Проблемы изучения вещественных и изобразительных источников. Понятия «археологический источник» и «музейный предмет»

Каждая эпоха оставляет за собой след в виде культуры, на основе которой и складывается общественный исторический опыт. Преобладающую часть этих произведений, памятников культуры составляют отнюдь не письменные, а вещественные источники, отображая ту естественную часть, которую мы называем материальной культурой.

Вещи, окружающие нас и наших предков - это предметы созданные человеком для удовлетворения своих многосторонних потребностей. С точки зрения социологии, ни их место в окружающем мире, ни размер не имеют значения; главное - их целесообразность, прямая связь с назначением, т. е. зависимость формы от воли и труда людей. Этот бесконечно многообразный мир (от палки-копалки до космических кораблей) противопоставляется другому миру — миру «не вещей», миру природных объектов

Вещественными источниками называются материальные объекты, созданные трудом человека и отражающие информацию о прошлом. Понятие «вещественный источник» является более универсальным по сравнению с категориями «археологический источник», «музейный предмет» или «музейный экспонат». Археологическими источниками называются те предметы, которые были найдены в результате археологических раскопок. Музейные предметы (экспонаты) -- это вещественные источники, которые находятся в фондах и экспозиции музея. Поэтому вещественные источники включают в себя как археологические источники, так и музейные предметы. Категория «вещественный источник» наиболее близка принятому в западной археологии термину «артефакт», под которым понимается «любой объект, сделанный или видоизмененный человеком».

Вещественные источники классифицируются по следующим критериям: выполняемой функции, материалу изготовления. По функциональному критерию можно выделить следующие группы: архитектурные сооружения, оружие, орудия труда, мебель, посуда, одежда, обувь, транспортные средства, украшения и др., по материалу изготовления -- каменные и деревянные архитектурные сооружения, каменное, бронзовое и железное оружие и орудия труда и т. д.

Понятие артефакта приближает к пониманию вещественного источника. Ибо последний, являясь носителем социальной информации, включает не только «вещи» в обыденном понимании (то, что имеет определенное функциональное значение), но и то, что мы относим к произведениям искусства.

Наиболее распространенные классификации предлагают выделение вещественных и изобразительных источников. Между тем разделить функциональность, присущую вещи и характерную изобразительным источникам эмоционально-эстетическую стороны представляется делом довольно сложным. Примером такого единства являются памятники архитектуры. Создаваемые на всем протяжении истории человека, они представляют не только область эстетическую. Здания и сооружения имеют четкое функциональное назначение, а также выраженную социально-политическую направленность.

История архитектуры начинается с первых шагов строительной деятельности человека, на разных стадиях развития человеческого общества, когда можно наблюдать одновременно появление двух одинаковых типов сооружений и конструктивных приемов в самых отдаленных друг от друга странах, что исторически свидетельствует не о наличии связей, либо заимствований, а о том, что они были вызваны к жизни одинаковыми общественными потребностями при одинаковом уровне развития производительных сил при сходных жизненных условиях.

Развитие архитектуры в последующие периоды совершалось при наличии все более и более развивающегося торгового обмена и культурных связей. Это отразилось на технологии строительства и технике, видах архитектурных сооружений, определило разницу в постройках господствующих слоев и рядового населения. Безусловно, все это создает благодатную почву для исследования. Загадки старых цивилизаций и древних сооружений дают возможность выдвижения различных гипотез и теорий о происхождении человечества (например, загадка египетских пирамид).

История архитектуры является ценным источником по изучению быта и нравов народов мира, дает необходимые сведения по истории градостроительства, а, следовательно, в некоторой мере - и по истории становления централизованной власти.

Если проанализировать количественное соотношение католических и православных храмов, построенных на территории Беларуси, или же рассмотреть типовые проекты культовых зданий, то можно определить положение основных конфессий и политику правительства в отношении религии. Распределив памятники архитектуры по их функциональному назначению, можно охарактеризовать социально-экономическое развитие городов, районов, областей и государства в целом. Анализ декоративного убранства и интерьеров жилых построек дает более конкретное и наглядное представление об имущественном положении граждан.

