Своеобразие философского взгляда на историю в сравнении с религиозно-мифологическим и историографическим. Основные проблемы философии истории.

В европейской культуре сложилось три основных способа постижения истории.

Во-первых, религиозно-мифологический способ: мифология и теология истории. Таковы, например, древнегреческая мифология истории и библейская теология истории. История рассматривается здесь как продукт взаимодействия людей и богов (человека и Бога). При этом события истории развертываются как некий спектакль, поставленный по сценарию богов и разыгрываемый людьми. Следствием этого является тотальный провиденциализм, предопределенность путей развития.

Для человека же такие пути оказываются неисповедимыми; но даже если через пророков и провидцев ему и сообщается о будущем, он не волен избежать непреложного хода развития событий (подобно царю Эдипу). Религиозно-мифологический способ постижения истории явился самым древним, глубоко пустившим корни в сознании людей. Именно с ним связаны представления о судьбах мира, о начале и конце света, о неотвратимости будущего и т.п.

Однако главная идея, выработанная религиозно-мифологическим сознанием, — это представление о цели истории. Ведь если история развивается по божественному замыслу, то у нее должна быть какая-то цель, осуществляемая деяниями людей. А отсюда недалеко и до представления о смысле истории: является ли история реализацией неких трансцендентных надысторических целей, ценностей, или ее цели совпадают с самим историческим существованием человечества? Иными словами, является ли человечество самоцелью истории или оно всего лишь средство для достижения неких надысторических и сверхчеловеческих идеалов?

Во-вторых, это историографический способ: историческая наука, описывающая деяния людей, протекающие во времени, прежде всего события прошедшего. Не случайно, одно из значений слова «история» — это то, что было, что перешло в область памяти.

По словам Гегеля, первые историографы (Геродот, Фукидид и др.) описывали преимущественно деяния и события, протекавшие нa их глазах; причем сами они были проникнуты их духом и переносили на сферу духовных представлений то, что существовало вовне. Конечно, они пользовались сообщениями и рассказами других (один человек не может видеть все), т.е. черпали из сокровищницы общечеловеческой памяти. Однако главным для них оставались трезвость и надежность собственного взгляда на события жизни.

В этой связи историографа не интересует трансцендентный смысл, человеческих деяний. Ближайшую их причину он усматривает в страстях и интересах людей или в объективных условиях их жизни (географических, экономических, культурных). «Отец» историографии Геродот, хотя и собрал в своей «Истории» немало фантастических сведений, фактически обосновал новый «наукообразный» метод постижения истории, описывая человеческие деяния и события сами по себе, вне смысловой и целевой заданности.

Разумеется, в последующем историографический метод принимал более теоретическую форму, т.е. от простого описания событий переходил их целостному осмыслению (по Гегелю — «рефлективная историография»), критической оценке («критическая история», которая излагает не саму историю, а историю истории, т.е. дает оценку историческим повествованиям и исследует их истинность и достоверность) и т.д.

Теоретическая история как высшая ступень истерической наук (историографии) вплотную подходит к третьему способу постижений истории — к философии истории.

С чисто внешней стороны философия истории выступает как синтез религиозно-мифологического и историографического представления об истории.

С одной стороны, философский взгляд на историю привносит нее целесообразность и смысл, усматривает в истории господство разума, т.е. исходит из той предпосылки, что всемирно-исторический процесс совершается разумно.

Однако, с другой стороны, эта целесообразность и разумность вводятся из самой действительности. Таким образом, теологически вопросы о цели и смысле истории, о начале и конце света ложатся здесь на почву конкретных исторических событий, многообразия исторических фактов и явлений.

Соотношение элементов теологии истории и историографии неодинаково в различных философско-исторических учениях. Так, в философии истории К. Маркса, О. Шпенглера или АТойнби преобладает историографическое начало, хотя и подчиненное жестким целевым конструкциям с провиденциальным (предопределенным, роковым) смыслом.

В русской же философии истории (Н.А. Бердяев, Л.П. Карсавин, С.Н. Булгаков и др.) доминирует теологическое начало, окрашивающее идею истории в эсхатологические (от греч. eshatos — последний, конечный и logos — учение) тона. Такой тип философии истории принято именовать историософией, подразумевая под этим мудрость божественных целей, определяющих начало и конец истории. Однако подлинное своеобразие философского взгляда на историю заключается в самом понимании сущности исторического.

И мифология истории, и историография основывались на представлениях об истории как неких событиях, протекающих во времени или имевших место в вечно застывшем прошлом. Отсюда — понятие истории как рассказа, повествования, сообщения о фактах, совокупности сведений. Одним словом, мифология истории и историография — это история о чем-то.

