Мировоззрение и культура хеттов

 

Хеттская мифология

 

Культура хеттов представляла собой синтез всевозможных индоевропейских (хеттских и лувийских), хаттских, хурритских и месопотамских элементов. Верховным богом, покровителем государственности считался по индоевропейской традиции бог грозы, отождествлявшийся с богами‑громовниками многих традиций – от индоевропейского Пэрвы до хурритского Тессоба (с которым в конце концов и слился). Не меньше почиталась Солнечная Богиня Города Аринна, по происхождению хаттская, ее считали супругой бога грозы. Популярны были боги и богини плодородия, к числу которых относился и хаттский Телепину – умирающее и воскресающее божество, связанное со сменой времен года. Исключительным влиянием пользовалась хурритская богиня любви, разрушения и войны Сауска, отождествленная с месопотамской Иштар; вполне возможно, что именно благодаря ее культу хетты превратились в греческих воспоминаниях в полусказочных малоазиатских амазонок. Незначительный хеттский бог ворот Апуллуна стал, по‑видимому, прообразом греческого Аполлона.

В результате постепенной систематизации культов в XV в. до н. э. был создан единый общегосударственный пантеон, состоявший преимущественно из хурритских богов. Его представляют скальные рельефы Язылыкая близ Хаттусы (XIII в. до н. э., время Тудхалии IV), изображающие две встречные процессии мужских и женских божеств, стоящих на зверях и птицах; по‑видимому, они участвуют в обряде священного брака возглавляющих их бога и богини.

Наиболее яркий и значительный памятник хеттской мифологии – цикл преданий о борьбе богов за престол верховного божества. Он является плодом сложного взаимодействия хурритской и хеттской культур. Изначально верховными богами хурритов были бог неба, высший по рангу, но почти безвластный, и бог, реально управляющий космосом (это место занимал то бог солнца, то бог производительной силы Кумарве); они управляли миром вдвоем, подобно сакральному и военному вождям. Под влиянием хеттов, у которых верховным богом был бог грома, хурриты стали почитать в качестве реального космоустроителя своего бога грома Тессоба. Сами хурриты осмыслили случившийся у них перенос представления о главном правителе богов с Кумарве на Тессоба как отражение реального переворота на небе, где Тессоб сверг Кумарве с престола богов. Тогда, задним числом, и отношения бога неба и Кумарве были переосмыслены по тому же образцу, как результат более раннего переворота Кумарве против бога неба. В свою очередь, тот, как стало считаться, узурпировал трон у древнейшего субарейского божества Алалу (обратим внимание на «банановое» имя).

 

Бог грозы. Рельеф

 

Эта схема была усвоена хеттами и составила основной сюжет новохеттской мифологии, известный по нескольким разрозненным композициям (так что восстановление связной последовательности событий, изложенной ниже, оказывается гипотетичным). Согласно ему, когда Кумарве занял престол, изгнав своего предшественника на небеса (отчего тот и стал богом неба), он в поединке откусил богу неба мужскую силу и оттого забеременел своим будущим соперником, богом грома Тессобом. Бог подземных вод Эа (само имя этого бога хетты и хурриты заимствовали у месопотамцев) помог Тессобу родиться из тела Кумарве так, чтобы тот не убил новорожденного. Для этого Эа, угощая Кумарве обедом, подсунул ему в еду волшебный камень Кункунуцци; попав Кумарве в рот, тот пробил его череп, и в образовавшееся отверстие выскользнул наружу бог грома, а камень в благодарность был сам сделан богом.

Эа некоторое время пытался поддерживать мир между Кумарве и Тессобом, однако Кумарве все‑таки напал на Тессоба. Эа в итоге перешел на его сторону (Эа вообще выступает здесь распорядителем престола богов в периоды затянувшегося соперничества, если одним ударом судьба этого престола не решалась), и ополчение богов, вдохновляемое ими (в нем участвовал почему‑то и божественный камень Кункунуцци), разгромило Тессоба. Но и Кумарве не удержал престола: вместе с Эа он предпочел поставить в новые номинальные цари богов некоего совершенно мирного и безвластного бога‑защитника (в правление которого даже волки не были опасны овцам, желая направлять его действия).