Форма и средства архитектурного представления являются производными от его назначения, цели, места и времени происхождения. Архитектурные памятники все же отличаются от тех источников, которые основной функцией имеют эстетическую. И это приближает их к вещественным источникам, где сам материал и выразительные средства неразрывно связаны. Вещественные источники представляют собой особую категорию источников с точки зрения фиксирования информации, которая в них выражена как результат практической деятельности людей и выступает в объективно-синтактическом смысле, т. е. как следы практической деятельности, которые нужно перевести в синтактически-субъективную форму (выразить в иной знаковой системе).

Процесс выявления объективно-синтактической информации, заключенной в вещественных источниках (т. е. информации, возникшей вне зависимости от обращающегося к ней субъекта), и перевода ее в синтактически-субъективную форму (форму нашего общения, языковую), очень сложен. Сложна и технология поиска, реконструкции и датировки этих источников, что обусловило раннее выделение археологии и этнологии как самостоятельных наук.

Место вещи в жизни человека всегда менялось, ее роль и отношение к ней зависели от форм мировосприятия наших предков. Древнее восприятие вещи как живого существа, фетишизация и обожествление ее в рудиментарных формах сохранились до наших дней.

В настоящее время, когда современная техносфера моделирует социум по собственному подобию, сохраняется и ритуальное функционирование вещей. Помимо непосредственной практической надобности (функционального назначения) вещь (предмет) имеет и иной (скрытый) смысл. Предмет функционирует в пределах целого, воплощает смысл целого, целое присутствует в предмете, как в своей части. Поэтому вещь в традиционной культуре имеет и непредметное содержание, заявляя о той общности, которой она принадлежит. Вещи, которые соотносятся между собой как части мифического целого, находятся рядом, создавая тем самым мифическое пространство. Исследователь, неподготовленный к восприятию объективно-синтаксической информации вещи сможет лишь описать внешние характеристики и (собственно его пониманию) возможное функциональное предназначение вещи.

Артефакты – продукт мировосприятия, представлений людей о том, как объекты должны выглядеть, и как их можно использовать. Каждая культура имеет свои собственные корни, которые диктуют и определяют форму артефактов. Спустя некоторое время возникает разрыв в традиции, усложняющий понимание дошедших до нас вещей. Л.С. Клейн определяет их как «древности» – объект изучения археологии (их еще называют археологическими памятниками). К археологическим памятникам относят ископаемые орудия труда, оружие, одежду, украшения, поселения и остатки отдельных жилищ, надмогильные и культовые постройки, древние архитектурные памятники и т. д. Следует подчеркнуть, что археологи используют письменные и другие источники, позволяющие дополнить и воссоздать мир вещей изучаемого периода.

Изучая и интерпретируя археологические, вещественные памятники, археологи как бы переводят информацию с «языка вещей» в понятную нам знаковую форму – языковую систему, а также систему графической информации.

Зафиксированная в изобразительных источниках информация об исторической реальности также имеет специфические методы и формы выражения, и в этом смысле в определенной степени является как бы закодированной, а поэтому скрытой и для ее «прочтения» необходима дешифровка, своеобразное «снятие» прикрывающей ее системы изобразительных принципов и методов.

Среди массы изобразительных источников, как известно, выделяют изобразительно-графические и изобразительно-художественные. Среди изобразительно-графических для исследователей (особенно историков) огромное значение имеют карты. Карты являются уникальным историческим источником, потому что содержат географические и исторические факты, сведения о научных знаниях и мировоззрении. Средневековые карты прошли путь от простых схематических рисунков до настоящих произведений (их изучением занимается картоведение). Для изучения карт необходимо иметь понятие о картографической проекции, масштабе, картографическом изображении (обозначений рельефа, растительности, населенных пунктов, дорог) и т. д. Все это требует специальной подготовки исследователя. Изобразительно-художественные источники, ориентированные преимущественно на эмоциональное восприятие имеют прежде всего эстетическое, а не функциональное предназначение (хотя и здесь не все однозначно – возьмем, к примеру, иконы).

