Представители «свободных» профессий

 

Подавляющее большинство работающих жителей Стамбула входят в корпорации, в рамках которых они зарабатывают хлеб насущный либо в сфере производства, либо в торговле, либо совмещая оба эти занятия. Имеется, однако, группа населения численностью в несколько десятков тысяч (примерно 40 тысяч), которая зарабатывает себе на жизнь менее традиционным способом. С одной стороны, в ней выделяется категория людей интеллектуального труда, с другой — те, что заняты в сфере развлечений, и, наконец, это люди «малых профессий», профессий, которые не поддаются четкой классификации, но тем не менее всегда присутствуют в любом мегаполисе.

Профессии, связанные с интеллектуальным трудом, или «свободные профессии», не входят в качестве элемента в экономическую жизнь города, но вместе с тем пользуются общественным признанием и уважением. Шейх-уль-ислам, духовный глава Империи, одновременно возглавляет и иерархию «людей веры», а эта иерархия подразделяется на две категории лиц. Первая из них может быть обозначена как непосредственные служители культа, это — проповедники, муэдзины, имамы, чтецы Корана, шейхи и т. д. Вторая категория включает в себя лиц, занятых ученой или преподавательской деятельностью, это — улемы, преподаватели коранических школ, начальных школ, медресе и т. д. Чаще всего они получают содержание за счет благотворительных фондов, создаваемых с целью поддержания учебных заведений.

Среди людей умственного труда следует назвать поэтов и писателей (число которых, по словам Эвлийи Челеби, достигает 800), а также книготорговцев (саххаф)^{281}. Излюбленное место работы последних находится на улице, которая проходит неподалеку от мечети султана Баязида и которой по этой причине дано название Саххаф чаршысы. К ним же, правда, не без натяжки, стоило бы причислить продавцов бумаги, переплетчиков и продавцов чернил и всех письменных принадлежностей.

Гораздо ближе к реальностям жизни профессии языджи, публичного писца, и арзухалджи, составителя жалоб, прошений, заявлений и тому подобных документов. Последняя профессия регламентирована: ею не может заниматься первый встречный и где ни попадя. У каждого арзухалджи должна быть своя лавка в указанном властями месте, где он и удовлетворяет общественные нужды под бдительным оком фискальных агентов мухтесиба. Но это — в идеале, в действительности же народный жалобщик занимается своей работой где угодно, но только не в предлагаемом ему месте. Во всяком случае, значительная часть людей этого рода умственного труда выполняет свои обязанности перед заказчиками во дворах мечетей, около медресе и у стен судебных учреждений, на рынках и чуть ли не на пороге резиденции великого визиря. В XVII веке многие из них предпочитали в качестве постоянного места своей работы какое-нибудь уютное кафе^{282}.

Все вышеупомянутые корпорации состоят исключительно из мусульман, что вполне логично: неверным категорически запрещено вторгаться в исламскую религию и во все смежные с ней области.

Зато «научные» профессии имеют более смешанный характер и даже представляются некоторым как поле деятельности для немусульман: речь идет прежде всего о профессиях врача, хирурга и окулиста.

Медицина в исламском мире, ставшем в этой области преемником достижений древних греков и средневековых арабов, пользуется очень большим почетом. Впрочем, в османскую эпоху медицина, по всей видимости, больше влечет к себе греков и евреев, нежели турок. Так, один документ, датированный 1700 годом^{283}, показывает, что среди выдержавших экзамен соискателей на звание лекаря имелось 5 мусульман, 5 греков, 13 евреев и 1 армянин. Довольно часто еврей оказывается в должности главного врача при дворе Великого Господина. Национальная принадлежность хирургов более разнообразна: среди 28 практикующих хирургов, получивших в 1700 году разрешение на открытие «лавки», мы находим имена 4 мусульман, 12 греков, 8 евреев, 1 армянина, 1 француза^{284} и 2 англичан.

Есть еще и аптекари, и некоторые из них — иностранцы. Но последние иногда рассматриваются как опасные новаторы: указ Ахмета III (1704) запрещает употребление новых ввозимых лекарств и предписывает закрытие аптек, заведенных «франками» в Стамбуле и его окрестностях. Несмотря на запреты, медикаменты все же импортировались из Европы, особенно из Венеции. На это указывают многие венецианские документы, в которых имеются, помимо прочего, указания на отправку лекарств венецианского производства великому визирю Кёпрюлюзаде Фазилю Ахмет-паше^{285}.

