Жизнь и житие старца Серафима Вырицкого

В наше время, когда Церковь канонизирует тысячи подвижников, живших совсем недавно, встал вопрос о том, что из их реальной биографии может быть вписано в официальное житие. Мы не говорим о тех случаях, когда есть сомнения в сообщаемых тем или иным мемуаристом сведениях, мы говорим о фактах, подтвержденных документально. Биография старца Серафима Вырицкого ставит этот вопрос со всей остротой.

Первое житие старца, написанное по просьбе Московской Патриархии В.П. Филимоновым и выдержавшее уже три издания, повествует о старце в умильно-трогательном тоне. Почти все острые углы сглажены, никаких вопросов у читателя не появляется.

Житие это, несомненно, вызывает чувство благодарности к его автору — ведь он в одиночку почти десять лет собирал по крупицам воспоминания о вырицком подвижнике. Он нашел множество людей, которые знали лично прп. Серафима, и записал их воспоминания, работал в архивах и разыскал важные сведения о раннем периоде жизни батюшки. Но… все-таки название, которое Валерий Павлович дал своей книге: «Прп. Серафим Вырицкий и русская Голгофа», не вполне оправдывается. О «русской Голгофе» в книге говорится не настолько подробно, насколько можно было бы. И умалчивается о самом тяжком голгофском переживании прп. Серафима Вырицкого — о судьбе его сына Николая. А также о судьбе той, кого можно назвать приемной дочерью семьи Муравьевых, — монахини Новодевичьего монастыря Иоанны (Шихобаловой).

Теперь этот пробел в биографии старца заполнен благодаря работе Лидии Ивановны Соколовой — секретаря Епархиальной комиссии по канонизации новомучеников, исповедников и подвижников Российских. В журнале «Санкт-Петербургские епархиальные ведомости» (№ 28—29, 2003) опубликованы две статьи, в которых обозреваются архивные материалы по делу Муравьева в ФСБ. В этом же журнале опубликованы и другие статьи, которые проливают свет на непростые отношения внутри питерской паствы в послереволюционное время (имеются в виду отношения между «сергианами» и «иосифлянами») и сложность пребывания прп. Серафима в Александро-Невской лавре в создавшемся положении. Мы уже не говорим о том периоде, когда Лавра стала обновленческой, — а ведь старец Серафим в то время был насельником обители, и как он мог ладить с «обновленческим начальством»?

Вопросы можно умножить. Но уже и этих достаточно для того, чтобы из них сформировался самый главный вопрос: а можно ли в житие святого включать то, что может кого-то смутить или озадачить? Наверное, для «массового читателя» нужно ограничиться только благочестивым повествованием, не допускающим осуждения кого-либо?

Но ведь кроме осуждения есть еще и рассуждение…

«Спасение соделывается многими скорбыми», к святости приходят через скорби — учат нас святые отцы. Но в официальном житии старца Серафима мы почти не находим свидетельств о каких-либо скорбях, исключая сиротское детство и многолетнюю болезнь в пожилом возрасте. Дело в том, что, согласно традиции (не знаю хороша она или плоха), семейную, личную жизнь великих людей, а тем более святых, не принято обсуждать. И сейчас, я знаю, у наших священников реакция на публикацию в «Санкт-Петербургских епархиальных ведомостях» была различной: кто-то сказал, что нельзя было обнародовать все печальные факты биографии сына святого Серафима, но кто-то (в основном — молодое и ученое поколение) говорил о том, что пора говорить правду, не нужно людям «преподносить благочестивые сказочки» о жизни святых, где все протекает без сучка, без задоринки, «по Божьему веленью…». Любящие и особо почитающие прп. Серафима говорили, что после того, что они узнали, подвиг батюшки им стал еще дороже и по-человечески «жальчее». От себя добавлю, что все сомнения и вопросы, которые возникают сейчас вокруг жизнеописания прп. Серафима Вырицкого, касаются не только его — это общая проблема, которую нужно решать соборно. А решать ее надо, потому что новые поколения действительно не смогут уже питаться «азами православия», они потребуют от пишущих на православные темы (и в том числе о святых) согласования с реальной, исторической действительностью.

 

Итак, из документов ФСБ мы узнаем, что всю жизнь старец Серафим и его матушка (это увеличивает и ее почитание) терзались скорбью о своем сыне. У этих подвижников православия, живущих по советам старцев, принимавших у себя в доме странников и болящих, единственный сын изменил своей вере и перешел в католичество! Причем сделал это, как он утверждал на допросах, сознательно.