И все же восприятие нами информации не адекватно той, которая была вложена создателями произведения. Необходимо знание системы изобразительных принципов и методов, присущих стране в которой были созданы эти источники, эпохе их создания, классовым и религиозным взглядом их создателей, художественным направлениям, к которым эти творцы принадлежали.

Не случайно китаевед Дж. Роули подчеркивает, что «мы редко спрашиваем себя, почему вот эта ваза греческая, а та скульптура индийская, или почему вот эта человеческая фигура должна быть итальянской, а этот пейзаж английским. Хотя характеристики духа самоочевидны, корни их скрыты от взора, ибо они погребены в изначальных ориентациях разных культур. Они – суть нечто недосягаемое, в котором воплощаются мечты и чаяния людей: нечто неизмеримое, которое определяет ответы на три основных измерения опыта: природа, человек, божество».

Предметы таких видов искусства как живопись, графика, скульптура дают необходимую информацию не только о реалиях прошедших веков через серии портретов, батальный жанр, восстанавливают мелкие детали крупных объектов и сюжетов, дошедших до нашего времени, но и помогают нам узнать те исторические факты, которые до сих пор были не известны.

Яркие примеры – скульптурные портреты римских императоров и героев; серия гравюр Ш.А. Дюрерсо о несуществующих ныне Мадридском замке и других французских постройках монархов XVI века и т. д. и т. п.

Следует пояснить ответ и на такой вопрос: что же такое «музейный предмет»? Всякий ли источник является музейным предметом и всякий ли музейный предмет – исторический источник. Суммируя понимание термина различными учеными, можно попытаться определить «музейный предмет» как предмет, извлеченный из окружающей среды, депонированный в музее и обладающий свойствами длительной физической сохранности, носитель семантической и эмоциональной информации. Следовательно, понятие «музейный предмет» уже, ибо далеко не все исторические источники, могут быть включены в состав музейных фондов, а только определенные категории, которые обладают признаками «музейности», «музейной ценности». Вместе с тем в музеях могут экспонироваться вещи, передающие только внешние сходства, являющиеся по сути историческими пособиями, обобщающими характеристики представляемого круга источников.

 

История источниковедения

Историческое источниковедение как специальная дисциплина, имеющая свои объект, предмет, цели, задачи, методы, историю, теорию, сложилось на рубеже XIX – XX веков. Тогда-то стали читаться в высших учебных заведениях и создаваться учебные и научные труды по методологии истории, то есть системы теоретических знаний, на основе которых формируются методы исторического исследования, а в этих трудах появились разделы по источниковедению. Однако элементы, из которых сложилось современное историческое источниковедение, возникли раньше. Источниковедение имеет свою историю, которая рассматривает вопросы теории, методики и практики исследования и преподавания источниковедения в развитии и на современном этапе.

Формированию источниковедения как отдельной научной дисциплины предшествовал длительный период накопления практического опыта работы историков с источниками.

Так, историки периода раннего средневековья пользовались любым письменным текстом или любым устным высказыванием как источниками, если они доверяли авторитету того, от кого исходили эти текст или высказывание.

Доверие к лицу или учреждению, от которых исходили подобные высказывания, предопределяли отношение историков к этим высказываниям. Авторитет не подлежал критической проверке. Историк в таком случае заимствовал у авторитетного лица или учреждения не только сведения о событиях и явлениях прошлого, но и перспективу видения этих событий или явлений.

