Оригинальное название: 52 Reasons to Hate My Father by Jessica Brody, 2012

Перевод: Инна Тихонцева, Элаиза Натали

Редактирование: Инна Тихонцева, Виолетта Потякина

Бета-вычитка: Инна Тихонцева

Русификация обложки: Яна Сухинина

Переведено для группы: http://vk.com/dream_real_team

Любое распространение и копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Аннотация

Тяжёлая это работёнка – быть любимой наследницей Америки, но кому-то же нужно ей быть.

Лексингтон Ларраби не работала ни дня в своей жизни. В конце концов, она же наследница мультимиллионной медиа-империи Ларраби. А наследницы, как предполагается, не работают. Но с другой стороны, не предполагается, что они разбивают совершенно новые Мерседесы о мини-маркеты на бульваре Сансет.

И поэтому в день восемнадцатилетия Лекси её всегда отсутствующий отец решает применить более активный подход к её своенравной жизни. Каждую неделю в течение следующего года ей придётся побывать на различных низкооплачиваемых работах, если она хочет когда-либо вернуть свой любимый трастовый фонд. Но если и есть что-то хуже, чем работа горничной, посудомойкой или в ресторане быстрого питания, так это иметь дело с Люком, высокомерным, хотя и привлекательным, выпускником колледжа, которого отец назначил присматривать за ней.

В веселой «комедии наследницы» о семье, прощении, благих намерениях и вторых шансах Лекси узнает, что любовь может быть ничем не ограниченной, деньги могут быть несущественными и, независимо от возраста, все нуждаются в небольшой помощи. И хотя у неё нашлось бы 52 причины ненавидеть своего отца, ей нужна только одна причина любить его.

 

 

Отцы, будьте добры к своим дочерям,
Дочери оценят вашу заботу.

— Джон Майер

 

 

Авария без пожара

 

Отец меня убьёт.

Вообще-то, если задуматься, у него, вероятно, нет времени меня убивать. Но он может отправить кого-нибудь, и всё сделают за него. Вот в этом он действительно хорош. В отправлении людей. Он поступал так при каждом крупном событии в моей жизни. Первый школьный день, первое свидание, вечеринка на милые шестнадцать, дни рождения, танцевальные концерты, даже церемония вручения дипломов об окончании средней школы на прошлой неделе. Все их искренне посещал и документировал на видео один из любимчиков моего отца. А у него их просто куча. Так много, что я уже с трудом могу запомнить их имена. Но обязательно, когда происходит что-то значительное, одному из них всегда удаётся оказаться на месте моего отца, чтобы исполнить необходимую родительскую обязанность. Честно говоря, я бы не удивилась, если б в день моей свадьбы он отправил кого-то идти со мной по проходу. Хотя я не уверена, что его команда по рекламе позволила бы ему упустить такую прекрасную возможность для положительной огласки в СМИ.

Это, с другой стороны, попадает в другую категорию внимания прессы. Ту самую, что заставляет моего отца, его компанию и всех связанных с нашей семьей выглядеть не самым лучшим образом. Ту самую, которую умалчивают и которую извиняют умно состряпанные козлы отпущения и обещания реабилитации. Не то чтобы я когда-либо попаду в неё. Но эта мысль заставляет таблоиды менять фокус. Потому что, как только вы отправились в реабилитационный центр, истории конец. В глазах СМИ вы так же хороши, словно уже вылечились.

Ну, по крайней мере, пока снова не напортачите.

Пока не наделаете что-то вроде этого.

Я убеждена, что на моего отца работают шпионы по всему миру. Они пролезли в национальные и государственные правительства, они уклоняются от правоохранительных органов, они выдают себя за уличных продавцов. Они как эльфы. Помощники Санты. Крадутся сквозь ночь, выполняя его указания, защищая имя компании. Имя семьи. Потому что серьёзно, никакого другого объяснения тому, как быстро все проворачивается, я не найду. Насколько быстро они способны убрать с сайтов все следы «беспокойства»? Ну, например, уже сегодня к вечеру. Люди моего отца вышли на «сцену» даже прежде, чем прибыли машины неотложки. Одетые в свои тёмные костюмчики и дизайнерские туфли, а вы учитывайте, что сейчас только три утра. Как будто они и спят в таком вот виде.

Волшебные эльфы, не иначе.

Хотя если следовать этой аналогии, оказывается, что мой отец должен быть Сантой Клаусом. И уж поверьте мне, кроме той части, чтобы быть неуловимым, никогда не замеченным и остающимся в вашей гостиной всего пару минут, прежде чем исчезнуть в ночи, он определенно никакой не Санта Клаус.