Философский же взгляд видит в истории особую предметную область действительности наряду с природой. Здесь уже речь идет не об истории «чего-то» (общества, природы, человеческой жизни и т.п.), а об истории как особой реальности. Это уже история «как нечто». К сожалению, в русском языке не существует различения этих двух значений слова «история», в отличие, например, от немецкого языка. Так, Гегель с самого начала отделяет «сущностно-историческое» («Geschichte») от «просто исторического» («Historie»). В этой связи философия истории должна начать как раз с определения сущности исторического.

41. Бердяев Н.А. о сущности исторической реальности (Н.А. Бердяев «Смысл истории»).

Не все, что происходит, т.е. развивается или изменяется во времени, есть вследствие этого объект истории. Так, явления природы могут носить исторический характер только в том случае, если они оказывают влияние на человеческую деятельность. Само по себе развитие природы, подчиненное абсолютной закономерности, в корне антиисторично.

Если я знаю, что через столько-то лет произойдет солнечное затмение или взрыв сверхновой звезды, то эти события никак нельзя отнести к области истории, и именно потому, что они должны наступить с неумолимой неизбежностью и, следовательно, никакое вмешательство свободной воли не может отменить или перенести их.

Но точно так же не является объектом истории и нечто абсолютно лишенное закономерности, нечто самодостаточное в своей свободе. В этом смысле не существует истории Бога или истории ангелов.

С другой стороны, не заслуживают наименования истории и некие спонтанные человеческие события, протекающие без всякого плана и цели. Поэтому далеко не каждый человек оставляет после себя «историю своей жизни». Хотя каждый человек и живет в истории, но не всякая жизнь, вследствие своей бессмысленности и бесцельности, исторична.

История не протекает ни с абсолютной закономерностью, ни с абсолютной свободой, но есть лишь там, где с бесконечными отклонениями и непредсказуемыми поворотами в развитии событий реализуется некая единая, общая цель. Точнее и глубже других эту мысль удалось сформулировать немецкому философу Ф.В. Шеллингу: существует лишь история таких существ, которые видят перед собой идеал (т.е. единую цель), недостижимый Для индивидуума, но достижимый для рода.

Таким образом, своеобразие исторической реальности заключается в сочетании закономерности и свободы.

Закономерность исторической реальности определяется наличием единой цели, общего идеала, коренящихся в характере самой общественной жизни людей, в их экономической и культурной деятельности.

Свобода же — это чисто человеческая возможность выбора путей движения к цели, осуществления идеала. Невозможно предсказать и предвидеть, по какому пути пойдет человечество, какие средства оно изберет для достижения цели.

Человек лишь потому имеет историю, заметил в этой связи Шеллинг, что его поступки не могут быть заранее определены какой бы то ни было теорией.

По мысли Н.А. Бердяева, история начинается со свободы, точнее, со свободы зла, самостоятельности выбора, противоречащего изначальной воле Творца: человек, нарушив запрет Бога, вкусил плод с древа познания добра и зла, в силу чего и был изгнан из рая, утратил бессмертие. Это и есть символ начала истории. Христианский историзм глубоко выразил ту мысль, что если бы не было свободы зла, то не было бы и истории и мир начался бы не с начала, а с конца, с того совершенного «царства Божия», которое и есть общая цель, идеал человечества в форме совершенного добра и совершенной красоты. Но этот идеал может быть достигнут не индивидуумом, а человеческим родом. В этом смысле история, по словам С.Н. Булгакова, есть прежде всего рождение человечества, бытие человеческого рода, наполненное рождениями, а потому и смертями, и внутренне связанное узами поколений. Чередование, смена поколений, в форме которой и существует единое человечество, представляет собой некое, «пожирание детьми отцов», некую «пляску смерти». Однако это и есть конкретное время истории, необходимое условие движения к цели. История, таким образом, в корне трагична, ибо она есть только там, где есть смерть индивидуума. История замешана на смерти, но она есть в то же время борьба со смертью, попытка преодоления смерти через смену поколений, через историческую преемственность, через общечеловеческую память, наконец — через личностное переживание истории, через тождество человека и истории.

Как показал Бердяев, «историческое» есть некое откровение о глубочайшей сущности мировой действительности, о мировой судьбе, о человеческой судьбе как центральной точке судьбы мировой. История осуществляется человеческим родом, но творится и духовно переживается отдельным человеком. Для того чтобы проникнуть в тайну истории, я должен постигнуть это историческое как до глубины души мое, как до глубины души мою историю, мою судьбу. Все исторические эпохи, начиная с самых древних и кончая будущими, — все это моя историческая судьба. Как субъект истории человек есть «всеединое я», и в этом — его историческое бессмертие.