При этом раннесредневековый историк считал, что если он непосредственно не наблюдал событий прошлого, он должен принять или отказаться от передачи сведений об этих событиях в зависимости от того, признавал он или не признавал авторитет лиц, которые передавали ему их. Условием авторитетности такого лица были знание, мудрость и добродетель этого авторитета. Авторитетным могло быть мнение лица, в силу санкции учреждения, придаваемой ему церковью или властью. Например, римский папа Целестин І (422–432) официально признал христианского богослова и церковного деятеля Августина Блаженного (345–430) «учителем церкви», что придавало ему особый авторитет. Папа Гелазий І (492–496) признал авторитет и за другими отцами церкви.

Следование мнению авторитетного лица историками раннего средневековья влекло за собой признание прошлого не объектом познания, а объектом веры. Вопрос достоверности пересказа событий прошлого решался исключительно с учетом того, передавался ли он авторитетным лицом или нет. Объектом критики могло служить лицо или учреждение, от которого исходил такой пересказ, но не сам пересказ.

Описание событий прошлого, таким образом, становилось авторитетным тогда, когда историку становилось известным, что определенное лицо (или учреждение) своим авторитетом гарантировало достоверность наблюдавшихся этим лицом или представителями учреждения событий.

В раннесредневековую эпоху историк не мог найти описание событий в публичных библиотеках или архивах, в которых подделки перемешаны с подлинниками и где никто не мог дать гарантии аутентичности описания. Раннесредневековый историк не имел свободного доступа к описаниям событий прошлого. Он находился в зависимости от того, кто располагал этими описаниями и кто делал их доступными историку.

А делал такие описания доступными тот, кто располагал ими, исходя из своих целей. Историк получал такие сведения о прошлом от того, кто выступал в качестве гаранта, поручавшегося за достоверность этих сведений своими личными качествами (знаниями, мудростью, добродетелью) или же общественными положением. Это не зависело от того, были ли получены такие сведения устно или в письменном виде.

В данном случае мы сталкиваемся с более общим явлением. Капитулярии (законы и распоряжения) франкских королей из династии Каролингов приобретали обязательную силу только после устного оглашения их монархом, а признание подлинности частноправовых актов требовало наличия свидетелей, которые должны были присутствовать при их составлении, и, следовательно, могли дать их гарантию, приводя собственные показания.

Аналогичное положение было и с доказательством того, что тот или иной суд вынес решение. При этом было необходимо присутствие свидетелей. Записанное решение суда не имело силы без их подтверждения решения. Только позже свидетельством аутентичности (подлинности) документа стала приложенная к нему печать. Что же касается характеристики письменного выражения документа, то ей не придавали значения даже в период развитого феодализма. Об этом свидетельствует тот факт, что фальсификаторы XV века, которые составляли поддельные документы, датированные тремя столетиями ранее, не пытались подражать приятному тогда минускульному письму (т. е. упрощенному строчному написанию в отличие от маюскулов, принятых в древних греческих и римских рукописях), хотя старались привесить к подделкам печати, действительно происходившие от времен мнимого составления документов.

С точки зрения ж людей средневековья написанный текст не содержал в себе признаков аутентичности, но всегда должен быть подтвержден кем-нибудь. Именно с подобным подтвержденным описанием событий прошлого имел дело историк средневековья. Это избавляло его от обязанности самостоятельного установления подлинности такого сообщения.

Вот почему не существовало причин, позволявших считать, что устные сообщения о прошлом содержат худшую или менее точную информацию по сравнению с письменными сообщениями. Между устной и письменной формой передачи сведений о прошлом для тогдашнего историографа не было принципиальной разницы. В обоих случаях он получал данные, за которые поручились определенные лица, представлявшие не только себя, но и какие-то учреждения. Способ же, с помощью которого происходила передача сведений, имела только техническое значение, которое не принималось во внимание. Вот почему тогдашние историки (Беда Достопочтенный (672 или 673 – ок. 735), Регион Прюмский, Павел Диакон (ок. 720 – 799) и другие пользовались устной традицией без колебаний и сомнений.

Тот факт, что историк всегда получал описание прошлого от кого-то, кто передавал его с конкретной целью, определяло также характер отношений между историографом и политическим или религиозным институтом (если можно отделить их друга от друга). Поэтому историк оказывался в полной зависимости от этих институтов, если только хотел описывать то, чего сам не видел и не мог видеть.

