О добродетели вы не судите мудростью массы, -

Так говорил коринфянам однажды Эзоп [61].

Что толку в криках и плаче Ксантиппы с ребенком на руках, они только мешают беседовать и исследовать жизнь. Логично было бы предположить, что последние минуты своей жизни Сократ проведет с женой и ребенком, может быть даже не столько с женой, сколько с ребенком. Так все поступают, ибо ребенок - это самое дорогое для человека, ради его будущего он и живет.

Все, но только не Сократ. В последние часы своей жизни он буквально выгоняет Ксантиппу с ребенком из тюрьмы[62] и поручает сделать это своему другу, а оставшееся до казни время посвящает не философствованию, не размышлениям по существу, а стихосложению, творению мифов, т.е. жизни.

Для него сейчас реальная жизнь не жена с ребенком, поэтому он и выпроводил их в свой последний день, и не процесс подготовки к смерти, об этом он думает меньше всего. Его больше интересует другая реальная жизнь, представленная во всем своем богатстве и истинности - это творение мифов в форме стихов на основе басен Эзопа. При этом бога он только почтил, сочинив в его честь гимн. Он, правда, того стоит, поскольку дал отсрочку казни и позволил Сократу по новому оценить жизнь.

Интересно, что здесь Сократ по существу отказывается от философии как формы рассуждения. И не потому, что философия разочаровала его, нет, просто в момент смерти для него стала важна именно жизнь, но как философ он еще хочет увидеть в ней и мудрость. Он хочет жить, он хочет продлить свою жизнь, он хочет прожить еще одну жизнь на этот раз в стихах. И тем самым остаться в памяти людей.

Именно поэтому в последние часы своей жизни Сократ занялся стихами, и именно поэтому так внимательно отнеслись ученики к его стихам.

 

Так все и объясни Эвену, Кебет, а еще скажи ему от меня «прощай» и прибавь, чтобы как можно скорее сле­довал за мною, если он человек здравомыслящий. Я-то, видимо, сегодня отхожу — так велят афиняне.

 

Так все и объясни и не только Эвену, но и всем, кто знал Сократа. Объясни, что Сократ хотел жить и поэтому занялся стихами, а не для того, чтобы соперничать с ним в искусстве. И Сократ явно это выразил, сказав в форме невольного сомнения, что, видимо, он сегодня умрет. Но затем добавил: «Так велят афиняне», т.е. все жители Афин. И Сократ говорит Эвену прощай.[63]

Затем продолжил, сказав, чтобы Эвен как можно скорее следовал за ним, если он человек здравомыслящий. Но только не надо интерпретировать слова Сократа таким образом, что Эвен должен как можно быстрее умереть. Ведь Сократ противник насильственной смерти, даже над самим собой. Тогда о чем идет речь?

 

Тут вмешался Симмий:

— Вот уж наставление никак не для Эвена, Сократ. Мне много раз приходилось с ним встречаться, и, на­сколько я знаю этого человека, ни за что он не послу­шается твоего совета по доброй воле.

 

Слова Сократа могут звучат очень странно и могут быть истолкованы как призыв к Эвену умереть. Поэтому Симмий и воскликнул: уж не предлагаешь ли ты Эвену умереть насильственной смертью? Никто никогда не может и даже не имеет права призывать кого-либо и ради какой-либо цели, даже весьма благородной и оправданной, покинуть мир добровольно. Этот призыв можно квалифицировать как скрытое насилие, подталкивание к смерти, к самоубийству. Большего греха гражданского и божественного не бывает. Поэтому и звучит в вопросе Симмия удивление и даже негодование.

Но речь не идет о том, что Эвен должен по доброй воле умереть насильственной смертью. Речь идет совершенно о другом, об ином понимании термина «следование» за Сократом.

 

— Почему же? Разве Эвен не философ?

— По-моему, философ, — отвечал Симмий.

— Тогда он согласится со мною — и он, и всякий другой, кто относится к философии так, как она того требует и заслуживает. Правда, руки на себя он, вероятно, не наложит: это считается недозволенным.

С этими словами Сократ спустил ноги на пол и так сидел уже до конца беседы.

 

От Эвена как человека Сократ переходит к Эвену как философу. А это уже иная интерпретация человека, его жизни. Сократ удивляется, почувствовав, что его неправильно начинают понимать. Поэтому он и спрашивает, разве Эвен не философ, а если да, то он согласиться со мной, т.е. поймет о чем идет речь.