Оказавшиеся в полной безопасности люди перестали приносить жертвы богам, а бог‑защитник стал строптив и не собирался подчиняться советам Эа. В результате Эа порвал с Кумарве и передал престол Тессобу, который, наконец, низверг бога‑защитника. Кумарве бежал к Холодному озеру и там у него от божественной Скалы родился мститель Тессобу – чудовищный Улликумме, к плоти которого Кумарве потом примешал еще и камень Кункунуцци (уже помогавший ему недавно в борьбе с Тессобом). Этот камень стал телом чудовища Улликумме и одновременно каким‑то образом закрывал ему глаза.

Кумарве прикрепил своего сына к плечу гиганта Упеллури, держащего свод мира. Улликумме‑камень стремительно вырос и закрыл своей тенью царство богов, нависая над столицей Тессоба. Тессоб бросил против него ополчение богов, но то потерпело полное поражение. В отчаянии Тессоб обратился за помощью к Эа, и тот подсказал способ борьбы со слепым чудовищем: незаметно отпилить его от Упеллури! После этого вторая атака Тессоба на Улликумме увенчалась успехом.

Не успокоившись на этом, Кумарве попытался вступить в союз против Тессоба с Океаном – божеством водного хаоса. Порождение океанских вод, змееподобное чудовище Хедамму, способное проглотить все живое на земле, угрожало теперь царству богов, но Сауска‑Иштар зачаровала его своей красотой. После этого Тессоб осилил Океан (на стороне которого против Тессоба опять выступали горы – обычные союзники Кумарве) каким‑то магическим оружием. На этом войны богов кончились – все, включая Кумарве, подчинились Тессобу.

Эта запутанная и сложная история, много раз пересказанная, попала к грекам и была ими воспринята. Греческая мифология, как известно из «Теогонии» Гесиода, также выделяла три поколения богов, свергающих друг друга в борьбе за небеса, причем первый из них – бог неба Уран, а последний – бог‑громовник Зевс.

 

Хеттская литература и этика

 

Среди сохранившихся произведений хеттской литературы весьма интересны назидательные рассказы, а также подробные царские анналы и автобиографии, составлявшиеся, вероятно, писцами, но несущие на себе явный отпечаток личности заказчика‑царя. Интересно, что хеттская литература практически не занимается человеком самим по себе, его внутренним миром. Отдельный человек интересует ее почти исключительно как субъект межчеловеческих коммуникаций, своего рода мельчайшая суверенная держава, определенным образом выстраивающая свои взаимоотношения с другими такими же «державами». Здесь хеттов занимает прежде всего направленный поступок, т. е. добро и зло, которое один человек может сознательно причинить другому, и проблема ответа, воздаяния за них со стороны этого другого. От того, какое место занимает человек в этом так сказать «взаимообмене» добра и зла, и зависят его восприятие и оценка.

Эта тема поднимается в самых различных текстах хеттов – от назидательных рассказов и авантюрных повестей до царских анналов и переписки. В совокупности эти тексты исследуют практически все варианты отношений людей в рамках системы «поступок – воздаяние». Особый интерес у хеттов вызывало причинение неспровоцированного зла и ответ на него. Они выработали специфическую этическую концепцию: делом особой доблести, возвышающим человека, считался в этом случае отказ от мести.

Хаттусили I писал о своей мятежной дочери, схваченной и помилованной им: «Пусть она ест и пьет! Вы же ей зла не делайте! Она делала зло. Я же в ответ ей зла не делаю! Но она меня не назвала отцом, и я ее не называю дочерью своей». Царь Телепину заявлял о своих врагах, покушавшихся его убить: «Пусть идут они себе, и да будут они жить, и пусть едят и пьют. Зла же им никакого не причиняет Телепину. И так я постоянно говорю: мне сделали зло, я же тем зла не делаю!» Хаттусили III, свергнув своего племянника Урхитессоба, пощадил его и сделал удельным царьком; даже в ответ на новый акт враждебности Урхитессоба – попытку бежать за границу – Хаттусили ограничился ссылкой.