Именно от них историограф находился в наибольшей зависимости, особенно тогда, когда описывал события отдаленного прошлого, или же тогда, когда учреждение было единственным, кто располагал необходимыми описаниями прошлого.

Описывая же события, современником которых он был, историограф обладал относительной самостоятельностью, ограниченной его собственным социальным положением и положением в институциональной системе, но все же большей, чем то положение, в котором он находился, если он углублялся в отдаленное прошлое.

Это вытекало из следующего факта: прошлое не было для человека средневековья только тем, что миновало, но было своего рода очагом решений, сохраняющих длительную актуальность и действующих по-прежнему образцов поведения. Для сознания, которое считало каждое произведение человеческих рук однозначно определенным через его происхождение, прошлое было изменением времени гораздо более важным, чем современность, поскольку представляла ее как бы идеальное (мерило), решало то, какой должна быть современность.

Поэтому для историографа его зависимость от социального института-политического или религиозного – была особенно значимой тогда, когда он занимался описанием прошлых событий. Ситуация стала меняться только в XIII в. Сказанное выше вовсе не означает того, что содержание того пересказа событий, которым пользовались средневековые историографы, был безразличным для них Исидор Севильский (ок. 560 – 636) в своей «Этимологии» отмечал, что история отличается от риторики и от басен, а баснями историографы считали все то, что противоречит природе (см. Боэция (ок. 480 – 524), комментатора Беды и др.). Поэтому Павел Диакон в своей «Истории лангобардов» называл басней легенду о том, будто бы название этого германского народа связано с восклицанием древнегерманского верховного бога Вотана в адрес их предков винилов: «Что за длинные бороды!»

Раннесредневековые историографы прибегали к определенным критическим процедурам, однако, при этом чаще всего предполагалось, что описание события как объект критики должно быть доступным историку. Если он имел дело с высказываниями двух авторитетов, предпочтение оказывалось тому из них, кто вызывал большее доверие.

В период средневековья историческая истина понималась иначе, чем в наше время. Историограф считал познаваемым описание прошлого только через передаваемое ему сообщение, которое было для него полностью недоступным, и поэтому его интересовала достоверность автора или гаранта сообщения, а не истинность его слов.

В своем представлении историограф был зеркалом распространенных представлений о событиях. Он действовал, будучи убежденным, в том, что если даже эти представления противоречат друг другу, тем не менее, их приводить необходимо, поскольку зеркало не виновато в том, что отражает различные изъяны облика, глядящего в него человека.

Высокая оценка повествовательных свидетельств о прошлом приводило в тот период к стиранию границы между историографией и литературой, в частности, между историографией и эпосом.

В XIV – XV вв., в период Возрождения слепое доверие к освященным традицией представлениям стало слабеть. Гуманисты продолжили античную традицию, извлекая исправный текст из-под груды искажений и прибавлений. Комплекс приемов подобного извлечения текста (текстология) вырабатывался в связи с потребностью традиционной европейской культуры (еще со времен античности) в чтении книг великих авторов. Подобные книги неоднократно перечитывали, в поисках потаенного смысла. На этой основе накапливались искусство понимания и толкования текстов классической древности и Библии, или экзегетика (герменевтика), умение отличать подлинники от подделок, судить о ценности произведения и особенностях авторского стиля. На материале филологии складывались обращение к авторству как способу понимания произведения.

В период Возрождения оформлялась идея личного авторства, авторского права на труды, признание личного вклада писателя и ученого в литературу и науку, на закрепление имени автора как варианта личного клейма мастера.

Историографы перестали соединять с древним текстом чужие примечания к нему, гипотетические вставки на места пробелов. Это содействовало четкому отделению современных толкований от древних сообщений.