Совсем иное поле деятельности отведено фокусникам, акробатам и вообще всякого рода «затейникам», число которых в Стамбуле достигало 15 тысяч. Они распределяются по нескольким группам. Первую из них составляют канатоходцы и акробаты. Это по большей части турки или арабы, но есть среди них также персы, индийцы, греки и йеменцы. Они постоянно принимают участие в празднествах, а в середине XVII века их признанный корифей Ускюдарли Мехмет Челеби завоевал огромную популярность своими выступлениями на Ипподроме. За ними идут ярмарочные фокусники, чудодеи, кукловоды-петрушечники и особенно постановщики представлений китайского театра теней, получивших в Турции название «карагёз». Сначала турки, а вслед за ними и другие обитатели восточного Средиземноморья показали себя большими любителями этого жанра. Нет такого квартала в Стамбуле, где не было бы своего театра карагёза, причем представления устраиваются главным образом (но не только!) по ночам в месяц рамадан. Эвлийя Челеби говорит о существовании еще двенадцати групп «затейников», но не указывает их названий и не раскрывает их репертуар. Они тем не менее всегда участвуют в праздниках, которые устраивают султан и представители знати по различным поводам (обрезание сына, назначение на должность и т. п.). Гостей надобно развлекать и забавлять — вот почему эти шуты, фигляры, комедианты просто незаменимы. Далеко не всегда их представления походят на добропорядочные «семейные спектакли». Некоторые из них имеют дурную репутацию распутников и извращенцев, так что им частенько приходится играть роль «любовников на час» не на сцене. К тому же разряду нужно присовокупить вожаков медведей, цыган и дрессировщиков птиц или, точнее, дрессировщиков соловьев — тех, «кто поставляет соловьев, первоклассных певцов»^{286}.

Более высоким общественным статусом, сравнительно с описанным разрядом, пользуются музыканты, число которых в Стамбуле достигает 6 тысяч. Они подразделяются на две группы. Первая охватывает тех, кто состоит на государственной службе (мехтер); это те, что исполняют утренние серенады во дворце султана и фанфарами будят его обитателей, призывая их к утренней молитве. Вторая группа состоит из, так сказать, «частных» музыкантов, организованных в рамках 71 корпорации, причем все они подчиняются общему руководству сазендебаши. Поле деятельности этих «частных» музыкантов весьма широко: их постоянно приглашают на семейные торжества, на радения орденов, на народные увеселения, на праздники корпораций. Богат и набор музыкальных инструментов — в нем есть место для струнных, духовых и ударных, так что трудно сказать, каким именно отдается предпочтение. Среди музыкантов много как мусульман (это по преимуществу турки и арабы), так и немусульман (преимущественно греки и евреи). Корпорации музыкантов вызвали к жизни корпорации изготовителей музыкальных инструментов — впрочем, довольно немногочисленные.

Все эти люди, занятые в сфере развлечений, находят источник своего существования, помимо прочего, в том, что образованные турки (а их не так мало) очень увлечены поэзией, музыкой и их восприятием в узком интимном кругу (сохбет), и в том, что некоторые из них, подражая султану, поддерживают поэтов и музыкантов — примерно так, как содержат свою свиту, состоящую из приближенных и рабов. Нужно, однако, отметить, что значительная часть «развлекателей», в огромном количестве собравшихся в Стамбуле, характеризуется более чем сомнительным моральным обликом. А это дало основание обвинять столицу середины XVII века (особенно при правлении султана Ибрагима I Безумного) в том, что она превратилась в город порочных наслаждений, знаменитый лишь коррупцией и беспримерным падением нравов.

Остается упомянуть некоторые городские профессии, которые никак не желают укладываться в какие-либо определенные категории.