Первое, что они делают, только прибыв, — говорят мне молчать. Потом меня уводят из центра внимания и вспышек фотоаппаратов папарацци и торопливо запихивают в чёрный лимузин, чьи окна настолько затонированы, что я едва вижу, что снаружи. Напротив меня сидит женщина. Она говорит с легким французским акцентом, ловко управляясь с постоянно вибрирующими от входящих вызовов и электронных писем телефонами в каждой руке. Она прерывает текущую беседу на время, достаточное, чтобы заверить меня, что всё уладят.

Но меня не нужно ни в чем уверять. Всё всегда улаживают. Когда подразумевается имя моего отца, обвинения загадочным образом отклоняют, судебные процессы необъяснимо выпадают из делопроизводства, а сердитые владельцы бизнесов, угрожающие местью, внезапно присылают рождественские открытки с фотографиями своих семей на двухнедельном круизе по Греческим островам.

Я не уверена точно, как именно это происходит, но вы можете быть уверены, что деньги переходят из рук в руки. Много-много денег. Возможно, даже в форме крупных неотмеченных законопроектов. Контракты, скорее всего, подписаны, угрозы почти наверняка исполнены, и секретность определённо усилена.

Это мафия, только без стриптиз-клубов и дешёвых нью-йоркских акцентов. И вместо оружия и зацементированной обуви у всех её членов Блэкберри и Гарвардское образование.

Неудивительно, что на моего отца работают исключительно все адвокатские фирмы.

Сквозь тонированное стекло я могу разобрать прибытие ещё двух новостных фургонов. Женщина, сидящая напротив меня, также их замечает и поспешно нажимает единственную кнопку на одном из телефонов, прежде чем поднести его к уху.

— Всё чисто? — Минута молчания, пока она ждёт ответа. — Скажи им, что у неё нет комментариев. — И затем в другой телефон: — Хорошо, мы уезжаем.

С пугающей резкостью она кликает по обоим телефонам и, не оборачиваясь, словно хорошо смазанная машина, которая в тысячный раз исполняет отточенное движение, костяшками пальцев стучит по стеклянной перегородке между салоном и водителем, сообщение передано, автомобиль трогается с места.

Прежде чем мы успеваем отъехать от бордюра, женщина уже отвечает на другой звонок.

— Какова ситуация у Гнезда?

Я могу разобрать тень гримасы на её вытянувшемся лице, и, не говоря ни слова, она поворачивается к экрану и включает CNN. Мой взгляд затуманен, и память пока не слишком отошла после аварии, но я всё же признаю перекресток, на котором стоит репортёр. Тот самый, от которого мы только что отъехали. И у разрушенного мини-маркета позади неё всё ещё стоит моя машина, припаркованная прямиком в центральном проходе, рядом с аспирином.

Нужно было схватить одну баночку перед уездом, думаю я. В голове словно отбойным молотком стучат.

Я обессилено падаю назад на сиденье, прикрывая глаза рукой.

— Планы изменились, — слышу, как говорит француженка, на дюйм опустив стекло. — Едем в Посадочную Площадку.

Водитель кивает, и я чувствую, как длинный чёрный автомобиль заходит в резкий поворот, который почти заставляет меня расстаться с содержимым моего желудка. Хотя там особо не с чем расставаться. Кроме водки. Много-много водки. Ну, возможно, с несколькими каплями воды от растаявшего льда.

— Нет! — протестую я, изо всех сил пытаясь сидеть вертикально. — Почему мы туда едем? У меня там ни одной шмотки. И вообще я хочу домой!

Но затем я снова бросаю взгляд на телек, и внезапно ответ становится мне очень ясен. Местоположение экстренного выпуска новостей изменилось, и теперь второй репортер стоит около ворот моего дома, наряду с любым другим журналистом со всего мира.

Зашибись.

— Не волнуйся, — говорит мне женщина, снова возвращаясь к своему телефону. — Наши люди уже на пути к вашему дому, чтобы взять некоторые твои вещи.

— Отлично. — Я сдаюсь с преувеличенным вздохом, падаю на бок и сворачиваюсь на сиденье. — Но удостоверьтесь, что они забрали Холли. Она не может спать одна.

Женщина кивает и переключается на второй телефон.

— Захватите собаку.

Хотя громкость и убавлена, я всё же могу слышать претенциозный голос репортёрши из телевизора, обстоятельно объясняющей трагическую историю моей жизни так, словно рассказывает сочинение в пятом классе.