Сократ лишний раз подтверждает, что речь не идет о насильственной смерти над самим собой - это не дозволено, хотя иногда и совершается, поэтому Сократ и употребил слово вероятно. Но речь не идет ни о смерти вообще, ни о Эвене, ни о дозволенном или о недозволенном, и даже ни о тех учениках Сократа, которые его окружают и требуют от него истины, наивно интерпретируя его высказывания. (Или это так специально построил диалог Платон).

 

Кебет спросил его:

— Как это ты говоришь, Сократ: налагать на себя руки не дозволено, и все-таки философ соглашается отправиться следом за умирающим?

 

Лейтмотивом все настойчивее здесь звучит слово не дозволено. Правда, пока речь идет о том, что не дозволено налагать на себя руки. Необходимо обратить внимание на трансформацию мысли Сократа. Сначала он говорит, что Эвен должен следовать за ним, и в свете предстоящей смерти Сократа все понимают его слова так, что Эвен должен поступить так же, т.е. умереть. А поскольку иной формы смерти вроде бы не предвидится, в том числе насильственной смерти со стороны кого-либо, то все восприняли это так, что он должен сам на себя наложить руки.

Но затем Сократ перевел диалог в сферу философских рассуждений и, более того, подчеркнул, что речь не идет и не может идти о насильственной смерти со стороны самого Эвена. Но далее Сократ говорит вообще о недопустимости насильственной смерти и тем самыми приводит слушающих к мысли, что его смерть, как насильственная со стороны других является незаконной, недозволенной, противоестественной и пр. Причем независимо от кого исходит смерть, даже от афинян.

 

— Ну и что же, Кебет? Неужели вы — ты и Сим­мий—не слышали обо всем этом от Филолая?

— Нет. По крайней мере, ничего ясного, Сократ.

 

Здесь Сократ, по всей видимости, не решается высказать эту мысль исключительно от себя и пытается сослаться на мнение какого-то Филолая, не исключено, весьма уважаемого и сведущего человека, может быть даже философа, заручиться его негласной поддержкой и тем самым придать весомость своим аргументам. При этом ни Симмий, ни Кебет даже не догадываются о чем идет речь и каким «хитрым» образом Сократ подведет их к нужному ему выводу и им ничего не останется как согласиться с ним. Это и называется «сократовский метод» построения беседы. Его также с большим основанием можно назвать «платоновским методом» построения диалога.

 

— Правда, я и сам говорю с чужих слов, однако же охотно повторю то, что мне случалось слышать. Да, пожалуй, оно и всего уместнее для человека, которому предстоит переселиться в иные края, — размышлять о своем переселении и пересказывать предания о том, что ждет его в конце путешествия. В самом деле, как еще скоротать время до заката?

 

Сократ усиливает давление и ссылается на мнение не только Филолая, но и еще кого-то, и, как следует из текста, даже не одного, а нескольких человек («я сам говорю с чужих слов»). Он не хочет высказать крамольную мысль от себя и опять говорит, что повторяет ее (и при этом охотно повторяет, поскольку эта мысль ему очень нравится, потому и нравится, что она его собственная), что ему случалось слышать ее от других.

Далее Сократ слегка лукавит и уводит слушателей в сторону от своей основной мысли. Он говорит, что все, что я скажу, вы слышите от человека, которому предстоит переселиться в иные края, а, значит, в силу исключительности ситуации, не обязательно должно быть принято. Понятно, человек рассуждает о жизни и смерти перед своей смертью и поэтому простительно, если он скажет нечто такое, что будет расходиться с известным мнением. Это так естественно и так понятно: перед смертью человек размышляет о своем «переселении» и пересказывает предания о том, что ждет его в конце путешествия. Это просто болтовня, ну как еще скоротать время до казни, как будто речь идет о коротании времени до ужина.

Сократ готовит слушателей не только с точки зрения аргументации своих доводов, но и чувственно, эмоционально, настраивает их на благоприятное восприятие своих мыслей.

 

— Так почему же все-таки, Сократ, считается, что убить самого себя непозволительно? Сказать по правде, я уже слышал и от Филолая, когда он жил у нас, — я возвращаюсь к твоему вопросу, — и от других, что этого делать нельзя. Но ничего ясного я никогда ни от кого не слыхал.