Возникло деление исторических сочинений на исторические источники и исторические пособия. К первым стали относить только первичные изложения данных ответственными, знающими людьми. В этот ряд стали относить произведения древних авторов, средневековых хронистов, старые документы и т.д., а также поздние списки и вставки таких пересказов в более поздних сочинениях, если более ранние из дошедших до историографов звеньев передачи древнего сообщения были утрачены.

Все остальные пересказы предшествовавших по времени сообщений стали считаться историческими пособиями, меняющими информацию источников. В период Возрождения историческими пособиями стали считаться такие сочинения, в которых давались авторские характеристики событий, известных по источникам, оценки этих событий, освещение причин и следствий описанных в источниках явлений, выведение определенных положений.

В период Возрождения возникает и понятие об исторической критике источников, филологическом анахронизме и атрибуции текстов источников, в том числе, об определении времени, места и авторства источника. Венцом этого стало «Рассуждение о продолжительности так называемой дарственной грамоты Константина» Лоренцо де ла Валлы (1407 –1457). Этот церковнослужитель был гуманистом и исследовал грамоту, согласно которой римский император Константин (306 – 337) будто бы предоставил светскую власть папе Сильвестру І над западной частью империи, в том числе над Италией. На эту грамоту ссылались римские папы в своей борьбе с императорами за первенство в Священной Римской империи.

Л. де ла Валла доказал, что грамота не могла быть составлена в IV в., когда жили Константин и Сильвестр І. Основаниями для критики служили следующие положения:

- императору невыгодно было дарить половину своей империи. Об этом дарении не упоминали другие источники IV в. и позднейшего времени.

- филологическая критика грамоты привела исследователя к выводу, что ее текст составлен на поздней варварской, а не на классической латыни, которая была в ходу в IV в. Грамота была написана позже, следовательно, она была подложной. Указать дату ее создания Л. де ла Валла не мог. Эту дату – VIII в. – установили позже.

Немало времени изучению источников посвятили католические монахи, преимущественно бенедиктинского и иезуитского орденов, в XVII в., получившие известность как «эрудиты». В архивах старейшего в Европе бенедиктинского ордена хранилось немало средневековых грамот, документов о сделках, дарениях и других источников, как оригиналов, так и копий. В 1619 г. в Ордене бенедиктинцев была создана Конгрегация св. Мавра, в одну из задач которой входило изучение истории.

Эрудиты были призваны помочь католической церкви путем сбора достоверных и по возможности достоверных источников отстаивать в полемике с протестантами ценности католицизма.

Собирая и публикуя документы, эрудиты накапливали исторические факты и составляли исторические пособия, нередко многотомные, – жития святых, истории монашеских орденов, историю церкви, историю отдельных регионов, государств, областей. Осмысление и анализ собранных ими документов, как правило, не осуществлялись.

Важной заслугой эрудитов была разработка элементов исторической критики, в первую очередь, критики происхождения источников, отличия подлинников от подделок, установление времени и места создания источника. Эрудиты разработали основы таких вспомогательных исторических дисциплин, как дипломатика (определяющей подлинность, происхождение, дату, внешние признаки источника), палеография (изучающей внешний вид, материал, орудия письма, графику источника), хронология (изучающей системы летоисчисления) и других. В этот период были введены указание года при рассказе о событии (Сэрр, 1597), ссылки на источник сообщаемых сведений (Дюпле, 1621). В исторические пособия входит цитирование как средство доказательства подлинности сообщаемых сведений.

В сочинении Ж. Мобильона «О дипломатике» (1681) были охарактеризованы основы экспертизы подлинности источников. В «Критической истории Ветхого завета» Р. Симона (1678) были освещены приемы выявления древних составных частей текста. А в анонимно вышедшем «Богословско-политическом трактате» философа Б. Спинозы под сомнение была поставлена не подлинность источников, а истинность их содержания.

Философы и историки периода Просвещения Ф. Вольтер, Дж. Б. Вико, Ж.А. Кондорсе распознавали за утверждениями источников политические пристрастия их составителей, делая это рационалистически, исходя из здравого смысла и интуиции.