— Для тех, кто только что к нам присоединился, мы в Бэль-Эйр, штат Калифорния, у поместья Президента Медиа-империи Ларраби Ричарда Ларраби, спустя пятнадцать минут после того, как его семнадцатилетняя дочь Лексингтон Ларраби разбила свой кабриолет Mercedes-Benz SLR McLaren, стоимостью более чем 500,000$ о мини-маркет на бульваре Сансет. Известная тусовщица возвращалась из элитного Голливудского ночного клуба, где, как утверждают несколько свидетелей, она много выпивала с друзьями, прежде чем сесть за руль. Хотя представители семьи Ларраби ранее отрицали обвинения, что Лексингтон находилась под влиянием алкоголя, полиция всё ещё тщательно изучает этот вопрос. Это опустошение в семье Ларраби наступает спустя всего несколько дней после того, как начинают циркулировать отчёты, что шаткие двухлетние отношения Лексингтон с богатым европейским наследником Менди Милошем в очередной раз дали трещину. Знаменитая, постоянно сходящаяся и расстающаяся, парочка рассталась в конце прошлого года, после чего Лексингтон провела две недели в психиатрическом учреждении в Палм-Спрингс, где ей диагностировали «депрессию и тревожность». Решение помочь дочери подобным образом было принято самим Ричардом Ларраби после того, как Лексингтон была найдена в туалете бензоколонки в Беверли Хиллз в обморочном состоянии и отправлена в медицинский центр «Кедарс-Синай», где её лечили от лёгкого отравления алкоголем. Ричард Ларраби выражал искреннее беспокойство о своей единственной дочери...

— Господи, да выключи ты это уже! — стону я, накрывая лицо волосами.

Через несколько секунд тишина наполняет лимузин, и я закрываю глаза.

Хренов Менди. Это всё его вина. Если бы он вернулся в Европу, как и обещал, ничего из этого не произошло бы. Мы, возможно, так и придерживались бы плана передохнуть друг от друга подальше, через несколько недель воссоединились бы в Европе, и все было бы прекрасно. Но нееет. Ему приспичило появиться в клубе и начать танцевать с какой-то бродяжной шлюшкой прямо передо мной. Теперь всё определённо кончено. После всего, что мы наговорили сегодня вечером, не осталось ни единого шанса, что мы снова будем встречаться.

Боги, как же болит голова.

Сквозь опущенные веки могу разобрать вспышки света, открываю глаза и вижу, что телек всё ещё включен, но громкость убавлена. CNN вернулись на перекресток, потому что эвакуатор вытягивает мою машину из развалин. Дерьмово выглядит. Весь перед сплющен, несколько осколков остались на том месте, где было лобовое стекло.

Ну, блин. А мне действительно нравилась эта машина.

Я только её получила. Её собрали на заказ в Германии. Теперь придётся ждать, пока они сделают новую на замену. И кто знает, сколько времени это займёт.

Всё это уже начинает меня раздражать, не хочу больше смотреть.

— Я сказала. Выключить. Это, — повторяю ей. — Незачем мне это видеть. Чёрт, я жива, и ладно.

А женщина уже полностью поглощена очередным звонком. Этот, очевидно, ведётся на французском.

— Oui, oui, je comprends [1], — говорит она, нажимая на пульт телевизора, и экран темнеет. Её взгляд на миг падает на меня, а затем она бормочет в телефон: — Je te le dis, elle est un enfant gâtée [2].

Я чувствую, как моё лицо горячеет от гнева. Она серьезно назвала меня избалованной соплячкой?

— Извините, — требую я.

— Un moment [3], — говорит она собеседнику, глубоко вздыхает, убирает телефон ото рта и натянуто улыбается. — Да?

— Чем именно вы занимаетесь у моего отца?

Совершенно ясно, она раздражена, что я её перебила, но пытается это скрыть.

— Я его новый пресс-атташе.

— Ну, тогда... — начинаю я, прежде чем перейти на чистейший французский, — возможно, если бы вы завершили свое исследование, то узнали бы, что «избалованная соплячка» провела половину детства во Франции.

А потом я закрываю глаза на её ошеломленное выражение, опять занавешиваю лицо волосами и бормочу:

— Просто разбудите меня, когда мы доберемся, окей?

 

 

Всё в семью

 

У моего отца есть постоянный номер в отеле «Беверли Уилшайр». Предположительно для того, чтобы развлечь партнеров, когда те прилетают в ЛА. Но я-то знаю, что это полная чушь. Номер для того, чтобы он не ночевал дома. Всем известно, что сон требует определенного уровня близости. Не важно, романтические это отношения или же семейные, сон — интимный акт. Пробуждение утром — это личное. Совместный завтрак — для семьи. И независимо от того, что трезвонят газеты, Ларраби, определённо, не семья.