 

И что так Кебет допытывается от Сократа, что убить самого себя не позволительно? Настолько ясно и понятно это общепризнанное положение, что на него можно только сослаться и больше не упоминать, как это неоднократно и делал Сократ и с менее обоснованными аргументами, просто ссылаясь на общественное мнение. Кебет и сам согласился с Сократом, что это слова Филолая и не только его.

Но когда Кебет говорит, что ничего ясного ни от кого не слышал по этому вопросу, хотя вроде бы и так все ясно, он тем самым открывает возможность для Сократа исследовать эту вроде бы известную тему и самое главное высказать свою точку зрения, которая находится за пределами общепризнанной позиции.

Сократ, постоянно обращаясь к мысли, что нельзя добровольно наложить на себя руки, тем самым усиливает атмосферу, даже нагнетает ее, чтобы слышащие поняли, наконец, что за вроде бы понятными вещами кроется неизвестное, непонятное и новое.

 

— Не надо падать духом, — сказал Сократ, — воз­можно, ты еще услышишь. Но пожалуй, ты будешь изумлен, что среди всего прочего лишь это одно так просто и не терпит никаких исключений, как бывает во всех остальных случаях.

Еще раз подтвердив, что все понятно и просто, Сократ приступает к изложению своей основной мысли и начинает издалека. Да, конечно, налагать на себя руки и добровольно уходить из жизни предосудительно и не подлежит обсуждению. Но оказывается из этого простого и понятного суждения имеются исключения, да еще какие. Именно эти исключения и становятся предметом дальнейшего рассуждения Сократа.

 

Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них — о тех, кому лучше умереть, — ты будешь озадачен, почему считается нечестивым, если такие люди сами окажут себе благодеяние, почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.

Кебет слегка улыбнулся и отвечал:

— Зевс свидетель — верно!

Эти слова он произнес на своем наречии.

 

Почему-то стало бесспорным, хотя такого ранее не было в рассуждениях Сократа, что есть люди, которым лучше умереть, чем жить. Очень спорный момент, и никто не решится так категорично заявить, ибо общественное мнение ни тогда, в далекой древности, когда жил Сократ, ни сейчас не выработало на этот счет однозначного мнения.

Наверное, и в самом деле имеются люди, которым лучше умереть, согласно представлениям своего времени и сложившимся правилам. Общество определяет на этот счет соответствующие нормы и формы поведения. В частности, суд как некий общественный и легитимный орган, призванный защищать общество и граждан от опасности, исходящей от отдельных групп или граждан данного общества. Наделенный правами суд и приговаривает к смерти тех людей, которые, по его мнению, жить не должны. Но аспект этот очень узок и ограничивается совершенным антиобщественным деянием [64].

В беседе Сократа со слушателями речь идет о таких людях, которые сами решают, что им лучше не жить, и сами себе оказывают в этом «благодеяние».

В рассуждении Сократа имеется несколько интересных нюансов, которые сразу и не заметишь. Во-первых, речь идет о тех людях, которым бесспорно лучше умереть, но не по личным причинам, а исходя из интересов общества. Если бы речь шла только о причинах, которые касаются лично человека, то вряд ли Сократ стал бы о них говорить как об общественно признанном явлении. Мое личное потому таковым и является, что оно никого не касается. Но когда речь идет об интересах общества, то появление людей, которым не стоит жить, приобретает уже общественное звучание. И если бы такие люди сами ушли из жизни, то это было бы вполне благочестивым.

Известно, что в Спарте таких людей сбрасывали в пропасть, что общество в трудные периоды жизни избавлялось насильственно от немощных, стариков, инвалидов, умерщвляло нежизнеспособных новорожденных и пр. Мы также хорошо помним, что общество отдавало власть сильным и, даже если они нарушали действующий закон[65], предоставляло им право решать вопросы жизни и смерти.

Смысл рассуждения Сократа заключается в том, что решение о своей нужности и ненужности, а соответственно и об уходе из жизни, должен принимать сам человек и никто другой. Не имеет права решать этот вопрос даже общество.

Посмотрим внимательно на слова, которые употребляет Сократ. Он говорит: «Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть». Слово лучше по своему содержанию не предполагает обязательно умереть. Сократ мог бы сказать, что бесспорно есть люди, которые должны умереть. Но он употребляет слово лучше, которое означает, что они в принципе могут и жить, хотя лучше бы, чтобы они умерли. Сократ дважды употребил это слово, видимо, оно играет здесь ключевую роль.

