Религиозная жизнь: должности и деятели

 

 

Осада Константинополя турецкими войсками - армией султана Мехмеда II в 1453 году. Французская иллюминованная рукопись XV в.

 

Предпоследний византийский император Иоанн VIII Палеолог. Медаль, изготовленная А. Пизанелло во время подготовки Ферраро-Флорентийской церковной унии. 1437.

 

Константинополь. Гравюра «Всемирной хроники» Гартмана Шеделя, 1493.

 

Покоритель Константинополя султан Мехмед II. Медаль, изготовленная Б. ди Джованни. 1480.

 

 

Стены и башни византийского Константинополя, ставшие стенами турецкого Стамбула. Современные фото.

 

Султан Мурад. Рисунок из турецкой рукописи. 1579.

 

Вид Константинополя. Гравюра XIX в.

 

Великий князь Московский и всея Руси Василий III, сын Софьи Палеолог, внучатый племянник последнего византийского императора Константина XI Палеолога. Западная гравюра XVI в.

Максим Грек. Рисунок из русской рукописи XVI в.

 

Грамота Иерусалимского патриарха Досифея о прощении патриарха Никона. Константинополь, 1682.

 

Крест напрестольный, присланный с Афона патриарху московскому Филарету. 1619.

 

Византийская деревянная резная икона. XVII в.

 

Неудачная осада турецкими войсками Вены в 1529 году — перелом в турецкой экспансии в Европе. Немецкая гравюра XVI в.

 

Турок, уводящий восточноевропейских христиан в плен. Страница из немецкой антитурецкой брошюры середины XVI в.

 

Вид Вены. Гравюра из «Всемирной хроники» Гартмана Шеделя, 1493.

 

Султан Баязет. Портрет, приписываемый Веронезе. XVI в.

 

Султан Орхан. Портрет, приписываемый Веронезе. XVI в.

 

Храм Святой Феодосии, обращенный в мечеть. Фотография начала XIX в.

 

Храм Пантократора, обращенный в мечеть. Фотография начала XIX в.

 

Турецкие всадники. Немецкая гравюра XVI в.

 

Битва. Турецкий рисунок XVI в.

 

Султан Сулейман Кануни (Великолепный) на коне. Г. Эворт. 1549.

 

Битва при Лепанто, в которой соединенный флот во главе с венецианцами остановил морскую турецкую экспансию. 1572.

 

Итальянский парусник. Гравюра конца XV в.

 

Хайреддин-паша, по прозвищу Барбаросса, известный морским пиратством. 1580.

 

План битвы при Лепанто. Итальянская гравюра. 1572.

 

Ислам не воинствующий. Повседневная жизнь стамбульской мечети. Фотография первой половины XX в.

 

Среди жителей Стамбула, состоящих на «официальной» службе, выделяется совершенно особая категория людей, область обязанностей которых — религия. Категорию эту следует, конечно, отличать от всех прочих служб, прежде всего потому, что ответственные за выполнение религиозных публичных обязанностей никак не могут рассматриваться как «служащие» в современном значении слова или как должностные лица в области администрации или политики. Ислам в плане чисто религиозном (а не в своем религиозно-правовом аспекте — это обстоятельство следует подчеркнуть) не предполагает существования духовенства, сравнимого, скажем, с католическим клиром. У него есть, разумеется, иерархия, но она состоит в основном из лиц, занимающихся именно религиозно-правовой деятельностью. Это — отправляющие правосудие шейх-уль-ислам и кади, с одной стороны, и улемы, авторитеты в области права, и мударрисы, преподаватели медресе, — с другой. И те и другие — скорее знатоки в области религии, нежели духовенство. К тому же они не дают никакого обета, в частности обета безбрачия и целомудрия. Надо отметить весьма распространенный феномен перехода должности кади от отца к сыну, наличие судейских династий. Корпорация кади — это своего рода самовоспроизводящаяся каста интеллектуалов.