Как, наверное, думает мой отец, если он будет периодически ненадолго появляться в нашем основном доме в Бэль-Эйр, то он будет считаться его жителем. Но, конечно, это никогда не достаточно долго, чтобы действительно заняться каким-нибудь аспектом моей жизни. Ребенком я была достаточно наивной, чтобы пытаться перетянуть его внимание на себя в большинство из его редких визитов, мчась к парадной двери с рисунками, которые я сделала в художественном классе, или одевалась в свой последний балетный костюм, готовая показать ему новое выученное движение. Я всегда отчаянно нуждалась в его одобрении. Жаждала тех пустых односложных оценок, которые я с жадностью проглотила бы и схоронила за щеками, подобно бурундуку, не знающему, когда он снова сможет поесть.

Теперь я умнее. Не трачу впустую своё время. И когда «намечается» его визит (да, они почти всегда намечаются), я стараюсь встречаться с ним настолько редко, насколько это возможно.

— Твой отец на пути из Нью-Йорка, — сообщает мне знакомый мужской голос, как только я ступаю в номер и падаю на обитый шёлком шезлонг в гостиной.

Как я и сказала, почти всегда намечаются.

— Спасибо за предупреждение, — язвительно отвечаю я.

— Не говори со мной подобным тоном, — злится Брюс, отходя от стола в столовой и угрожающе смотря на меня сверху вниз. — На этот раз ты действительно напортачила, Лекси. Ты хоть понимаешь, что могла кого-нибудь убить? Включая саму себя.

Я ложусь на бок, так что мне не приходится смотреть на него.

— О, перестань, Брюс. Я сегодня через ад прошла. Не можешь расслабиться хоть на секунду?

Брюс — личный юрист моего отца. Как противоположность любому из его корпоративных болванов. Он распоряжается всем состоянием моего папочки, доходами, завещаниями, трастовыми фондами и, что важнее всего, семейными делами (чем в данный момент являюсь я). Правда в том, что с тех пор, как пять лет назад умерла моя мама, я провела с Брюсом больше времени, чем с собственным отцом. Неудачный результат этого — он часто пытается рассматривать меня как дочь. А это значит, что он испытывает какое-то извращённое удовольствие от выговоров мне. Словно этого нет в его должностной инструкции, но внутри он поздравляет себя, что вышел за пределы служебного долга.

— Ты разбила свою машину, врезавшись в мини-маркет, Лекси! — ревет он. — Нужно ли тебе напоминать о важности значении подобного?

— Имеешь в виду, нужно ли мне напоминать, как погибла моя мать? — презрительно спрашиваю я. — Нет, думаю, я все прекрасно помню, спасибо.

Он понижает голос до сердитого шипения.

— Этой ночью ты подвергла эту семью серьезному риску.

Я стону и закатываю глаза.

— Говоришь так, словно ты часть этой семьи.

— Так и есть! — выпаливает он негодующе. — Я слежу за интересами семьи. Все время. Твоего отца, твоих братьев и твоими. Я лично забочусь о благополучии этой семьи. И больше, Лексингтон Ларраби, мне нечего тебе сказать.

Я разворачиваюсь к нему лицом так резко, что комната не сразу перестает вращаться. Но я слишком занята, крича, чтобы заметить это.

— Ты совершенно не представляешь, каково быть частью этой семьи! — Кипящий гнев усиливает головную боль с поразительной скоростью, но мне всё равно. Эмоции взяли верх, и теперь этого уже никак не остановить. — Ты понятия не имеешь, каково, когда тебе подворачивает одеяло и целует на ночь кто-то, кому заплатили за это. Ты даже представить не можешь, каково получать диплом об окончании средней школы, осматривать толпу и видеть на переднем ряду недавнего выпускника Гарварда из компании Ларраби, возящегося с камерой, чтобы записать видео, которое твой отец даже смотреть не будет. И пока ты не упадешь в обморок в туалете бензоколонки и не проснешься в палате с незнакомцем, нанятым, чтобы держать тебя за руку, и утверждающим, что все будет прекрасно, я не хочу даже слышать, как ты утверждаешь, что ты часть этой семьи.

В его глазах вижу поражение. Или, по крайней мере, он решил пока что поднять белый флаг. Поворачиваюсь обратно и вжимаю лицо в обивку дивана, находя незначительное облегчение в ощущении его прохлады на коже.

 

***

 

Дверной звонок номера не замолкал с тех пор, как я приехала. Бурная деятельность связана, в основном, с сокрытием того, что наделал сегодняшний «инцидент». Вот именно так к этому относятся любимчики. И как бы я ни ненавидела весь шум и переполох, я все же не жалуюсь, в страхе, что они могли бы собраться и перейти в свой конференц-зал внизу, и тогда я останусь одна в этом гигантском люксе.

В половину четвертого утра открывается дверь, и посыльный прикатывает тележку с чемоданами и коробками моих вещей из дома. Холли, моя коричнево-белая папийон[4], сидит на самом высоком моем чемодане от Луи Виттона, наслаждающаяся поездкой по украшенным золотом коридорам отеля. Когда она замечает меня, ее маленький хвостик начинает качаться из стороны в сторону, и она, радостно лая, спрыгивает с тележки прямо мне на колени.