Насколько категорично бесспорно и насколько мягко лучше. Соглашаясь бесспорно, что такие люди существуют, Сократ размышляет над их судьбой, а по сути о необходимости и неизбежности их смерти. Хотя чего бы здесь рассуждать: если бесспорно такие люди имеются, то они должны умереть. Но это рассуждения негибкого ума и не того человека, который находится на краю жизни.

Сократа также спросили в неявной форме в суде: «Ты согласен, что есть люди, которым лучше умереть» (независимо по личным ли причинам или по решению общества)? И он ответил на это положительно, ибо другого ответа общество не приемлет. Если Сократ является членом общества, а таковым он себя признал, когда пришел в суд, то должен принять те правила, по которым данное общество существует.

И суд от имени общества говорит ему, что ты как раз тот человек, который не должен жить. Это первая часть рассуждения, вторая не столь однозначна, но суд выбирает - должен умереть. Значит, делает заключение суд, Сократ, ты должен умереть. Но понятия «не должен жить» и «должен умереть» не равно порядковые и не всегда соответствуют принципу следования. «Не должен жить», еще не означает «должен умереть», но «должен умереть» в обязательном порядке предполагает смерть.

Решения «не должен жить» или «лучше умереть», или «должен умереть» осуществляются в рамках жизни, а значит далеко не бесспорны, более того, они всегда спорны. В отличие от факта смерти, который всегда бесспорен. И когда общество, суд или сам человек приводят в исполнение смертный приговор, тогда человек фактически переходит в иную область бытия, где он уже не имеет права принимать решения, поскольку не принадлежит этому бытию.

Сократ задает вопрос, а насколько правомерно суждение, что человек, который не должен жить, обязательно должен умереть? Да, такие люди и в самом деле существуют и это бесспорно, но это совсем не значит, что они должны умереть. Ведь есть же другое не менее, а может и более приемлемое решение: они должны умереть, но могут жить. Вот что стоит за словом лучше.

Кстати говоря, отмена казни в ряде европейских стран как раз и реализует альтернативный принцип «не должен жить». Человека изолируют: не должен жить…в обществе. Именно такая альтернатива в первую очередь имеется в виду при реализации суждения «не должен жить». Приняв подобное решение, суд не переходит в иную область, по ту сторону жизни, где он уже не властен.

Теперь проведем анализ других слов Сократа. «Ты будешь озадачен, почему считается нечестивым, если такие люди сами окажут себе благодеяние». Хитрый все-таки этот Сократ. По сути, он выстроил логическое противоречие и тем самым озадачил собеседника. И в самом деле, накладывать на себя руки, бесспорно, не принимается и осуждается обществом. Этому есть много веских и чисто рациональных доводов. Человек - часть общества, он должен выполнить свою задачу в обществе. Поскольку он общественное существо его решение не может быть индивидуальным, личным, соответственно и его смерть также должна быть общественным решением. Если общество не принимает такого решения, то он должен жить. Поэтому общество и осуждает, причем категорично, самовольное решение об уходе из жизни.

Но в то же время существуют люди, которым вроде бы и не зачем жить, и в силу этого они должны добровольно умереть. Но если осуждать такую смерть, то они не должны умереть, а если все-таки должны умереть, тогда общество не имеет права их осуждать. Критериев кто и в каких обстоятельствах должен умереть не имеется, и ответ на данный вопрос всегда остается на уровне декларации. Поскольку решения о допустимости бесспорного личного добровольно ухода из жизни также нет, то оказывается, что это противоречие неразрешимо, по крайней мере объективно. Каждый раз решение принимается спонтанно, исходя из каких-то не очень объективных критериев. Последний вывод очень важен в логике рассуждения, точнее, интерпретации логики рассуждения Сократа.

Слова благодеяние и облагодетельствует звучат как-то саркастически. Благодеяние не связывается, как правило, со смертью, за исключением отдельных случаев. А слово облагодетельствует вообще имеет противоположный благодеянию смысл.

Если человек все-таки принял решение, что ему лучше не жить, и тем не менее по каким-то причинам не решился оказать себе соответствующее «благодеяние», то совсем не значит, что в этом ему должен помочь кто-то другой. И он не должен ждать, что ему в этом кто-то поможет, такого просто не может быть. Тем не менее, Сократ говорит об этом и говорит потому, что имеются люди, которые готовы помочь.