Мусульманская религия характеризуется тем, что она в высшей степени индивидуализирована. В том именно смысле, что не требует от верующего прибегать к помощи священников, поскольку формулировка молитв и отправление обрядов очень просты и легко поддаются усвоению. Вместе с тем она же имеет, правда в другом отношении, и ярко выраженный коллективный характер: ее обряды отправляются верующими совместно — как правило, в предназначенных для этой цели зданиях, которые собирают в своих стенах жителей квартала, городского района, города, деревни для совершения общей молитвы, особенно пятничной. Только в рамках выполнения обрядов, сопровождаемых коллективной молитвой, можно констатировать наличие персонала, который выполняет сопряженные с ней функции, но вовсе не специализированный на их выполнении (каждую из них вправе выполнять и любой из верующих). Это имам (в некотором смысле глава мусульманской общины в масштабе квартала и выше: он руководит коллективным молением и комментирует стихи Корана), хафиз (читающий Коран), хатыб (проповедник) и, наконец, муэдзин (он с вершины минарета в течение дня несколько раз призывает правоверных к молитве). Но следует уточнить: никто из этих персон не являет собой аналога священника в западном смысле этого слова. Все они, в том же смысле, миряне. Все они вправе заниматься в свободное от исполнения религиозных функций время какой-то иной профессией, и в самом деле они часто занимаются ею, даже если получают вспомоществование из благотворительного фонда общины. Стоит все же сделать исключение для служителей больших мечетей, которые должны посвятить себя исключительно отправлению культа, взамен получают соответствующее вознаграждение. Особенно это относится к проповедникам, от которых требуется ввиду взыскательной аудитории высокое ораторское искусство. Как ни считать, а та часть персонала соборных мечетей (джами) и местных (квартальных и т. д.) (месджид), что освобождена от забот о добывании хлеба насущного, составляет ничтожное меньшинство от общего числа служителей религиозного культа.

Общее количество мечетей и молелен очень велико. По словам Эвлийи Челеби^{206}, в Стамбуле насчитывается 15 714 мечетей различной величины, и к ним следует присовокупить 557 текке (большие дервишеские обители) и 6 тысяч завие (маленькие обители), что в сумме составляет 22 тысячи культовых зданий — число, как кажется, баснословное. По поводу этих зданий путешественник Грело пишет: «Только в Константинополе они исчисляются в количестве 4969, а один дервиш мне однажды сказал, что их некогда было всего 14 тысяч как в самом городе, так и в его пригородах; но мне кажется, что он преувеличил подлинное число на 5–6 тысяч по меньшей мере…»^{207} Один документ, находящийся в фондах Парижской национальной библиотеки (уже приводимый выше), упоминает 485 больших мечетей, 4492 квартальные мечети (и молельни в домах), 157 текке и 385 завие — всего 5519 зданий исключительно религиозного назначения^{208}. Различие между 5500 и 22 тысячами велико, и нам представляется, что первое число к истине ближе. Но даже при минимальной числовой оценке культовых зданий в 5500 не остается никаких сомнений в том, что стремление стамбульских мусульман выполнять религиозные предписания проявлялось очень сильно.

Это же тяготение к религиозной практике подтверждается тем огромным успехом, которым пользуются суфийские братства. Было бы ошибкой смешивать их с христианскими монашескими орденами; другой ошибкой было бы усматривать в них просто собрания людей, давших обет бедности и живущих на подаяния добрых людей — таковы, впрочем, факиры (буквально — бедные). Долго, особенно в Средневековье, дервиши жили обособленно в поисках спасения души посредством аскетической практики и мистического самоуглубления^{209}. Однако с XIII века начинают появляться дервишские братства (тарика), некоторые из которых в турецкой Анатолии достигают большой популярности. Эти братства состоят из двух категорий адептов: те, кто образует высшую категорию, принимают обеты после более или менее долгой инициации, живут в текке или завие (монастырях) и полностью выполняют все правила устава братства. Правила эти весьма своеобразны и различаются между собой, согласно принадлежности дервиша к тому или иному братству. Число этих «полных» монахов, как правило, в несколько раз меньше, чем «неполных», но именно они составляют ядро братства. Вторая категория формируется как раз из «внешних» братьев, которые живут в миру, не приносят обетов, но заявляют о своей принадлежности к братству. Они читают предписанные им молитвы, участвуют в некоторых радениях, проводимых в текке (завии) ордена. Во время радений (зикр) достигается высокая степень религиозной экзальтации, вызываемая или сопровождаемая состоянием гипноза, которое наступает под воздействием возбуждающих средств или/и упражнений (танцы, крики и т. д.). Все это приводит участников в экстаз или в припадок истерии (это уж как посмотреть). Со временем сокровенные правила орденского устава претерпели серьезные изменения — настолько серьезные, что эти внешние проявления жизни братства берут верх над ее религиозным и мистическим содержанием. В некоторых суфийских братствах употребление алкоголя и наркотиков становится если не правилом, то привычкой. Орден бекташей, к примеру, вызывает упреки в том, что его дервиши стремятся больше к плотским удовольствиям, нежели к мистическому совершенствованию.