Я крепко держу ее и бормочу в ее высокие уши в форме крыльев бабочки, утыкаюсь носом в мягкую шерстку на ее шее. Я спасла Холли из разорившегося приюта три года назад. Она была грязной, когда мне только привели ее, отказывалась признавать меня хоть как-нибудь почти полгода. Но теперь нас водой не разольешь. И несмотря на то, что вы могли увидеть по ТВ или прочитать в таблоидах, она для меня не просто очередной модный аксессуар. Она мой мир. Мой спасательный трос.

Собственно, просто от того, что она здесь со мной, мое настроение немедленно меняется. Удивительно, как у нее так получается. Люди иногда могут быть такими раздражающими. Со всеми их глупыми мнениями и тайными умыслами. Но собаки? У собак нет умыслов. Они так честны, и открыты, и отдаются тебе без остатка. И поэтому они всегда будут приободрять вас. Они всегда будут любить вас. Независимо от того, как сильно вы накосячите. Независимо от того, где вам посчастливилось разбить Мерседес.

К счастью, мне удается найти пузырек ибупрофена в дорожном чемодане. Я вытряхиваю горстку в ладонь и запиваю их большим глотком итальянской минеральной воды, стоящей на журнальном столике, кривясь от послевкусия.

— Фу, гадость какая! — Я зажимаю рот. — Поверить не могу, что отец пьет это дерьмо. — Не оборачиваясь, я кричу, не обращаясь ни к кому конкретному: — Кто-нибудь может принести мне немного Восс[5], пожалуйста?

Вода появляется меньше чем через минуту, как будто автомат с Восс спрятан за душем или еще где-то. Я нетерпеливо делаю несколько глотком, затем лью немного в цилиндрическую, больше обычного размера крышку бутылки и предлагаю Холли.

Брюс выходит из главной спальни, где он говорил по телефону, и объявляет всем, что Капитан приземлился и теперь садится на вертолет. Он будет здесь через двадцать минут.

На случай, если вы не поняли, Капитан — это мой отец. Он настаивает, чтобы все и для всего использовали эти тупые кодовые имена. Гнездо — наш главный дом, Посадочная Площадка — это место, Яблоко — наш таунхаус на Парк Авеню в Манхэттене, а Брюс, поверенный моего отца, известен просто как Лейтенант. Где-то есть целый список. Он ежемесячно обновляется и рассылается по электронке. Я не видела ни одного уже много лет. С тех пор, как обнаружила, как использовать фильтр спама.

Когда люди начинают носиться по комнате, готовясь к прибытию Капитана, я выполняю свою собственную подготовку. Опустошив остатки воды, я набираю смс-ки Джии и Ти, моим двум самым лучшим подругам в этом мире, и прошу их приехать как можно скорее для моральной поддержки. Потом я направляюсь в ванную, чтобы проверить мое лицо.

Отражение практически подталкивает меня к тому пункту, где я клянусь, что прошла через обмен тел, что так часто показывают в фильмах. Я даже не похожа сама на себя. Тушь предана забвению, волосы с одной стороны как корова лизнула, мешки под глазами цвета пино-нуар больше, чем у посыльного в тележке десять минут назад.

Я поворачиваю кран, сую под воду руку и тщательно, кончиком пальца растираю тушь до скул, мажу ее так, чтобы теперь она стекала по лицу в подобии следов от слез.

Я улыбаюсь своей работе.

Идеально.

Потом я выключаю свет, тащусь обратно в гостиную и скольжу на свой диван, ожидая прибытия отца.

 

 

Прийти и уйти

 

Джиа и Ти приезжают первыми. Они, должно быть, были неподалеку, когда получили мои сообщения. Брюс укоризненно наблюдает, как они вплывают в номер, вздыхают от моего взъерошенного вида и бросаются ко мне, со скоростью света извергая слова сочувствия и неверия. Он ловит мой взгляд и смотрит с презрением, но я сразу игнорирую его, возвращая внимание к настоящей группе поддержки.

— Господи, Лекс, — восклицает Джиа, становясь на колени около дивана. — Мы прочитали новости в Твиттере по дороге из клуба домой. Поверить не можем!

— Мы сразу же сказали Кляйну сворачивать! — задыхаясь, объясняет Ти с безупречным английским акцентом.

В темно-карих глазах Джии появляются слезы, прежде чем она роняет голову мне на живот.

— Мы думали, что ты умерла!

Со смешком я тянусь и накручиваю на палец кудряшку ее коротких волос цвета карамели.

— Я в порядке, девчат. Спасибо, что приехали.