Если в конце концов обиженный все же предпринимал справедливую расправу над обидчиком, считалось хорошим тоном подчеркивать свое долготерпение, выразившееся в том, что он долго сносил обиды, не желая воздавать злом за зло, но поневоле исчерпал все пределы миролюбия. Хаттусили III пишет об Урхитессобе: «Он мне позавидовал и стал чинить мне зло. …Семь лет я все терпел. Но он всячески стремился меня погубить. И он отнял у меня Хакписсу и Нерик (последние владения Хаттусили. – А. Н.). Тогда я уже больше не стерпел и стал с ним воевать». Эта концепция не имеет ничего общего с более привычным для нас христианским «всепрощением». У хеттов великодушие к поверженному врагу диктовалось не столько состраданием к нему, сколько стремлением превознестись над ним в доблести; из трех корней знакомого нам христианского прощения – обычного человеческого милосердия, смирения и общности с ближним («братством во Христе») хеттское прощение имеет только первый, а два других его корня христианским прямо противоположны: это гордость и индивидуализм. Это хорошо видно из текста об осаде вражеского города:

 

«Царь тогда сказал: “…будьте осмотрительны! Не то [вражеский] город будет полностью разрушен, и произойдет грех и [неоправданное] опустошение. Если же будешь осмотрителен, город не будет разрушен…” Они отвечали царю: “Мы будем внимательны и избежим греха опустошения города”. Тогда царь сказал им: “Если город совсем погибнет, это будет грех, будет преступление!” И тогда они отвечали так: “Восемь раз мы шли на штурм, и теперь город хотя и будет разрушен [в ходе столь ожесточенной осады], но греха мы не совершим [так как ожесточенность сопротивления делает разрушение оправданнымъ”. И царь был доволен их ответами».

(Пер. В. В. Иванова)

 

Итак, великодушие царя диктовалось вовсе не жалостью к жителям города (он доволен тем, что ему удастся истребить их как можно больше без ущерба для своей чести!), а стремлением не осквернить себя самого, свою честь неоправданной жестокостью. Поэтому прощение ни в какой степени не считалось обязательным: оно было доблестью сверх нормы, а нормально достойным ответом на зло была как раз полномасштабная месть (тот же Хаттусили I заявлял: «На вражду я отвечаю враждой!»). Правда, если обидчик успевал сам отдаться в руки обиженного, признать свою вину и просить о милости, прощение считалось почти обязательным. Такого прощения просит – собственно, почти требует, Мурсили II у богов в своей «Молитве во время чумы»:

 

«Этот грех я признал воистину перед богом грозы города Хаттусаса, моим господином, и перед богами, моими господами: это именно так, мы это совершили. Но после того, как я признал грех… да смягчится душа бога грозы, моего господина, и богов, моих господ. <…> Птица возвращается в клетку, и клетка спасает ей жизнь. Или если рабу почему‑либо становится тяжело, он к хозяину своему обращается с мольбой. И хозяин его услышит его и будет к нему благосклонен: то, что было ему тяжело, хозяин делает легким. Или же если раб совершит какой‑либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то тогда что с ним хочет хозяин сделать, то пусть и сделает. Но после того, как он перед хозяином проступок свой признает, душа хозяина его смягчится, и хозяин этого раба не накажет».

(Пер. В. В. Иванова)

 

По смыслу этот пассаж близок русской пословице «Повинную голову меч не сечет». Сам Мурсили II не только просил, но и с охотой давал такого рода прощение капитулирующим врагам, всячески подчеркивая это в своих летописях и договорах.

С этой же концепцией связано типичное для хеттов противопоставление «плохих» и «хороших» людей, причем первые при прочих равных оказываются сильнее: «Если хорошие люди одни не живут, а плохие люди с ними вместе оказываются, то плохие люди начинают нападать на тех, кто понимает добро, и те погибают». Это и понятно: «хорошие» люди, никогда не нападающие первыми, долготерпеливые, соблюдающие обычаи «правой вражды», склонные к прощению врага и считающие такое прощение почти обязательным в случае признания им своей вины (пусть даже вынужденного), окажутся в неизбежном и систематическом проигрыше перед «плохими» людьми, никакими правилами себя не сковывающими.

Компенсировать открывающуюся «разность потенциалов» у хеттов должна была власть бога и царя. Характерно, что именно такую задачу возлагают подданные на Тудхалию IV, упрекая его – как повествует он сам – в следующих выражениях: «Солнце, наш господин! Ты истинный воин! Но по суду ты ничего рассудить не успел. Смотри, из‑за этого плохие люди хороших людей совсем уже прикончили!»

