Документ 11.11. Парадоксальная коммуникация, двойное принуждение и шизофрения

 

Парадоксальная коммуникация, лежащая в основе двойного принуждения, чаще всего принимает форму приказа, который «нужно выполнить, но выполнение которого состоит в том, чтобы проявить неповиновение». Таким образом, парадоксальная коммуникация ставит участвующего в ней человека в «невыносимое положение».

По мнению Уотслэвика, парадоксальные приказания встречаются в повседневной жизни чаще, чем обычно думают; поэтому их осознание весьма важно для «психического здоровья партнеров, идет ли речь об отдельных людях, семьях, обществах или нациях». Вот несколько примеров, взятых из разных работ этого автора.

Первый пример — рецепт парадоксальной материнской коммуникации, который предлагает Гринсберг. Подарите своему сыну две спортивные рубашки. Как только он в первый раз наденет одну из них, печально на него посмотрите и произнесите проникновенным голосом: «А другая, — она тебе не нравится?»

Другой пример показывает, что двойное принуждение можно понять в рамках системы, в которой не только «любая модель вызывает реакцию», но где «сама эта реакция упрочивает общую схему».

«Представим себе, что отец-алкоголик начинает вдруг запутывать своих детей, требуя от них, чтобы они относились к нему как к любящему и нежному отцу, а не как к злому и жестокому пьянице, каковым он на самом деле и является. Теперь дети не должны обнаруживать страх, когда отец возвращается домой пьяным и угрожает им, так что им ничего не остается делать, как скрывать свое истинное отношение к нему и соглашаться на притворство. Но предположим, что после того, как они в этом преуспели, отец вдруг обвиняет их в том, что они, скрывая свой страх, обманывают его, т. е. обвиняет именно в том поведении, которое сам навязал им своим террором. Если дети теперь обнаружат страх, они будут наказаны, так как своим поведением напомнят отцу, что он опасный алкоголик; если же они скроют страх, их накажут за «неискренность»; а если они попытаются протестовать и установить метакоммуникацию (например, говоря отцу: «Посмотри, что ты с нами делаешь!..»), они рискуют подвергнуться наказанию за «дерзость». Положение действительно невыносимое. Если вдруг кто-нибудь из детей решит выйти из него, притворившись, что видел дома «громадную черную гориллу, извергающую огонь», отец вполне может заподозрить ребенка в галлюцинациях. Любопытно, однако, что в данном контексте такое поведение, пожалуй, единственно возможное. В сообщении ребенка не содержится ни прямого указания на отца, ни отрицания причастности отца к ситуации; другими словами, ребенок указывает теперь причину своего страха, но делает это, как бы подразумевая, что причина страха совсем иная. Поскольку никаких черных горилл поблизости нет, ребенок по сути дела говорит: «Ты кажешься мне опасным зверем, от которого пахнет алкоголем»; но в то же самое время он отрицает это утверждение, прибегая к невинной метафоре. Один парадокс противоречит другому, и отец оказывается загнанным в угол. Он не может больше принуждать ребенка скрывать страх, поскольку тот боится не его, а какого-то воображаемого существа. Не может он и изобличить ребенка в фантазировании, ибо тогда он должен будет признать, что он похож на опасного зверя, а вернее, что он сам и есть этот зверь».

Приведем, наконец, последний пример, показывающий, как попадают в ловушку после расшифровки сообщений, сделанных партнерами, что «уменьшает число возможных последующих ударов».

«Мать звонит психиатру по поводу своей дочери, страдающей шизофренией; она жалуется, что у девушки начался рецидив заболевания. Девять шансов из десяти за то, что эти слова матери просто означают: дочь выказала матери свою независимость и кое-что ей «ответила». Например, дочь недавно переехала на новую квартиру, чтобы жить отдельно, что не совсем согласовывалось с планами матери. Врач попросил мать привести пример «аномального» поведения дочери. Мать ответила: «Ну вот, сегодня я хотела, чтобы она пришла ко мне обедать, и у нас было крупное объяснение, так как она сказала, что не хочет». Когда врач спросил, чем кончилось это объяснение, мать с некоторым раздражением ответила: «Ну, конечно же, я убедила ее прийти, потому что знаю, что на самом деле она хотела прийти, и у нее никогда не хватает духу отказать мне». Отказ дочери означает для матери, что на самом деле та хочет прийти, так как мать лучше ее знает, что происходит у той в «больном сознании»; согласие же дочери означает для матери лишь то, что у той никогда не хватает духу отказать. Таким образом, мать и дочь оказались жертвами парадоксального наклеивания ярлыков на сообщения».

Столкнувшись с невыносимой абсурдностью ситуации, человек, не способный к метакоммуникации, может обнаружить одну из следующих реакций:

1. У него может сложиться впечатление, что какие-то существенные элементы ситуации от него ускользают, не позволяя ему уловить ее скрытый смысл, который другие, похоже, находят логичным и связным. В результате его охватывает потребность выявить эти элементы, и он кончает тем, что начинает принимать за них самые безобидные факты, не имеющие к ситуации существенного отношения.

2. Человек может реагировать на озадачивающую его логику ситуации, подчинившись всем ее требованиям и принимая их буквально, не делая различий между главным и второстепенным, правдоподобным и нереальным...

3. Наконец, он может полностью выйти из игры, отрезав все пути коммуникации и демонстрируя скрытность и неприступность.

В следующей главе будет показано, что каждая из этих трех схем поведения вызывает одну из трех форм шизофрении: параноидную, гебефренную или кататоническую. Действительно, как отмечают Бейтсон и его сотрудники (Bateson et al., 1956), когда человек «не в состоянии без основательной посторонней помощи расшифровывать и комментировать сообщения других людей», он «похож на саморегулирующуюся систему, лишившуюся своего регуляторного устройства; он обречен двигаться по спирали, совершая постоянные и всегда систематические искажения»; Уотслэвик добавляет к этому, что коммуникация шизофреника, уже сама по себе имеющая парадоксальный характер, накладывает печать парадоксальности и на его партнеров, так что создается порочный круг.

(Источник: Watzlawich P., Melnick-Beavin J., Jackson D. (1967), Une logique de la communication, Paris, Seuil, 1972, p. 211, 218-220.

Ouvrage collectif, La nouvelle communication, Paris, Seuil, 1981, p. 249.)