Джиа, Ти и я стали лучшими подругами в подготовительном классе. «Беспокойная троица», как сразу же прозвали нас учителя. Джиа — дочь легенды баскетбола Девина Джонса, который раньше играл за «Лейкерс»[6], а теперь владеет примерно сотней автомобильных салонов, кинотеатров и ресторанами общепита «Слава Богу, уже пятница». Не то чтобы она хоть раз была замечена питающейся там.

Мама Ти раньше была участницей одной реально известной британской женской группы, которая выпустила множество платиновых альбомов в начале девяностых. Ее отец был гитаристом, гастролировавшим с ними, но Ти едва видится с ним, потому что когда группа распалась и мать Ти быстро продула гонорар с нового альбома, она переехала из Лондона в ЛА, чтобы выйти замуж за президента огромной корпорации, и забрала Ти с собой. Теперь Ти живет в Малибу, в том экологически чистом «умном доме», который разговаривает с вами, а когда вы берете из холодильника молоко, терморегулятор автоматически подгоняет температуру воздуха к температуре вашего тела.

— Боже, — говорит Джип, поднимая голову. Автозагар на ее гладкой смуглой коже мерцает в свете гостиничного номера. — Ты никогда не догадаешься, что сделал Менди после твоего ухода.

— Никогда, — кивком подтверждает Ти.

— Подождите, — кусая губу в ожидании, говорю я. — Дайте попробовать. Ну, намекните хоть.

Но прежде чем они могут ответить, Брюс откашливается так громко и противно, что вы подумали бы, что ему засунули в горло куриное крылышко. Девочки с надеждой глядят на него, тогда как я лишь закатываю глаза и ворчу:

— Что, Брюс?

Я вижу, как подергивается его левая щека. Это значит, что он снова кусает ее изнутри. Он делает так всегда, когда пытается что-то сдержать. Мое предположение — это, вероятно, очередная вспышка.

Он глубоко вздыхает и затем все еще напряженным голосом говорит:

— Мы все благодарны Джии и Тессе...

— Ти, — она быстро поправляет его.

Подергивание начинается снова, но через несколько секунд оно рассеивается натянутой улыбкой в ее сторону.

— Благодарны Джии и Ти за поддержку, — исправляется он. — Но, учитывая неминуемость прибытия твоего отца, я полагаю, им лучше подождать в вестибюле внизу.

Девушки начинают подниматься, но я хватаю руку Джии и дергаю ее назад.

— Нет! — кричу я, суженными глазами смотря на Брюса. — Они мои подруги... моя семья, — добавляю я, зная, что это собьет с него немного спеси. — Они останутся.

— Все нормально, дорогая, — успокаивает Ти, беря мою руку и сжимая ее. — Тебе нужно немного времени побыть с отцом наедине.

— Ха! — Я возмущенно фыркаю и указываю на полную людей комнату. — Ага. Я, мой отец и все наши самые близкие друзья. Мы — одна огромная счастливая семья.

Но Ти просто скупо улыбается в ответ, отпуская мою руку и позволяя ей с глухим стуком упасть на диван.

— Мы будем внизу, — говорит она.

Я беспомощно смотрю, как мои подруги — мои спасательные плотики — выплывают в дверь, прежде чем с сердитым взглядом обернуться к Брюсу. На этот раз я действительно готова все ему высказать, но мне не дают такой возможности. Вся комната внезапно погружается в тишину от звука в очередной раз открытой двери.

Мне не нужно пытаться встать, чтобы узнать, что мой отец только что вошел в комнату. Я могу увидеть это на подобострастных лицах безумно любящих его сотрудников. Я могу услышать это в безошибочном звуке его шагов. В звуке щелкнувшей за ним двери. В почтительной тишине, которая следует за этим. После семнадцати лет проживания с Ричардом Ларраби как отцом вы бы тоже научились признавать на слух, что он пришел. И ушел.

Вся активность в комнате прекращается. Замолкают телефонные разговоры. Ручки перестают скрипеть по бумаге. Ловкие пальцы зависают над клавиатурами. Все взгляды направлены на человека, вошедшего в комнату. Человека, который сейчас зловеще возвышается над моим диванчиком. Я слышу его дыхание. Чувствую, как его тень падает на мое лицо. Мое дыхание тихо замирает, и я жду.

— Какова ситуация? — спрашивает он Брюса, ступая мимо моей импровизированной постели в гостиную номера.

Брюс следует прямо за ним, как бы преданно сопровождая гребаные десять шагов, которые отец делает до столовой.

— Улаживается, — уверяет он. — Владелец магазина не собирается выдвигать обвинений. Я переговорил с судьей, он готов быть снисходительнее в вынесении приговора по статье «Управление транспортным средством в состоянии алкогольного опьянения». Без тюремного заключения. Просто отлично.