Во всем мусульманском мире нет города, который бы страдал от отсутствия такого традиционного учреждения, как хамам — бани. Для мусульман некоторые обязательства по поддержанию телесной чистоты следуют из предписаний религии. Таковы ритуальные омовения перед чтением молитв. Распространение хамамов находится, несомненно, в прямой зависимости от необходимости следовать этим предписаниям. В Константинополе византийской эпохи имелись, конечно, бани и термы, но не в большом количестве. Османы же умножили их в такой степени, что Эвлийя Челеби отмечал в середине XVII века наличие в самом городе 61 публичной бани, да еще 50 — в его пригородах, не считая частных хамамов в султанских дворцах и особняках знати. Если же принять во внимание хотя бы только эти частные бани, то общее их число возрастет примерно до 150^{287}. Хамамы Стамбула открыты для всех жителей столицы в принципе. Переходя же от принципа к его практическим приложениям, легко обнаружить, что они все же делятся на категории в зависимости от социальной принадлежности посещающей их публики. Некоторые из них обслуживают неверных, но и они могут принимать мусульман в дни и часы, определенные мухтесибом и в соответствии с утвержденными им же правилами. Так, возбраняется брить мусульманину голову той же бритвой, что служила для бритья головы неверного или шелудивого; полотенца, которыми вытираются мусульмане, должны явно отличаться от тех, коими пользуются неверные^{288}. Женщины тоже посещают хамамы — в дни и часы, когда эти учреждения закрыты для мужчин. Так как «банные дни» стали насущной потребностью всего городского населения, хамамы попали под строгий надзор мухтесиба, а правила пользования ими включаются в ихтисаб.

Далеко не все городские жители имеют материальную возможность воспользоваться в полном объеме услугами, которые предлагают владельцы хамамов, — такими, как мытье, массаж, бритье, удаление волос с корнем и т. д. У каждой такой услуги своя цена, и общая сумма рискует оказаться непомерно большой. Поэтому небогатый люд (а он-то и составляет большинство посетителей) довольствуется, как правило, лишь мытьем. Однако и бедный человек находит возле хамама продавцов снадобья, удаляющего волосы, и бродячих цирюльников, готовых тут же, на улице, постричь его и придать его бороде почтенный вид^{289}. Имеется, впрочем, и другой разряд цирюльников: это владельцы собственных цирюлен, причем в набор услуг, предоставляемых ими, входит помимо стрижки, бритья головы и бороды еще и операция обрезания, поэтому такого рода цирюльник именуется сюннетджи — «совершающий операцию обрезания».

На две категории подразделяются и водоносы (сака) — профессия, в изучаемую эпоху очень распространенная как на Востоке, так и на Западе. Хотя фонтаны в Стамбуле имеются во множестве, всегда находится большое количество желающих воспользоваться услугами водоноса, который целый день постоянно снует по кварталу между фонтаном и домами заказчиков. Грань между категориями проходит по способу доставки воды: одни используют силу животного, обвешанного бурдюками и кувшинами, и они составляют, так сказать, аристократию корпорации водоносов; другие же — водоносы в буквальном смысле слова. Последние преобладают в кварталах бедноты — с бурдюком на спине они медленно бредут по улице, оглашая ее характерным для них криком. Эта корпорация, в отличие от прочих, не проводит для новичков никаких испытаний на профессиональную пригодность, рекрутируя их за счет недавно переселившихся в столицу деревенских жителей. Другим выходцам из того же социального слоя еще не утраченные навыки крестьянского труда помогают освоиться с обязанностями садовника (сады и огороды окружают город). И еще одна профессия, в которой преобладают вчерашние провинциалы: каикджи или перемеджи — лодочники-гребцы, перевозящие на своих суденышках пассажиров и товары с одного берега Золотого Рога или Босфора на другой. Отсутствие мостов очень способствует их труду.

Все эти профессии позволяют лицам определенной (низкой) социальной категории зарабатывать себе на жизнь. Как бы мал ни был их заработок, он все же представляет собой достаточное средство борьбы против нищенства, которое, как кажется, не получило широкого распространения в столице Османской империи. Если здесь и имеются нищие, то они появляются вовсе не в том виде, в котором на Западе привыкли воспринимать их собратьев. Это скорее бедные люди, взятые на прокормление благотворительными организациями или, говоря более определенно, имаретами или народными кухнями, раздающими еду бесплатно. Впрочем, турок, и помимо этих организаций, милосерден, как отмечает Бертрандон де ла Брокьер: «Это чистосердечные и сострадательные люди. Я часто видел: когда мы вместе ели, а мимо нас проходил бедный человек, они приглашали его разделить трапезу, что у нас вовсе не принято»^{290}. Де Корменэн уточняет: «Не думаю, чтобы во всем мире отыскалась более милосердная нация, чем эта. Поэтому-то не видать в Турции бедняков, выпрашивающих милостыню с протянутой рукой: как только кто-нибудь из них впадает в крайнюю нужду, ему немедленно оказывают помощь его соседи»^{291}. Процитируем еще одно суждение: «Не нужно думать, что в тех странах можно где-нибудь натолкнуться на толпу нищих, выставляющих напоказ ради милостыни все свои телесные уродства и стенающих по поводу своих несуществующих болезней, как это случается в христианских странах и, главным образом, во Франции, Испании или Италии: там бы их не поняли»^{292}. Веком позже дю Луар свидетельствует: «Здесь почти не видно нищих, и они не пристают к прохожим так назойливо, как к этому приучены бездельники оборванцы во Франции; здесь бедные бесплатно прокладывают дороги, соединяют их, подводят к общественным зданиям — с тем, чтобы получить право на вспомоществование, которое им оказывается богатыми людьми»^{293}.