Общее представление о принципах подхода к сочинению как к источнику на основе изучения Нового завета было дано немецким богословом Ф.Э. Шлейермахером (1768 – 1834) в его сочинении «О герменевтике и критике, особенно в их отношении к Новому Завету». Этот ученый отделил герменевтику как «искусство понимать чужую речь», от критики, которой следует заниматься тогда, когда в источнике «есть нечто такое, чего в нем не должно быть».

Немецкий филолог Ф.А. Вольф (1759 – 1824) в своих работах об авторстве «Илиады» и «Одиссеи» произвел «филологическую реконструкцию» произведений частного и государственного быта греков. Научно-критический метод в изучении прошлого был разработан другим немецким ученым Б.Г. Нибуром (1766 – 1831). В своей «Римской истории» Б.Г. Нибур использовал критический метод анализа исторических свидетельств, для доказательства легендарности древней истории Рима. Необходимость критического изучения источников и фактов прошлого предлагалась немецким историком Л. фон Ранке (1795 – 1886) в его сочинениях по политической истории Западной Европы XVI – XVII вв.

Ведущую роль к повышению интереса к историческим источникам сыграл рост национального самосознания ряда европейских народов в последней трети XVIII – начале XIX вв. Значительное место при этом занимали серийное издание исторических источников в Германии (Monumentа Germaniae historica), начиная с 1826 г., план которого был разработан на конкурсной основе Г. Г. Пертцем. Главный редактор этого издания Г. Вайц (1813 – 1886) неоднократно переиздавал составленную Ф.К. Дальманом библиографию «Источниковедение германской истории» (1-е изд.: 1830, 10-е изд.: 1980-е гг.), которая помогла становлению понятия «источниковедение» в европейской историографии.

Это понятие возникло в результате сбора, отбора, изучения и систематизации исторических источников. Работа Г. Вайца и его сотрудников представляла собой то научно-исследовательское направление, которое способствовало становлению источниковедения как науки.

И в России сбор и издание исторических источников были связаны с подъемом интереса к прошлому и формированием исторического сознания. В 1811 г. при Московском архиве Министерства иностранных дел была создана Комиссия печатания государственных грамот и договоров. После 1812 г. ее деятельность активизировалась при поддержке канцлера Н.П. Румянцева (1754 – 1826). А с 1834 г. издание исторических источников предпринималось Археографической комиссией при Министерстве народного просвещения, которая издала ряд многотомных серий актов. С 1837 г. по единому плану стало публиковаться «Полное собрание русских летописей». Издание «Полного собрания законов Российской империи» возглавил государственный деятель М.М. Сперанский (1772 – 1839).

Аналогичные издания источников по истории своей страны стали выпускаться во Франции и других странах. Для развития источниковедения большое значение имела активизация в отдельных странах Европы архивного дела и подготовки архивистов. В 1821 г. в Париже была создана Школа хартий. Этого было вызвано централизацией архивов в этой стране в связи с Великой французской революцией, сменой административного аппарата, предоставлением архивов как достояния нации в распоряжение граждан. С середины XIX в. кадры французских архивов формировались из числа выпускников Школы хартий.

Аналогичные высшие школы были созданы в Вене (1854), Мадриде (1856), Флоренции (1857). Тип источниковедческого образования в таких учебных учреждениях коренным образом отличался от соответствующей подготовки в университетах в традиционном смысле слова. Он диктовался пониманием государственно-политического значения хранения и публикации источников, их роли в формировании образа страны, как среди ее граждан, так и в мире. Вот почему непосредственное участие в исследовательской и публикаторской работе с источниками принимали участие государственные деятели преимущественно либеральных взглядов: Г. фон Штейн (1757 – 1831) в Пруссии (он был одним из инициаторов издания источников немецкой истории), Н.П. Румянцев и М.М. Сперанский в России, историк и политический деятель Ф. Гизо (1787 – 1874) во Франции.