— Хорошо. Что с прессой?

— С прессой решает Кэролайн.

Брюс кивает Француженке, которая сопровождала меня сюда в лимузине, и она поднимается со своего стула из-за стола, размахивая телефонами в обеих руках, словно визуально доказывая, что да, именно этим она и была занята.

— Я сделала официальное заявление, но, думаю, пресс-конференция с Вами утром была бы благоразумным шагом в данный момент.

— Отлично, — соглашается мой отец с небольшим взмахом руки, показывая, что разговор с Кэролайн окончен. Она возвращается на свое место.

Брюс продолжает нести какую-то ерунду, пока мой отец ходит вперед-назад вдоль обеденного стола, вставляя одно-два слова в качестве приказа, когда Брюс заканчивает предложение, требующее инструкции.

Холли вклинивается между моим наклоненным телом и спинкой дивана и начинает дрожать, в страхе прижимая уши. За те три года, что она прожила у меня, она никогда не проявляла особой симпатии к моему отцу, и я ее не виню. Холли всегда отлично разбиралась в людских характерах.

Я чешу ей шею и шепчу что-то успокаивающее.

— И сколько всего получается? — слышу я, как мой отец спрашивает Брюса, когда тот закончил оглашать список повреждений.

Брюс достает из кармана пиджака ручку, царапает что-то в блокноте отеля, затем отрывает верхний лист и протягивает его моему отцу.

Я внимательно слежу за его реакцией, но ее, конечно, нет никакой. Глупо ожидать иного. Ожидать увидеть, как что-то словно по волшебству появляется там, где никогда ничего не было.

Вот как мой отец стал тем, кто он есть. Как «Ларраби Медиа» стала самой успешной медиа-корпорацией в мире. Из-за его сверхъестественной способности оставаться абсолютно отстраненным. Полностью бесстрастным.

Даже перед лицом катастрофы.

— Отлично, — говорит он, в заключение авторитетно кивая. — На том и сойдемся.

Он поворачивается к остальным нетерпеливым лицам, зависшим вокруг стола в ожидании следующего указания, как солдаты в военной зоне.

— Вы все отлично поработали, — заявляет он твердым, непоколебимым тоном. — Спасибо за усердие в этом... неудачном вопросе. Я позабочусь, что вам компенсируют ваши дополнительные усилия.

Потом он разворачивается ко мне, признавая мое существование впервые с момента, когда он вошел в комнату. Не потрудившись даже сесть, я бросаю взгляд в его сторону. Наши глаза соединяются, но ничего не происходит. Никакого информационного общения. Никакого обмена эмоциями. По крайней мере, когда Брюс бросает на меня один из своих коронных взглядов, я знаю, что он думает. Глаза же моего отца пусты. Лишены всяких чувств.

Безразличны.

В очередной раз я не понимаю, с какой стати ожидала чего-то еще.

Одним быстрым движением его взгляд отцепляется от моего, оставляя меня с явственным чувством падения. Как неизбежный треск лески, удерживающей меня в подвешенном состоянии на высоте двух сотен футов над землей.

— Если кому-нибудь понадоблюсь — я в Маяке, — сообщает он, пробираясь обратно через гостиную. Его крупное тело исчезает за спинкой дивана, и я слышу чересчур знакомый звук открывшейся и закрывшейся двери.

Затем бурная деятельность возобновляется, когда все возвращаются к работе.

 

 

Анализ стоимости

 

Я не пишу Джии и Ти сразу же, чтобы сказать, что путь свободен. Они достаточно скоро сами увидят моего отца, марширующего через холл отеля. Вместо этого я перебираюсь в столовую к обеденному столу, и под шум телефонных звонком, е-мейлов и неистовых разговоров мне удается стащить небольшой отельный блокнот со стола, спрятать его у бедра и уйти в спальню.

— Я спать, — говорю я голосом достаточно мягким, чтобы никто не услышал, и затем закрываю за собой двойные двери.

Я поднимаю Холли на огромную мягкую белую кровать, и она быстро начинает перебирать одеяло, устраивая его по своему вкусу, прежде чем плюхнуться и свернуться идеальным клубочком меха. Теперь, когда он ушел, она расслабилась.

Хотелось бы и мне также быстро оправляться.

Я присаживаюсь на край кровати и достаю из тумбочки карандаш. Потом я, почти не нажимая, провожу кончиком вперед-назад по пустой страничке, наблюдая, как волшебным образом под графитом появляется углубление от последней записи.

Я щурюсь и держу страницу под тусклым светом ночника, пока не разбираю кривоватый почерк Брюса.

Единственное, что им написано, — это число.

1.7

Стоимость моей очередной ошибки. Финансовое бремя, которое будет нести мой отец, чтобы все прошло. Чтобы сохранить имя семьи от грязных следов, которые я умудряюсь оставлять, куда бы ни пошла.