Читая все это, легко заключить, что Стамбул — столица страны, где текут молочные реки меж кисельных берегов, или, говоря без метафор, страны, где каждый может заработать себе на пропитание, где даже убогий обеспечен куском хлеба и кровом над головой, каково бы ни было его социальное положение. Картина идиллическая, но даже если здесь и не идет борьба за выживание, даже если условия жизни обитателя Стамбула ничуть не хуже тех, в которых приходится влачить свое существование парижанину или жителю Лондона, а в некоторых отношениях и лучше их — даже если все это так, то и в этом случае не следует упускать из вида вот какое обстоятельство: житель Стамбула сплошь да рядом сталкивается с такими трудностями, которые, скажем, парижанину вовсе неведомы и ответственность за которые несет экономическая политика османского правительства.

 

Иностранцы

 

 

«Нации»

 

Присутствие колоний иностранцев в Стамбуле — не новость. Будучи одним из главных центров международной торговли в Восточном Средиземноморье, Константинополь видел еще в эпоху Византии ряд торговых колоний, выраставших по побережью Золотого Рога, прежде всего итальянских. Задолго до возникновения Латинской империи (1204) здесь осели венецианцы, генуэзцы, пизанцы, амальфийцы, а рядом с ними — и купцы из Прованса и Каталонии. С 1204 года вплоть до падения Латинской империи (1261) венецианцы сохраняют привилегированное положение, позднее на первое место выходят генуэзцы, обосновавшиеся в Галате. Политический и экономический упадок Византийской империи способствует возникновению иностранных факторий, особенно в Константинополе^{294}. На следующий же день после взятия города Мехмет II возобновил привилегии генуэзцев в Галате и несколько позднее позволил венецианцам, а затем и другим «франкам» обосноваться в его столице. Однако условия их пребывания не были столь благоприятными, как при Палеологах: Черное море закрылось перед западными коммерсантами, а их практические возможности в самом Стамбуле оказались ограничены имперскими регламентами.

 

Положение в столичном комплексе — условия жизни

 

Вплоть до эпохи Сулеймана Великолепного практически все проживающие в Стамбуле иностранцы — это коммерсанты. С установлением нормальных дипломатических отношений, сопровождающихся назначением в столицу послов великих держав и изданием капитуляций, определивших статус иностранных подданных в пределах Османской империи, правовое положение иностранцев значительно меняется. Помимо торговцев сюда прибывают дипломаты, представители свободных профессий, миссионеры — в постоянно растущем числе.

Первые капитуляции были заключены в 1536 году с Францией (впрочем, дата остается предметом обсуждения) — как следствие миссий Жана Франжипани и Антуана Ринкона. Честь их формального заключения выпала на долю первого официального французского посла Жана де ла Форе (Forest), направленного в Стамбул Франциском I в сопровождении (знаменательный факт!) ученого Гийома Постеля, которому было поручено собрать античные и мусульманские рукописи для Королевской библиотеки (позднее — Национальная библиотека)^{295}. Помимо того что капитуляции определяли условия существования и работы французов в Османской империи, они предоставляли Франции привилегию права флага (которой до этого пользовались только венецианцы). Иначе говоря, купец, из какой бы то ни было европейской страны (за исключением Венеции), желающий торговать в пределах владений Великого Господина, мог это делать лишь «под знаменем и покровительством Франции». До 1580 года только французы пользовались такой привилегией; основываясь на ней, они обеспечили себе экономическое преобладание в турецком мире. Но в 1580 году англичане получили точно такую же привилегию, а в 1612 году ее обладателями стали и голландцы. С этого времени и примерно до 1685 года две последние нации добились неоспоримого верховенства — англичане в Константинополе, голландцы в Смирне. Мало-помалу в течение XVII века и другие европейские державы, одна за другой, получали капитуляции, и в конечном итоге привилегированных наций не осталось.