Какая получается интересная логика рассуждения и к каким выводам невольно она приводит, если вычленить некоторые особые свойства используемых понятий.

Безусловно, в обществе имеются люди, которым лучше не жить. Но общество осуждает тех, кто сам добровольно уходит из жизни за исключением особых случаев. За них это решение принимает общество и приводит его в исполнение. Но именно общество и не имеет права этого делать, поскольку бесспорность одного и не бесспорность второго (они должны умереть) не позволяют однозначно привести решение в исполнение. В крайнем случае общество может принять решение о том, что данному человеку лучше не жить, официально, так сказать, уведомив его, что он не нужен обществу, что общество его отвергает и пр. Но общество не имеет права принять решение о том, что он должен умереть.

Теперь используем эту логику рассуждения применительно к Сократу. Вполне возможно, что Сократу лучше не жить. Это решение может принять он сам или же общество (мы не касаемся сейчас причин такого решения). Однако это совсем не значит, что его должны казнить, хотя такое решение все-таки принимается. Но принимается оно не обществом, а кем-то другим, который и решил облагодетельствовать Сократа. Это решение по сути не объективно и по большом счету не законно[66].

Сократ подводит слушателей к мысли, что решение о казни является по сути не законным. По крайней мере он его не принимает и не считает для себя благодеянием.

 

— Конечно, это может показаться бессмыслен­ным, — продолжал Сократ, — но, на мой взгляд, свой смысл здесь есть. Сокровенное учение гласит, что мы, люди, находимся как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать, — величественное, на мой взгляд, учение и очень глубо­кое. И вот что еще, Кебет, хорошо сказано, по-моему: о нас пекутся и заботятся боги, и потому мы, люди, — часть божественного достояния. Согласен ты с этим или нет?

— Согласен, — отвечал Кебет.

 

Во второй части данного рассуждения Сократ высказал эту мысль более четко. Действительно, все, что сказал Сократ выше в данном рассуждении, может казаться и кажется бессмысленным. И Сократ довольно определенно заявляет, что в самом деле здесь многое без смысла, но только на первый взгляд.

Сокровенное, да еще учение, гласит, что все в воле божьей. А это уже совсем бесспорно. Человек не должен и думать, чтобы избежать воли божьей, поэтому он не имеет права добровольно уходить из жизни.

Сократ употребляет слово под стражей и, по всей видимости, не случайно. Он и сейчас находится под стражей. Но существует только одна стража – бог, и только под этой стражей находится человек и ни под какой иной стражей он не может находится. Сократ несколько раз повторяет, что это сокровенное учение, величественное и очень глубокое. В самом деле, глубже и величественнее не может быть.

Сократ усиленно берет в помощники бога: «сокровенное учение гласит», «боги берут людей как бы под стражу», «пекутся и заботятся о людях». Сколько сказано высоких слов, сколько ссылок на божественное. Правда, из этого совсем не следует, что люди являются частью божественного достояния. Но так можно сказать, и Сократ говорит об этом прямо, и без какого-либо сомнения – это самый сильный его аргумент. Если люди являются частью божественного достояния (а значит, и сам Сократ как человек принадлежит к божественному достоянию), то фактически они находится под охраной бога и только бога.

Из этого следует простой вывод: только боги могут содержать его под стражей и только боги ему судьи, и никто не имеет права не только лишить его жизни, но даже осудить.

Ссылка на богов и сокровенное учение – не самый сильный аргумент при принятии решения о жизни и смерти для людей, имеющих возможность принимать такие решения. Но он становится сильным тогда, когда надо оправдать уже принятое решение высоким авторитетом в глазах общественности, что, собственно, и сделали те, кто осудил Сократа. Но и Сократ использует ссылку на богов и сокровенное учение только как уловку, чтобы высоким авторитетом оправдать свое решение. Он осознает, что может только высказать данный тезис, что никакого практического значения он уже не имеет. Как философ он все прекрасно понимает, но и ему нужно успокоение и самооправдание, и осуждения своих судей. Так все и всегда поступают, никогда не соглашаются с решением судей и находят тысячи весомых и не очень весомых аргументов в свою защиту.