Вне всяких сомнений, это в миллионах. Когда речь идет о цифрах, с которыми работает отец, масштаб подразумевается. Писать полностью значит просто лишние нули. Мой отец не имеет дела с сотнями или тысячами. Они просто не стоят его времени.

Я откладываю блокнот в сторону и падаю на подушки. Ночь была сплошной катастрофой. Сначала Менди, потом авария и пресса, а теперь еще и это.

Я позволяю себе полминуты слез — не больше, — прежде чем беру себя в руки и готовлюсь к возвращению подруг. К счастью, мой макияж уже был смазан, так что они, ворвавшись в комнату и рухнув на кровать около меня, не замечают, что я плакала.

Слушая, как они ходят взад-вперед, по очереди задавая вопросы и соболезнуя, я чувствую, что мои веки наконец-то тяжелеют. События вечера начинают брать свое, а адреналин испаряться. Вдруг единственное, о чем я могу думать, — это сон.

Ти, должно быть, замечает, что я задремала, потому что она прерывается на полуслове и говорит:

— О, Лекс, прости. Ты, наверное, очень устала. Мы останемся тут пока, чтобы ты не была одна.

Я улыбаюсь сквозь дрёму.

— Вам не обязательно это делать, — выдавливаю я. — Я в порядке. Идите домой... я позвоню, когда проснусь.

— И мы пойдем по магазинам, — добавляет Джиа.

Я удивленно киваю.

— Точно. Шоппинг. Равно хорошо.

Я могу слышать их хихиканье, пока Ти укладывает меня под одеяло и натягивает его мне до щек, легонько целуя меня в лоб.

— Еще четыре дня, — напоминает она, мягко гладя мою щеку. — Еще четыре дня, и это все закончится, да?

— Да, — говорю я уже хриплым голосом.

За ними тихо закрывается дверь, и я перекатываюсь на бок, укладываю Холли себе на руку и зарываюсь лицом в ее шелковую шерстку. Она не сопротивляется.

Я все еще могу слышать звон голосов снаружи спальни, но они тонут в звуке голоса Ти в моей голове.

Еще четыре дня.

Четыре дня, и я смогу убраться отсюда.

С этой мыслью, пробегающей в голове, и улыбкой на лице от нее я засыпаю.

Познакомьтесь с Ларраби

 

Я просыпаюсь от звука голоса моего отца. Сначала я слишком заторможена, чтобы в полной мере понять ситуацию, и мгновение думаю, что он на самом деле здесь. В спальне номера. Обращается прямо ко мне. Эта мысль выталкивает меня из сна, и я сажусь в постели, пугая Холли, которая выскакивает из-под одеяла, где она лежала в эту укороченную ночь.

А потом я вижу отца в телевизоре, обращающегося в полную камер и вопрошающих журналистов комнату, и я откидываюсь назад и расслабляюсь.

Я смотрю на часы на прикроватной тумбочке. Одиннадцать утра. Кэролайн достаточно быстро организовала эту пресс-конференцию, которую она предложила вчера. Не то чтобы я удивлена. Когда дело касается моего отца, все имеет тенденцию продвигаться в темпе «прямо сейчас».

Не уверена точно, кто включил телевизор, но пульта нигде не видно, а я слишком ленива, чтобы встать с кровати и выключить его, так что я просто закрываю глаза и пытаюсь отстраниться от звука. Это доказывает, что моего отца, хоть он лично и не присутствует, почти невозможно игнорировать.

— Я глубоко опечален и обеспокоен инцидентом, случившимся прошлой ночью с моей любимой дочерью Лексингтон, — говорит он. — Это был очень страшный момент для меня и всей семьи Ларраби, и мы все очень благодарны, что она вышла из него целой и невредимой. Будьте уверены, что Лексингтон в порядке, хотя немного потрясена и невероятно раскаивается в своих действиях. Прошлой ночью я прилетел из Нью-Йорка, чтобы провести с ней время и помочь ей пройти через это. В настоящее время она отдыхает и поэтому не смогла присоединиться ко мне этим утром, но она просила меня передать свои глубочайшие извинения доброму владельцу мини-маркета, пострадавшего из-за аварии. Как вы знаете, Лексингтон — моя единственная дочь. Она необычайно важна для меня, и я бесконечно люблю ее. Уверяю вас, ее благополучие — мой приоритет номер один на данный момент, и я лично беру на себя ответственность, что она получит правильный уход и восстановится и выйдет из этого испытания исцеленным и умудренным опытом человеком. Спасибо.

Моя рука хватает что-то — что угодно! — на ночном столике. Я сцепляю пальцы вокруг первого, до чего дотрагиваюсь — м<