Капитуляции, даруемые султаном той или иной европейской нации, предусматривают прежде всего право ее представительства как в столице империи, так, при необходимости, и в провинциях. В столице эта функция выполняется послом (резидентом, байли и пр.) соответствующей державы, а в главных портовых городах — ее консулами. Упомянутые лица играют, так сказать, двойную роль: с одной стороны, они представляют своих соотечественников перед турецким правительством и перед местными турецкими властями (во втором случае речь идет, конечно, о консуле), а с другой — выступают делегатами собственного правительства перед своими соотечественниками. В Стамбуле консулов нет (как нет и чисто местных властей: управление столицей — задача правительства), и в силу этого здесь имеет место совмещение дипломатических и консульских служб. Иначе говоря, посол (а вместе с ним и штат посольства) вынужден заниматься, помимо основных своих дипломатических обязанностей, еще и тем, чем занят консул, например, в Александрии. Чем же именно?

Круг его задач смешанного характера весьма широк Он должен делать необходимые представления турецкому правительству всякий раз, как личная или имущественная неприкосновенность кого-либо из его соотечественников будет нарушена или окажется под угрозой. Если выходец из его страны умирает в Стамбуле, посол должен озаботиться тем, чтобы имущество покойного было передано законным наследникам, несмотря на все препятствия, которые в подобных случаях выстраиваются османскими чиновниками. Посол должен следить за тем, чтобы поле экономической деятельности коммерсантов его «нации» (поле, очерчиваемое капитуляциями) не подвергалось с турецкой стороны никаким попыткам произвольного сужения. Посол должен стоять на страже налогового иммунитета, предоставленного подданным его державы. Он должен заявлять великому визирю протест, если кто-либо из них подвергнется давлению с целью вынудить уплатить харадж (налог, возлагаемый на всех подданных Османской империи) или джизье (налог на немусульман).

Если в квартале, где проживают иностранцы, происходит убийство — они не должны подвергаться допросу и не должны вызываться или насильственным образом доставляться к кади. Всё же привлекаемые к судебной ответственности, они должны предстать перед судом только в присутствии официального представителя своей «нации». Они, иностранцы, вольны отправлять все обряды и предписания своей религии. Католические епископы, священники и монахи не должны испытывать каких-либо утеснений в своей религиозной деятельности — лишь бы они не переходили границы предоставленных им прав.

Таковы вкратце основные пункты капитуляций. И они, в общем и целом, выполняются (по крайней мере, в Стамбуле), за исключением периодов внешних и внутренних кризисов. Так, в 1635 году переводчик французского посольства Маршевиль, слишком решительно протестовавший перед турецкими властями против захвата последними одного из французских зданий, был посажен на кол. Венецианский купец был повешен за то, что осмелился разглядывать сады Сераля сквозь подзорную трубу. По тому же обвинению в тюрьму были брошены английские и французские коммерсанты. Когда до Стамбула дошла весть о поражении турецкого флота в морском бою с англичанами, английские, французские и венецианские купцы были присуждены к уплате штрафа в 40 тысяч экю, а их магазины подверглись обыску^{296}. В 1681 году, когда произошел спровоцированный адмиралом Дюкесном инцидент на острове Хиос, французы в Стамбуле жили под страхом репрессий со стороны турецкого правительства; даже посол Гийераг боялся быть брошенным в тюрьму, но он смог избежать опасности сам и отвести угрозу, нависшую над его соотечественниками, посредством приема, который никак не может претендовать на оригинальность, — подношения очень дорогих подарков, врученных кому надо и где надо.

Впрочем, нельзя утверждать, что Стамбул был свидетелем многих проявлений ксенофобии. По причине довольно-таки очевидной: контакты между турками и иностранцами были очень ограничены — тем более что в XVI веке очень мало «франков» жило в собственно Стамбуле, а в XVII веке их вообще там уже не было.