По существу все правы, ибо никакой суд не может доказать вину даже в случае совершения вроде бы явного преступления. Такова природа интерпретации понятия как мыслительной формы представления действия. Но особенность суда заключается в том, что он всегда обязан принимать решение, чтобы дать возможность развитию событий. И в этом плане суд всегда прав, какое бы решение он ни принял.

Если бы речь шла об обыденном сетовании и поиске вполне понятного и объяснимого, с человеческой точки зрения, своего оправдания, то не надо было бы на эту тему много рассуждать, здесь и так все ясно. Но в данном случае мы имеем дело с написанным произведением, с автором, который сознательно ставил вопросы и выстраивал в явной и неявной форме логику рассуждения, наполненную специальным, даже особым содержанием.

Зачем же все-таки автору понадобился такой слабый аргумент, как ссылка на бога?

Как мы уже говорили, ссылка на непререкаемый авторитет бога – это попытка аргументировать свои действия в глазах общественности. В данном случае она необходима Платону только для того, чтобы было весомее осуждение существовавшей тогда политической ситуации, а соответственно и казни Сократа, а также людей (не суда), которые приняли данное решение. Платон как бы продолжает линию Сократа по осуждению богов и властей (а именно за это и судили Сократа), но только с другого берега, по ту стороны жизни и смерти и даже вне Афин[67]. Ситуация до боли знакомая по нашим недавним временам и сегодняшним событиям. Можно предположить с большой вероятностью, что она не изменится, по крайней мере еще две с половиной тысячи лет.

Сократ продоллжает:

— Но если бы кто-нибудь из тебе принадлежащих убил себя, не справившись предварительно, угодна ли тебе его смерть, ты бы, верно, разгневался и наказал бы его, будь это в твоей власти?

— Непременно! — воскликнул Кебет.

 

Все в этой фразе противоречиво и неубедительно. Для подтверждения своей мысли Сократ взял пример из обыденной жизни: человек (хозяин) – собственник другого человека. Но именно на примере отдельного человека этот аргумент и не срабатывает. Спрашивать у хозяина как уйти от него, избрав в качестве ухода смерть, не имеет ровным счетом никакого смысла. Тем более, когда хозяин уже не имеет возможности его наказать. Но Сократа и не волнует данная аргументация. Он хочет только сказать, что если человек убил себя, то виноват в этом исключительно хозяин.

По сути здесь присутствует более мощный аргумент. Если человек, подвластный богу, убил себя или это сделал другой, что следует из принципа собственности, о чем и говорит Сократ, то, естественно, боги должны разгневаться и покарать или самого человека, или того, кто ему помог уйти из жизни. Правда, не понятно, каким образом они могил бы покарать, но это и не обсуждается, поскольку не имеет никакого значения, и по существу не об этом идет речь.

Сократ, таким образом, перешел от скрытого несогласия со своей смертью к осуждению смерти, более того, осуждению тех людей, которые приняли решение об его смерти.

 

— А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, что­бы человек не лишал себя жизни, пока бог каким-ни­будь образом его к этому не принудит, вроде как, например, сегодня — меня.

 

В этом плане совсем не бессмысленно не лишать себя жизни или, другими словами, вполне нормально, что человек не лишает себя жизни, покуда боги его к этому не принуждают. Но именно боги и не могут это сделать по определению.

Сократ употребляет сильное слово принудили, что совсем не может относиться к богам, ибо они никогда не принуждают, а только принимают решение, обязательное к исполнению, и человек не может его не исполнить. У него не может даже возникнуть мысль о том, что боги его принудили. Это означает не согласиться с решением богов.

Но Сократ здесь и не имеет в виду бога, ведь принудить могут только люди. Принуждение со стороны какого-либо человека или группы людей, или всего общества означает, что поступили против воли и согласия того, кого принудили. Поэтому он имеет полное моральное право не согласиться с их решением. Сократа так же принудили люди и, соответственно, он имеет право не согласиться. Слово принудили и свидетельствует о том, что Сократ не согласился с тем, что его принудили к смерти.

