

Из такой постановки вопроса само собой вытекало решение проблемы границ: все земли, населенные православными, должны подчиняться великому князю Владимирскому, причем самоуправление не упразднялось, а взаимоотношения между княжествами определялись договорами. Ситуация типичная для возникающего суперэтноса.

Тонкая церковная дипломатия установила союз православной Руси с мусульманской Ордой, оговорив взаимные обязательства, исключавшие военные конфликты. Восточная граница была спокойна до начала деятельности Мамая, но о нем речь пойдет ниже. Зато на западной границе было неспокойно.

Активность Литвы возрастала и сдерживалась только постоянной войной с Ливонским орденом, непримиримым врагом и Литвы и Руси. Молниеносные удары Гедимина и Ольгерда нанесли русичам больший урон, чем поход Батыя. Хуже всего было то, что в отличие от татар литовцы оккупировали завоевываемые ими территории и к концу XIV в. овладели всеми землями Киевской Руси, за исключением Новгорода, но и там создалась антимосковская, значит — пролитовская, партия. Связь Новгородской земли с Великороссией слабела.

Идея православной теократии была в Новгороде отвергнута полностью.

И наконец, не все русские княжества стремились к объединению ценой потери своей самостоятельности. Тверь и Рязань предпочитали союз с Литвой подчинению Москве. Суздаль готов был оспаривать право на Великий стол. Даже нижегородский князь Борис женился на дочери Ольгерда, уповая на помощь тестя. Древние обычаи сопротивлялись новой суперэтнической доминанте.

И вдруг в Историю вмешалась Природа: на Русскую землю навалилась «черная смерть» — чума.

 

БЕДА

 

Гнев Природы проявляется разнообразно. Наводнения, землетрясения, извержения, засухи могут представлять угрозу всему живому, но и сама биосфера создает не менее жестокие зигзаги, губительные для неподготовленных антропоценозов. В середине XIV в. слухи о чуме в Индии и Китае не вызвали в Европе пылких эмоций. Даже когда эпидемия проявилась в Сирии, Египте и Малой Азии, европейцы были уверены, что это их не касается.

Но люди стали умирать в Крыму.

Говорят, что хан Джанибек, осаждая Кафу (Феодосию), приказал перебросить через стену этой генуэзской крепости труп человека, погибшего от чумы. Так зараза проникла в неприступную твердыню. Генуэзцы спешно эвакуировались и двинулись домой, но по дороге останавливались в Константинополе и в Мессине в 1347 г. Чума поразила Вязантию и Сицилию. В 1348‑1349 гг. эпидемия опустошила Италию, Испанию, Францию, Венгрию, Англию, Шотландию, Ирландию, Данию, Норвегию, Швецию, Нидерланды, была занесена на кораблях в Исландию и в Пруссию, после чего в Западной Европе затихла, но в 1351 г. перекинулась во Псков. В 1353 г., опустошив Великое княжество Московское, злая зараза ушла на юг, в степи, не затронув Нижнего Новгорода. Москва и Подмосковье на время опустели.

Гибель от эпидемии, по непроверенным сведениям, достигала 30 % населения; в Париже в 1349 г. каждый день умирало до 800 человек. Но на одном месте эпидемия продолжалась от четырех до шести месяцев, после чего уцелевшие могли считать себя в безопасности и оплакивать погибших родственников.

Впрочем, они предпочитали другие занятия: восстанавливали нормальную жизнь.

Как ни странн<