Все они обосновываются исключительно в Галате и Пере, куда к 1646 году перебрались и все посольства. Во времена Сулеймана и его непосредственных преемников иностранцы были обязаны одеваться по-турецки — во всяком случае, носить кафтан, скрывающий прочее одеяние. Позднее это правило время от времени возобновлялось, но в XVII веке о нем обе стороны окончательно забыли. Произошло это потому, что европейцы жили обособленно, в своем кругу, и общались исключительно с представителями религиозных меньшинств, преимущественно с греками, с которыми их сближала известная религиозная общность. Евреи служили для них посредниками в коммерческих делах и в отношениях с турецкой администрацией, но в брачный союз они вступали исключительно с гречанками и армянками. Хотя, теоретически рассуждая, дети, рожденные в этих смешанных браках, должны были бы быть подданными султана, но на практике османское правительство никогда не настаивало на этом своем праве, и эти дети числились по национальности отца^{297}. То, что такие браки в самом деле имели место, следует, по крайней мере в отношении французов, из решения торговой палаты Марселя (1658), запрещающего женщинам отправляться в страны Леванта; позднее (1679) та же палата перечисляет лиц, присутствие которых в Леванте нежелательно, причем в этом списке женщины оказываются между бродягами и «темными личностями»^{298}. Следовательно, на Ближний Восток отправляются только холостяки. Если они женятся на гречанках, то необходимо, чтобы их венчал католический священник. Тот же, кто посмеет обратиться к православному попу, рискует немедленно в принудительном порядке быть возвращенным во Францию. Впрочем, имеется еще один законный способ заключить брак, но — брак временный. Для его регистрации иностранец должен обратиться к кади, приведя с собой свою избранницу, и заключить с ней в его присутствии брачный контракт, в котором оговорен срок его действия. Временный брак («mariage à kâbin») пользовался большой популярностью во всех портах Леванта.

 

Основные иностранные «нации» в Стамбуле

 

Пожалуй, самая многочисленная из европейских «наций», первоначально обосновавшихся в Стамбуле, — это венецианцы. Венецианская колония, должно быть, насчитывала в первой половине XVII века многие десятки купцов, некоторые из которых принадлежали, по всей видимости, к семьям, укоренившимся на Востоке два, а то и три столетия назад. Венецианские регламенты менее строги, чем французские, и легко предположить, что торговцы и консульские представители Светлейшей республики живут там со своими женами и детьми. Эта колония, руководимая байли (байлом), включает в себя «официальный» персонал: секретарей, драгоманов^{299} и так называемых «giovani della lingua» («молодых переводчиков»). Под последним термином разумеется вот что: Венеция отправляла в Стамбул либо подбирала в самом Стамбуле в венецианских семьях способных юношей для совершенствования в турецком и арабском языках — с тем чтобы они стали со временем драгоманами в портовых городах Османской империи. Наряду с этим «официальным» имеется еще и «неофициальный» персонал, который состоит из местных венецианских купцов, а также из лиц иных профессий. Торговцы явно занимают в нем ведущее положение, и из них формируется «Совет двенадцати», который помогает байли в управлении колонией и решении всех вопросов, относящихся к торговле. К тому же венецианская колония, похоже, включает в себя несколько еврейских семей, укорененных одновременно и в Венеции, и в Стамбуле. Около 1640 года видное положение занимают такие из них, как Франко, Йезурум и Наон.

Галата и Пера — места проживания всей венецианской колонии. Резиденция байли с 1638 года — «Виноградники Пера», и он, кажется, — один из первых обосновавшихся здесь европейцев. В течение большей части XVI века и первой половины XVII венецианцы жили здесь, не сталкиваясь с особыми трудностями. Их меновая торговля процветала и по своему объему в период 1600–1645 годов превосходила торговлю любой иной европейской колонии. Однако в середине столетия произошел перелом к худшему, вызванный Критской войной (1645–1669), которая длилась без малого четверть века. Следующая война с турками (1684–1699), в которой Венеция приняла участие как один из членов «Священной Лиги», нанесла венецианской торговле еще один мощный удар. Военные действия если и не прервали полностью, то, во всяком случае, сильно затруднили венецианскую морскую торговлю. Венецианцы вынуждены были обратиться к посредничеству османских евреев, французов и англичан — к выгоде своих конкурентов и к своим убыткам. К тому же у турецкого правительства было достаточно поводов, чтобы показать свою злопамятность по отношению к гражданам Венецианской республики, всячески затрудняя их торговлю. Так, венецианцы оказались последними в числе «наций», добивавшихся, одна за другой, снижения ввозных таможенных пошлин с 5 до 3 процентов от стоимости импортируемых товаров, что, конечно, не способствовало процветанию их торговли и вызвало поток жалоб от венецианских резидентов в Стамбуле в адрес правительства.