В ХIX веке был накоплен немалый опыт методики изучения письменных источников. Это дало возможность создать основу для последующего обобщения методов источниковедения, в первую очередь по вопросам последовательности основных этапов анализа источников. Первоначально большинство историков не видели необходимости в теоретическом обобщении эмпирического опыта изучения источников. Попытки рассмотреть методы изучения источников казались им ненужным делом. Такое мнение высказал, в частности, немецкий историк и философ И.Г. Дройзен (1808-1884) в своей работе об основах методики изучения истории, которую он называл «Историкой».

Со второй половины ХIX в. на методологию общественных и естественных наук оказывало влияние позитивистское философское учение, которое рассматривало научное знание только как совокупный результат конкретных специальных наук. Позитивисты считали своей задачей установление исторических фактов, с помощью критического изучения источников. При таком подходе исторические источники нуждались в систематическом осмыслении, а методы их изучения стали предметом специального исследования.

К этому времени вспомогательные исторические дисциплины преподавались в большинстве университетов Европы. Профессор Виленского университета Иоахим Лелевель (1786-1861) нашел удачную форму наименования этих дисциплин. Он назвал написанную в эмиграции книгу о целях, задачах и методах вспомогательных дисциплин «науками, дающими возможность познавать исторические источники» (Познань, 1863).

Специальные работ по источниковедению в этот период еще не существует. Развитие источниковедения происходит в рамках курсов по методологии истории (Э. Фримен (1823-1892), 1886; Э. Бернгейм (1850-1942), 1889; Ш. Сеньобос (1854-1942) и Ш.В. Ланглуа (1863-1929), 1898). Наиболее ярким выражением позитивистской концепции методологии истории О.М. Медушевская считает пособие Ш.В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса «Введение в изучение истории». Пособие не ставило своей задачей заменить будущему историку (в Школе высших исследований при Сорбонне, Париж) его профессиональную подготовку. Авторы «Введения» стремились побудить специалиста рассуждать о приемах исследования исторического материала, которые применялись подчас как бы машинально.

Весь комплекс вопросов критики и истолкования источника трактовался парижскими историографами в их «Введении» как подготовительный цикл, который завершается только в ходе исторического обобщения. В условиях приоритета технократических представлений на рубеже ХIX и ХХ веков анализ источников рассматривался как некая техника и прикладные приемы. Техника казалась всемогущей. Гуманитарное знание стремилось доказать свою пригодность при помощи аналогий своих методов познания с техническими приемами. Учебник по методологии исторического изучения датского историка К. Эрслева называется «Историческая техника» (1929). Подобным образом в немецких исторических работах того же времени истолковывается понятие «инструментарий историка».

В начале ХХ века в России, в отличие от Западной Европы, сохранился интерес не только к технике изучения источника, а и к источнику как к главной цели исследования. Ведущее место в разработке подобных взглядов сыграл труд А.С. Лаппо-Данилевского (1863-1918) «Методология истории» (1911-1913). Исследования А.С. Лаппо-Данилевского были важным этапом по пути оформления источниковедения как научной дисциплины.

Процесс оформления источниковедения совпал с изменениями взглядов общества на место исторических знаний в жизни человека. В первой половине ХХ века в могущество техники и естествознания вызвали снижение интереса к гуманитарным дисциплинам, в том числе к истории. Это также объяснялось разочарованием в прогнозирующих возможностях исторической науки и социальных наук в целом.

На недоверие к исторической науке и другим наукам о человеке оказало влияние и противоречие между технической мощью человечества, и неспособностью использовать ее для своей пользы. Оно проявилось, в частности, в мировых войнах, массовых движениях нового, нетрадиционного типа, возникновении на их основе тоталитарных режимов, геноциде в невиданных до этого масштабах.

После первой мировой войны представления о мире изменились, а идеи единства мирового исторического процесса и влияния его событий на судьбу личности стали осознаваться не только через аудитории университетов, но и из непосредственных жизненных впечатлений.

В связи с этим подвергались переосмыслению привычные представления об ис