Сократ готов следовать решениям богов как разумных по определению, но не желает следовать неразумным решениям людей. Он готов подчиниться законам общества Афин, но не законам его представителей, даже если они обладают властью. Закон общественный само по себе божественное предопределение. Решение властей в угоду своим частным корыстным притязаниям есть извращение общественного закона. Оно не имеет ценности не только в глазах философа, но и в общем предопределении человека как божественного создания, подчиненного только богам, т.е. высшему разуму и предназначению. Жизнь – это ползанье человека по лабиринту страстей, страха и желаний. Кто благополучно выбирается из этого лабиринта, вступает на путь своего высшего предназначения, которое олицетворяет божественность и разум. Казнить человека по воле другого человека, который принял такое решение, исходя из своих частных и корыстных целей, означает выступить против предназначения, против воли богов и высшего разума. Это есть принципиальное положение Сократа.

 

— Да, это, пожалуй, верно, — сказал Кебет. — Но то, о чем ты сейчас говорил, будто философы с легкостью и с охотою согласились бы умереть, — это как-то странно, Сократ, раз мы только что правильно рассу­дили, признав, что бог печется о нас и что мы — его достояние. Бессмысленно предполагать, чтобы самые разумные из людей не испытывали недовольства, выхо­дя из-под присмотра и покровительства самых лучших покровителей — богов. Едва ли они верят, что, очутив­шись на свободе, смогут лучше позаботиться о себе сами. Иное дело — человек безрассудный: тот, пожалуй, решит как раз так, что надо бежать от своего владыки.

 

В свете вышесказанного – боги управляют людьми – введение такого параметра как философ явно неуместно. Он тоже человек и полностью подпадает, так сказать, под юрисдикцию богов. Перед богом все равны. Но Платон оперирует не понятием «философ», а понятиями «разумный» и «неразумный».

Не случайно Кебет высказал свое недоумение, почему именно философы готовы с легкостью и охотою умереть[68]. Никто не может умереть добровольно, но только по велению бога, и такие определения как: хочет или не хочет, с радостью и легкостью – в данном случае не принимаются и не имеют никакого значения. Такие рассуждения как-то странно даже слушать. Ведь философы – самые разумные люди, а коль так, то они должны понимать, что пред богом – их покровителем, им должно жить намного лучше, чем без него. Совсем другое дело неразумный человек, он просто этого не понимает и совершает неразумное действие, стремясь на свободу.

Но не все так просто. Под внешней противоречивостью в рассуждении великого философа и писателя Платона скрывается строгая логика и важная мысль.

Введение понятия «философ», когда вроде бы уже все ясно, не случайно. Он и в самом деле разумный, более того, самый разумный человек и прекрасно понимает, что такое свобода и что такое бог.

Бог в интерпретации Платона высший покровитель, он печется о людях и предопределяет их жизнь. Вспомните, что говорил Сократ чуть выше. По сути дела бог это все, наша жизнь и начало начал. Философ хорошо понимает: бежать от бога и тем более добровольно – значит бежать от жизни, что весьма не разумно, да и не позволительно. Люди – достояние бога, т.е. жизни в интерпретации Платона, и больше никого и пускай сама жизнь распоряжается, когда человеку умирать. Но не люди должны это делать, поскольку сами находятся под покровительством богов и заменять их не имеют права.

И только безрассудный решает жить ему или умереть без повеления богов, т.е. без повеления самой жизни, причем решает жить и умереть относительно не только себя, но и любого другого. Подле доброго, т.е. подле жизни, надо оставаться до последнего, до последней крайности, и даже думать нельзя о смерти. И любой здравый человек и прежде всего философ это хорошо понимает.

Употребляя сильные выражения и категоричные суждения, Платон еще раз хочет подчеркнуть, что стремиться к добровольной смерти нельзя, так же как и лишать жизни насильственным способом. Платон пишет, что боги – покровители, и только они решают вопросы жизни и смерти, и поэтому необходимо оставаться жить до последней крайности. Кто в здравом уме, всегда стремится к этому, побег же от бога и добра является безумием.

Кебет продолжает свою мысль.

 

Ему и в голову не придет, что подле доброго надо оста­ваться до последней крайности, о побеге же и думать нечего. Побег был бы безумием, и, мне кажется, вся­кий, кто в здравом уме, всегда стремится быть подле того, кто лучше его самого Но это очевиднейшим обра­зом противоречит твоим словам, Сократ, потому что разумный должен умирать с недовольством, а неразум­ный — с весельем.

 

На самом деле Сократ не говорил, что разумный должен умирать с неудовольствием, а неразумный – с весельем. Эти понятия по существу ввел Кебет. Сократ говорил вообще о человеке и смерти и о не возможности лишать человека жизни.