Французы в XVI веке с блеском вышли на турецкую политическую сцену и вполне удовлетворительно показали себя и на арене экономической. Здесь требуется одно уточнение. К началу XVII века объем французской торговли с Османской империей был отнюдь не мал, но французы торговали по большей части в портах и городах Сирии — Алеппо, Триполи, Дамаске и т. д. Между тем их колония в Стамбуле оставалась малочисленной, а позиции — слабыми; и это главным образом по причине мощной венецианской конкуренции. В годы правления Генриха IV делается энергичная попытка укрепить французское присутствие именно в Константинополе, и она приносит свои плоды. Этот напор продолжается около двадцати лет, но позднее постепенно сходит на нет из-за внутренних политических трудностей в самой Франции, а с другой стороны, из-за некомпетентности или неспособности некоторых французских послов при Османском дворе. Как бы то ни было, происходит ослабление французского политического и экономического влияния, что идет на пользу англичанам и голландцам. Наиболее значительный факт эпохи — это умелая поддержка католических миссий в Османской империи со стороны французского посла Филиппа Арле (Harlay), графа де Сези, который помог капуцинам обосноваться в Стамбуле, ряде других городов и на некоторых островах Архипелага. Годы пребывания в должности французского посла Жана де ла Ай (de la Науе) — 1636–1660 — совпали с периодом самого глубокого охлаждения франко-турецких отношений, связанного с поддержкой Францией Венеции, которая вела тогда войну с Османской империей из-за Крита. Отношения были так плохи, что однажды произошло событие совершенно невообразимое: сын посла, направленный в Адрианополь для встречи с великим визирем, был там схвачен и избит палкой! Напряженность сохраняется в течение всей Критской войны, и только после назначения послом Нуантеля (1670) появляются первые признаки улучшения. Впрочем, новый посол и великий визирь Ахмет-паша Кёпрюлю при первой своей встрече должны были решить сложную задачу протокольного характера: великий визирь предложил послу, представляющему в своем лице особу христианнейшего короля, сесть на простой табурет, который к тому же поставлен ниже его, то есть всего лишь визирского, кресла! Вопрос дипломатического этикета все же нашел удовлетворительное для обеих сторон разрешение, после чего довольно быстро наладились и отношения между двумя державами. Отношения эти оставались почти безоблачными вплоть до инцидента на Хиосе, в городе, который был подвергнут бомбардировке французской эскадрой под командованием адмирала Дюкесна. Тогда французский посол Гийераг едва не попал в турецкую тюрьму. После того, как инцидент был исчерпан, франко-турецкие отношения развиваются по восходящей линии. И эта тенденция, в частности, хорошо прослеживается по росту французской торговой колонии в Стамбуле. В 1636 году в столице было всего два дома, принадлежащих французским купцам. В 1640 году — столько же, в 1667 году — четыре, но эта дата становится отправной точкой роста численности французских торговцев, обосновавшихся в городе. В 1670 году имелось 24 торговца (резидента), каждый из которых был главой семьи; всего же французов, считая жен, детей и слуг, было тогда в Стамбуле около сотни. А в сопоставимый по длительности период 1685–1719 годов в столице осело 175 купцов!