В Стамбуле преобладают два дервишских ордена — бекташи и мевлеви. Мевлеви известны на Западе под именем «вертящиеся дервиши», поскольку они достигают экстаза посредством исполнения на своих радениях танца^{210}. Хотя долгое время эти танцы, равно как и музыка и декламация стихов мистического содержания, рассматривались как практика, плохо сочетаемая с правоверием, мевлеви все же смогли прослыть добрыми мусульманами — в основном за счет репутации основателя ордена великого Джеляледдина Руми (обычно называемого также Мевляна — наш Господин), жившего в Конье в XIII веке. В Османской империи мевлеви в течение веков пользовались благосклонностью султанов и популярностью, главным образом среди законопослушного населения. Без преувеличения можно сказать, что братство это ближе всего к правящим классам и, шире, к горожанам вообще, что объясняется его городским происхождением, доктриной, несущей на себе печать интеллектуализма, и консервативной установкой, враждебной духу какого-либо мятежа. Только однажды мевлеви приняли участие в «революционном» движении — свержении Ибрагима I в 1648 году. Но эта акция пользовалась настолько единодушной поддержкой, возмущение деяниями этого эксцентричного султана было настолько всеобщим, что мевлеви просто не решились идти против течения. Этот орден располагает в Стамбуле многочисленными текке.

У бекташи, напротив, совсем иная репутация. Прежде всего в силу легендарного кровного родства основателя братства Хаджи Бекташа с султанами Османом и Орханом и вследствие их довольно еретического понимания основ мусульманской веры. Так, они не только сохранили пережитки доисламского тюркского шаманизма, но и дополнили их в своих обрядах элементами, заимствованными у христиан и шиитов. Сравнительно с другими суфийскими братствами, бекташи с наибольшей легкостью вовлекают в свои ряды недавних христиан, обращенных в ислам. Особенно — янычар, которые происходят, по большей части, из христианского населения Балканского полуострова^{211}.

Бекташи повсеместно, но особенно в Стамбуле, поддерживают постоянные контакты с шумливыми и беспокойными слоями городского общества. Прежде всего с янычарами, а затем с наиболее активными ремесленными корпорациями. Таким образом, бекташи со своими союзниками представляют собой религиозное течение, сильно окрашенное настроениями социального протеста: выходцы из беднейших слоев в нем наиболее многочисленны.

Еще один дервишский орден преуспевает в Стамбуле, однако же в меньшей степени, чем два предыдущих. Это орден мелами, пережиток более древнего ордена меламитов, который был основан в середине XV века Хаджи Байрамом в Анкаре. Байрам рекрутировал своих сторонников в первую очередь среди сипахи (всадников), подобно тому, как бекташийе (братство бекташей) пополнялось главным образом за счет янычар. Один из великих визирей, Халил-паша (ум. 1630), и один из носителей титула шейх-уль-ислам Мустафа-эфенди (1546–1605) принадлежали к ордену мелами. Успехи меламизма вызвали ревность у других суфийских братств и враждебность со стороны религиозных и государственных властей: великий визирь Фазиль Ахмет-паша Кёпрюлю велел казнить ряд шейхов и большое число членов ордена, который с тех пор продолжает свою деятельность в подполье^{212}.

Эти религиозные братства, каково бы ни были между ними различия, играют в столице Империи важную роль, причем не только как религиозные течения, но и благодаря своему влиянию на торгово-ремесленные корпорации, каждая из которых желает иметь своего святого патрона, а потому и примыкает к тому или иному ордену. Религиозная связь укрепляется, таким образом, связью социальной — на этом пути и возникают четко очерченные социумы, если не всегда антагонистичные относительно друг друга, то во всяком случае конкурирующие между собой.