Объяснение относительно простое – неразумный человек не понимает, что жизнь – это высшее достояние и предназначение, совершаемое по велению богов, и он просто не имеет права принимать решение о своей смерти. Не может еще и потому, что жизнь это не только физическое ее выражение, но прежде всего духовное состояние человека. Разумный человек принимает смерть с неудовольствием, тем более по решению людей, которые не всегда разумны.

Речь, таким образом, идет не вообще о жизни и смерти, а о духовной, разумной мыслительной жизни, которая не тождественна физической жизни. Казнь человека фактически прекращает духовную жизнь. Тем самым совершается двойное преступление перед людьми и перед богом, который и определяет высшее предназначение жизни человека. Поэтому так настойчиво Сократ говорит, что он лишается только физической жизни, а там в другом, лучшем мире он продолжит духовную жизнь с лучшими ее представителями и со стороны богов, и со стороны людей. Но эти рассуждения будут присутствовать несколько позже [69].

 

Сократ выслушал Кебета и, как показалось, обра­довался его пытливости. Обведя нас взглядом, он сказал:

— Всегда-то Кебет отыщет какие-нибудь возраже­ния и не вдруг соглашается с тем, что ему говорят.

 

Сократ обрадовался такой пытливости Кебета только потому, что Кебет высказал его же сокровенную мысль. По сути Сократ осторожно и исподволь уже подвел к ней слушателей, но не в форме явного и определенного вывода в системе логического рассуждения, как он всегда делал, а в виде противоречия. Этим самым он хочет заставить Кебета, Симмия и других слушателей подумать вместе с ним над возникшим противоречие и самим придти к тому выводу, который Сократ уже сделал. Только в этом случае вывод может быть весомым и останется в памяти слушателей как результат их собственный мыслительной деятельности.

Для Сократа очень важно (не надо забывать, что он находится за минуту до смерти), чтобы его главная мысль дошла до людей, осталась в их памяти и была принята. Однако недостаточно только высказать ее, провести логический разбор суждений, подводящий с неизбежностью к логическому выводу. Даже мало практически ее доказать, надо чтобы она стала достоянием, собственностью других людей. Этого можно достичь только в том случае, если люди найдут решение сами. Ни что не стоит так дорого, как результат собственных усилий. И Сократ этого в принципе добился: и Кебет, и Симмий выразили резкое неприятие его доводов и вскрыли противоречие в его рассуждениях. Далее дело осталось за малым, подтолкнуть их к истинному решению, что он и сделал.

 

А Симмий на это:

— Да, Сократ, и мне тоже кажется, что Кебет гово­рит дело. С какой стати людям поистине мудрым бе­жать от хозяев, которые лучше и выше их самих, и по­чему при расставании у них должно быть легко на сердце? И мне кажется, Кебет метит прямо в тебя. Ведь ты с такой легкостью принимаешь близкую раз­луку и с нами, и с теми, кого сам признаешь добрыми владыками, — с богами.

 

Когда два человека в один голос твердо говорят, что Сократ не прав, чего не может быть, согласно фабуле рассказа. Возникает мысль, что это делается специально для того, чтобы усилить эффект разрешения возникшего противоречия.

И тот, и другой утверждают, что разумным людям нельзя бежать от мудрых хозяев, тем более с радостью. Сократ, безусловно, признается разумным, но слово хозяин имеет двойственное значение. И хотя в тексте постоянно говорится о богах, тем не менее употребление термина хозяин в меньшей степени подходит к его понятийному содержанию.

Вообще-то Сократ ни разу не говорил о разделении людей на разумных и неразумных применительно к смерти и жизни и никогда не говорил о том, что надо бежать от богов. Наоборот, как мы увидим дальше, речь идет о том, что Сократ уходит к новым богам. Тогда может быть речь идет именно о хозяевах и их богах?

Сочетание слов «мудрый», «хозяин», «лучше» и «выше», может натолкнуть на мысль, а не является ли это насмешкой над нынешними хозяевами, которые и обрекли Сократа на смерть? Убежать и расстаться с ними и в самом деле благое дело, и совершаться оно должно с легким сердцем. Эти понятия и социальные реальности, которые они описывают, чаще всего находятся в разных смысловых и социальных плоскостях, которые слабо пересекаются, скорее, конфликтуют.

Получается, что если Сократ мудрый, то ему лучше сбе<