Что собой представляют французские купцы? Один архивный документ, относящийся к 1670 году^{300}, дает некоторые разъяснения. Итак, в этом году имеется четыре торговых дома: первый из них принадлежит Жаку, Жозефу и Жану Фабр из Марселя и объединяет пять семейств, проживающих в Стамбуле не менее 15 лет; второй — Бартелеми и Жюлио Греаск из Марселя и объединяет четырех коммерсантов, живущих в городе 16 лет; третий — Жану-Батисту Дюлар и Клоду Мариотти из Марселя, которые вместе со своим конторским служащим Клодом Совером поселились здесь три года назад; и, наконец, четвертый принадлежит Роболи (из Марселя) и его помощнику Колле, оба в Стамбуле прожили 30 лет. Помимо коммерсантов, колония включает в себя трех хирургов (Пьера Жантиля, Шателлеро, Роллана, парижан, и Пьера Шобера из Прованса), владельца аптеки Лаваля (из Марселя), трех портных (Эрмитт из Лиона, Мутон из Прованса и Антуан, происхождение которого не указывается), одного изготовителя рессор для карет и колясок (Фабра из Марселя) и, наконец, двух человек без определенного рода занятий (Мишеля Тофферо из Анжера и Жана Буше из Лиона, приходящегося тестем хирургу Пьеру Жантилю). Большинство женаты на гречанках и, как уточняет документ, «прибыли сюда, чтобы заработать себе на жизнь, не имея такой возможности в своей стране; поскольку они женились здесь, будет весьма затруднительно заставить их вернуться в свою страну, так как их жены могут и не пожелать уехать с ними». Стоит добавить, что документ упоминает лиц, находящихся под покровительством Франции. Это — «часовщики, граверы, женатые и неженатые, в большинстве своем прибывшие из города Женева и поселившиеся здесь; все они находятся под покровительством господина посла Франции». Общее их число 34 человека: 11 женатых и 23 холостяка. «Все они протестанты, за исключением трех католиков».

Англичане с конца XVI века прибывают в довольно большом количестве; около 1640 года в Стамбуле — 24 или 25 торговых домов, принадлежащих английским купцам, что делает англичан «самой большой и многочисленной нацией из тех, которые в целях торговли находятся ныне в пределах Турецкой империи»^{301}. Английская революция на некоторое время ставит под вопрос процветание английской колонии, которая становится полем разногласий — впрочем, вовсе не политического характера. Ссоры вспыхивают между послом и купцами, с одной стороны, и Левантийской компанией — с другой. Самое удивительное — в том, что враждующие партии выносят разрешение конфликта на суд великого визиря и каждая из них, чтобы склонить его в свою сторону, использует аргументацию чисто финансового свойства. Компания оказывается сильнее — и выигрывает: посол отозван^{302}. В дальнейшем число английских торговцев остается почти неизменным и колеблется около 25. Когда в 1691 году британский посол сэр Вильям Хасси (Hussey) прибывает в Стамбул, на торжественную встречу с ним являются 50 его соотечественников; это число, очевидно, охватывает не только купцов, но и капитанов (шкиперов) английских судов, бросивших якорь в водах Золотого Рога, а также, что вполне вероятно, и английских торговцев, приехавших в столицу из других мест специально по этому случаю^{303}. Эти английские негоцианты представляют Левантийскую компанию и имеют от нее аккредитацию; сам посол получает жалованье от компании. Компания осуществляет жесткий контроль не только над деятельностью своих агентов, но и над их частной жизнью, что у них подчас вызывает сильное недовольство. Как и французы, англичане часто берут себе в жены гречанок, но компания в 1677 году запрещает смешанные браки, и этот запрет действует в течение некоторого времени^{304}.

Поселившиеся в столице англичане в большинстве своем торговцы, но не все. Так, около 1700 года в Стамбуле практиковали два английских хирурга, Джейпер и Джон Первин. Можно полагать, что среди англичан были и другие лица, не принадлежавшие к купеческому сословию.

Что касается голландцев, очень активных, вообще говоря, в Османской империи, то как раз в столице они представлены слабо: в 1669 году здесь зарегистрирован всего лишь один дом голландского купца. Их торговые суда посещают Стамбул довольно часто, но голландские купцы предпочитают вести свои дела через посредников, греков или армян; иногда свои рейсы они совершают по заказу венецианцев. Голландцы пользуются в Стамбуле репутацией честных, порядочных коммерсантов, продающих товар лишь превосходного качества. Эта репутация открыла им широкие возможности для сбыта огромных партий сукна, затем для выгодной торговли монетой, так как это они ввозят в страны Востока знаменитые арслани (экю с изображением льва), которые пользуются огромным спросом у османов. Турки эту золотую монету предпочитают собственным пиастрам, хотя с середины XVII века происходит неоднократная порча арслани, что приносит немалую выгоду его продавцам.

Нужно упомянуть и о генуэзцах. Они окончательно распрощались со своим былым верховенством в Галате. Их позиции настолько ослабли, а их самих осталось