Мусульмане исполняют религиозные обряды прежде всего в мечетях — будь то небольшая молельня в масштабе квартала или большая султанская мечеть. Но мечети нужно сначала возвести, потом поддерживать их в должном состоянии, обеспечивать их служителями культа, а когда речь идет о больших мечетях, то и пристраивать непосредственно к ним или строить в близком от них соседстве здания, составляющие вместе с ними единый архитектурный комплекс. Здания эти разнообразны: медресе, имареты, больницы, приюты для старых и немощных, школы, фонтаны, хане и т. д. Поддержание такого комплекса и содержание обслуживающего его персонала предполагают наличие значительных средств; их изыскание и рациональное использование входят важнейшей частью в круг обязанностей администрации эвкаф (благотворительных фондов)^{213}. Эта администрация подведомственна кызлар-агасы, шефу черных евнухов Сераля, который является одновременно главным ответственным за порядок в султанском гареме. Собственность, находящаяся в ведении администрации эвкаф, — это, как правило, недвижимость (деревни, земли, усадьбы, а также здания, магазины, мастерские), доходы с которой предназначаются на содержание определенного религиозного здания в силу юридически оформленной дарственной записи (вакфийе), сделанной ее владельцем.

Управление благотворительными фондами автономно: оно не зависит от финансовой администрации; фондами заведуют мютевелли (управляющие) — даритель вправе в акте вакфийе сохранить за собой и за своими наследниками эту должность. Если такого уточнения не произошло, кызлар-агасы назначает на нее либо своего протеже, либо рекомендованное ему лицо. Как бы связующим звеном между мютевелли и кызлар-агасы выступает назир (инспектор или контролер), который следит за соблюдением условий, предусматриваемых в вакфийе. Однако эта обязанность назира носит чисто теоретический характер, а потому возлагается, как правило, на важных правительственных персон или высоких религиозных сановников; вообще говоря, должности как мютевелли, так и назира — явные синекуры, которые, по-видимому, хорошо оплачиваются и позволяют их обладателю иметь дополнительный источник дохода: особым предметом домогательств становятся должности мютевелли и назира тех благотворительных фондов, которые создаются султанами и самыми высокими сановниками в Империи, — жалованье за выполнение чисто символических обязанностей достигает весьма солидной суммы.

Под началом у мютевелли имеется небольшой административный персонал, численность которого меняется в зависимости от величины фонда. Впрочем, за счет некоторых из благотворительных фондов содержатся административные аппараты, которых иначе как огромными никак не назовешь; им соответствуют и отчисления от фондов (в денежном выражении), идущие на их содержание. Так, говоря о доходах с фондов, дарованных мечети Святой Софии, Турнефор называет сумму в 800 тысяч ливров в год^{214}, а Рико — в 100 тысяч цехинов^{215}. Суммы такого назначения начисляются так щедро, что довольно часто значительно превышают размеры целевого назначения. Излишки, выявляемые в подобных случаях, хранятся в Семибашенном замке, и султан может получить из этой сокровищницы некоторую денежную наличность лишь при самой крайней необходимости.

Помимо сказанного, благотворительные фонды подобного рода пользуются еще рядом преимуществ — такими, как приоритет в обеспечении строительными материалами и рабочей силой, в снабжении продуктами питания приютов, школ, кухонь для бедных; лица, физические и юридические, занятые поставками и выполняющие работы по заказам благотворительных фондов, пользуются налоговыми льготами. Таким образом, эвкаф образуют некий широко привилегированный экономический комплекс. Если при его образовании религиозное чувство играло решающую роль, то впоследствии верх берет жажда наживы. Управители с радостью обнаружили, что руководство эвкафами открывает для них широкие горизонты самообогащения, позволяет им не только высоко поднимать уровень личного благосостояния, но и повышать статус в стамбульском обществе. И они принялись строить для себя конаки и ялы, городские особняки и загородные виллы, обладание которыми служит символом принадлежности их владельцев либо к высокой управленческой аристократии, либо к крупной османской буржуазии. Речь, следовательно, идет об особой прослойке, члены которой рекрутируются в очень узком круге лиц, попавших в милость либо кызлар-агасы, либо великого визиря, либо самого султана. Вместе с тем нельзя не признать и того, что эвкаф оказывают благотворное воздействие на жизнь жителей Стамбула, предоставляя им льготы в ряде областей — в сфере религии, образования, здравоохранения.

Из нашего краткого очерка системы управления Империей и системы муниципального управления Стамбулом следует вывод: в высшем эшелоне обеих систем имеет место взаимопроникновение. На ступенях менее высоких муниципальная администрация, как и во всех прочих городах, отделена от правительственного аппарата, но на высших ступенях ответственность за все, что происходит в Стамбуле, лежит на правительственных чиновниках, между которыми распределены функции управления столичными службами. Это прямое воздействие правительства на Стамбул особенно резко сказывается в контроле, даже в опеке над торгово-ремесленными корпорациями, представляющими собой главный элемент экономической жизни столицы.