 

Царь и подданные у хеттов

 

Новохеттская держава – типичная абсолютная монархия Ближнего Востока – дает возможность понять, что же на самом деле кроется за расхожим выражением «восточная деспотия». Царь Хатти – абсолютный правитель в том смысле, что его деятельность не могла быть обжалована ни в какой «земной» инстанции, а его компетенция никаких конкретных ограничений со стороны какой‑либо формальной нормы не получала. Однако, в отличие от позднейших теоретиков персидской и эллинистических империй, хетты не считали, что «все, что идет от царя, должно почитаться справедливым». Царь – высший исполнитель нормы, но никоим образом не ее источник. Поэтому хеттский подданный (независимо от ранга) мог не соглашаться с царем, осуждать его решение, предлагать свои поправки или высказывать претензии. Это считалось естественным и не ставило такого подданного в антагонистическое положение по отношению к царю и возглавляемому им режиму, не делало его «отщепенцем».

Подобные эпизоды включаются даже в царские анналы: Мурсили II сообщает, как военачальники отговорили его от похода, затеянного им в неподходящее для военных действий время, к Тудхалии IV подданные обращаются с претензией по поводу его недостаточного внимания к судебным делам – и он исправляет положение, не видя ничего странного в том, что подданные указывают ему, что делать.

В подлинной, хотя бы той же эллинистической, деспотии царь стоит выше любой этической оценки (не он должен пребывать «в страхе перед людскими законами и укорами, а ему подобает стать для людей законом и мерилом справедливого», как передает этот принцип Плутарх). У хеттов, напротив, царей постоянно и нормативно оценивают, и сами они считают нужным оправдывать свои действия перед лицом подданных, доказывая, что те соответствуют принципам обычной морали. Обширное самооправдание узурпатора Хаттусили III было рассчитано именно на условия этической, хотя и не политической подотчетности царя подданным. Характерно, что хеттские цари пространно разъясняли народу те или иные предпринятые ими реформы, рационально оправдывая их интересами всего общества.

Еще более существенное отличие новохеттской державы от восточной деспотии – возможность настоящего антагонистического, мятежного выступления против царя. В настоящей деспотии такое выступление заведомо стоит за пределами любой нормы. Напротив, в Хатти есть четкое представление о «плохих царях», прямое выступление против которых вполне оправданно. Разумеется, речь идет о чрезвычайной ситуации, которая не может быть заранее формально описана и для разрешения которой нет регулярных механизмов. Однако само ее появление вполне предусмотрено, и хеттские цари‑узурпаторы (Телепину и Хаттусили III) официально оправдывают свою узурпацию тем, что свергнутые ими предшественники собирались несправедливо и безвинно их погубить – это считалось достаточным основанием для мятежа, иными словами, речь идет фактически о концепции необходимой самообороны против царя при определенных условиях! Еще ярче сказано в указе Телепину: «Какой царь будет делать зло своим братьям и сестрам, тот отвечает своей царской головой. Тогда созовите совет, пусть он своей головой искупит зло. Тайно же его пусть не убивают!» Этот пример – уникальный; в Новохеттский период подобный закон не действовал и был бы даже немыслим, но сам указ по‑прежнему старательно копировался в царских архивах, иными словами, если не данный конкретный закон, то общий подход к царской власти, выраженный в нем, вполне отвечал новохеттским представлениям.

Итак, мы имеем дело с особой моделью монархии, при которой, с одной стороны, царь наделяется властью, не ограниченной никакими заранее определенными, заранее предусмотренными по формальным признакам нормами, но тот факт, что сами эти нормы есть, признается всеми (их только нельзя формально и заранее определить). При этом царская власть считается вторичной, функциональной, оправданной тем, что она необходима самим людям, образующим управляемую им страну.

Норма общежития, носителем которой является все общество, рассматривается как стоящая над царем. Он подлежит сознательной оценке подданных относительно этой нормы и может оказаться преступным. В этом случае оправданы действия против него (обличение, низвержение). Царь и сам признает высший авторитет этой нормы, он стремится доказать обществу, что остается ей верен, и оправдать свои действия перед подданными.

Для подобной власти есть точная и последовательная аналогия: это власть главнокомандующего на войне (он также наделен неограниченными полномочиями, но и он, и его подчиненные твердо знают, что сделано это исключительно ради самих подчиненных и их дела – не армия для командующего, а он для армии), но это никоим образом не власть «деспота». Именно такая модель монархии действовала в древности почти на всем Ближнем Востоке.

 

Глава 16