Лидия Ивановна Соколова в личном разговоре позволила себе даже такое предположения: супруги Муравьевы оба ушли в монашество для того, чтобы вымаливать сына. А вымаливать нужно было не только возврат в родную Церковь (увы, этого не произошло, Николай так и умер католиком), но и освобождение от многих пороков (наркомании, пьянства, мужского непостоянства — женат Николай был трижды). Архивные документы свидетельствуют, что через сына власти хотели добраться до самого старца Серафима, на допросах они прежде всего выясняли «политические взгляды» батюшки. Все, что мы узнаем из публикации в «Санкт-Петербургских епархиальных ведомостях» о Николае Муравьеве, даже сейчас отзывается страшной болью в сердце: всю свою жизнь этот человек был неприкаянным, ни работы у него постоянной никогда не было, ни жилья, ни верных друзей. Были только скорбящие отец и мать, которые принимали его всяким и в любое время. Последний раз арестован Николай был именно в Вырице в доме старца Серафима. Что пережили тогда родители? И что они переживали потом, не получая от Николая писем и так и не получив подтверждения о том, что земная жизнь его была насильственно прервана в 1941 году в Екатеринбурге.

Как тяжело смотреть на фотографию сына прп. Серафима — те же черты лица, что и у отца, и как будто даже глаза похожи, но в этих глазах — пустота и гордость…

Но описываемая мною публикация на этом не кончает пересказ личных, домашних скорбей прп. Серафима. Из официального жития мы знаем, что, еще будучи купцом, Василий Муравьев взял из Новодевичьего монастыря болящую насельницу Иоанну (Шихобалову) и сделал ее настоящим членом своей семьи на долгие годы. Документы ФСБ свидетельствуют, что уже в 20-е годы мать Иоанна стала осведомителем органов — и, таким образом, батюшка Серафим и матушка постоянно находились под негласным домашним надзором. В архиве хранятся страшные лжесвидетельства «приемной дочери» о тех, кто ее «пригрел на своей груди». При своей великой прозорливости мог ли старец Серафим не знать, кто обитает в его доме? Но ведь именно в этом проявляется святость — мы немало знаем примеров того, что подвижники намеренно поселяли рядом с собой тех, о ком можно было бы сказать словами апостола Павла: «дано мне жало сатаны в плоть». До самой кончины почитаемые народными толпами старцы терпели тяжкий нрав тех, кто был их домочадцами, и зачастую не видел или не желал видеть святости подвижника.

Таковы, в кратком изложении, были домашние скорби прп. Серафима Вырицкого.

 

Кстати, здесь уместно вспомнить скорби того, чье имя носил батюшка и кого он безмерно почитал — прп. Серафима Саровского. Ведь и он терпел всю свою жизнь «скорбь от лжебратии», то есть от некоторых монахов Саровского монастыря и, что самое печальное, от игумена. И от лжеученика Иоанна Тихомирова. Об этом, правда, тоже не очень-то любят вспоминать авторы всевозможных книг о прп. Серафиме Саровском…

Но кроме домашних скорбей были скорби и общецерковные. Теперь уже миновали те времена, когда официальной была позиция непримиримого отношения к последователям митрополита Иосифа (Петровых). На Архиерейском Соборе 2000 года были прославлены многие «иосифляне». Однако из публикации в «Ведомостях» мы узнаем, что для старца Серафима немалой скорбью были его отношения с «иосифлянским тайным монастырем», который обосновался в Вырице в то же время, когда он по болезни поселился в этом дачном поселке. Для них он был «сергианец» — тот, кто принял Декларацию 1927 года. Но на самом деле можно говорить (это очень серьезная тема, мы ее только намечаем), что старец Серафим был «свой среди чужих, чужой среди своих» — позиция старца была близка к позиции его лаврского духовника епископа Григория (Лебедева), который предпочел уйти на покой, чтобы не принимать Декларацию, но и не примкнуть к «иосифлянам». Исходя из этого (и это — задание уже для будущего автора научного жизнеописания прп. Серафима Вырицкого), следовало бы выяснить, как реально в 1930-е и в 1940-е годы (а не в общих чертах) складывались отношения старца с теми, кто был его сомолитвенниками в Лавре — митрополитами Николаем (Ярушевичем), Гурием (Егоровым), Мануилом (Лемешевским), Григорием (Лебедевым), Серафимом (Чичаговым), патриархом Алексием (Симанским).

В научной биографии следовало бы постараться отделить правду от «народных легенд». Так, например, протоиерей Василий Ермаков находит в официальном житии немало таких легенд. Одна из них — рассказы об электричках, переполненных православным народом, ринувшимся на похороны старца,. По словам отца Василия, о смерти батюшки старались не разглашать, и народа на похоронах было не так уж много. Хотя мы знаем, что во время похорон сбылось последнее пророчество прп. Серафима, которым он предупредил свою клейницу мать Серафиму: «Ребрышки береги…» — в давке ей поломали ребра.

Да, нелегкая работа предстоит будущим составителям серьезных жизнеописаний наших новопрославленных святых. Ведь при передаче документально выверенных сведений им нужно будет постараться не растерять благоговейного, сердечного отношения к подвижникам. А об их окружении писать не осуждая, а рассуждая.

Будем надеяться, что такие труженики на ниве Господней будут избраны Тем, Кто «прославляем в совете святых», — когда придет для этого время. А мы уже теперь обязаны осознать необходимость особых усилий в деле уразумения подвига наших святых.