Морально-этические и религиозные взгляды Ф. М. Достоевского; вопрос о “природе” человека.

Морально-этические и религиозные взгляды Ф. М. Достоевского; вопрос о “природе” человека.

Верховным образом, которым Достоевский уточняет свое понятие идеи, является образ “божественного семени”, которое Бог бросает на землю и из которого вырастает Божий сад на земле. Этим определением идеи как семени Достоевский отграничивает свое понятие идеи от платоновского. У Платона идея является лишь трансцендентной моделью земной действительности, но никак не прорастающим на земле семенем.

Второй образ, которым писатель уточняет свое понимание идеи, которой человек живет и в которую он верит, Достоевский определяет как его “тайну”. Образы загадочных людей, загадочных судеб, загадочных часов переполняют все его романы. Только наличие в человеке некоей “тайны” превращает человека в личность; личность есть, по Достоевскому, не что иное, как воплощенная идея.. Вот, что он писал в одном из писем к брату: “Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком”собой итог напряженнейших размышлений и мучительных впечатлений. Все вопросы, которые волновали писателя-гуманиста, “разгадывающего тайну человека”, потерявшего целостность, утратившего гармонию, находящегося в разладе с действительностью и самим собой, начинают стягиваться к своему центру, своему фокусу - к идее “еще более непосильной” - к идее Бога. Законы логики обязывают отвергнуть идею благости божьего мира. Но мысль художника находит свой выход: открыть смысл жизни можно, лишь приняв саму жизнь за основу, полюбив “живую жизнь” - Бога - прежде логики, прежде себя. для “неэвклидова” ума трагедия мира начинается и заканчивается не на Земле. Сам Творец есть Любовь; Любовь же, Добро не могут не быть свободны. Значит, не могут не делать и человека изначально и абсолютно свободным. Человек в этой системе одинаково способен как к Добру, так и к рождению в своеволии Зла…

Без высшей идеи не могут существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна, а именно идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные высшие идеи, которыми может быть жив человек, лишь из одной ее вытекают. “

Братья Карамазовы» о болезнях души современного человека. Социально-нравственная сущность карамазовщины. Смысл эпиграфа.

Оттого-то в душе этих Карамазовых копится страстная жажда высшего символа - бога, который одновременно был бы и чертом. Таким символом и является русский человек Достоевского.Бог, который одновременно и дьявол, - это ведь древний демиург. Он был изначально; он, единственный, находится по ту сторону всех противоречий, он не знает ни дня, ни ночи, ни добра, ни зла. Он - ничто, и он - все. И еще одна страшная болезнь души открыта писателем и названа им «эгоизмом страдания».

. Старец Зосима в беседе с Иваном по поводу его неверия отметил то особенное свойство его души, что сердце его всегда будет лишь великой мукою мучиться и что вопрос о вере для него не может решиться ни в положительную, ни в отрицательную сторону. Алеша говорил об Иване, что ум его в плену, что в нем мысль великая и неразрешенная. Однако же и для него, как и для всех других, Иван остается сфинксом, загадкой, не такой, правда, как Николай Ставрогин в “Бесах”,3 загадочность которого представляла лишь замаскированную душевную пустоту кататоника.

Карамазовщина", по Достоевскому,- это русский вариант болезни всего европейского человечества, болезни цивилизации. Причины ее заключаются в утрате цивилизованным человечеством сверхличных нравственных ценностей, в грехе "самообожествления". Вся верхушка русского общества, вслед за передовой частью западноевропейского, обожествляет свое "я" и разлагается.

суть "карамазовщины" как раз и заключается в полемике с добром, тайно живущим в сердце любого, самого отчаянного отрицателя. Потому же Иван, сообщивший "Легенду" Алеше, твердит в исступлении: "От формулы "все позволено" я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречешься, да, да?" Алеша встал, подошел к нему молча и тихо поцеловал его в губы. "Литературное воровство! - вскричал Иван, приходя вдруг в какой-то восторг,- это ты украл из моей поэмы!" Карамазовский распад, по Достоевскому,- прямое следствие обособления, уединения современного цивилизованного человечества, следствие утраты им чувства широкой вселенской связи с миром горним и высшим, превосходящим животные потребности его земной природы. Отречение от высших духовных ценностей ведет человека к равнодушию, одиночеству и ненависти к жизни. Именно по такому пути идут в романе Иван и Великий инквизитор. На этот же путь вступает противник Зосимы, монах Ферапонт.

Достоевский считает, что и консервативная часть духовенства тоже теряет великое чувство родственной любви к миру. Не случайно идеалом официального монашеского жи-(*73)тия является отрешенная от мира святость, идея личного спасения.

Первый подход к роману «Братья Карамазовы» Достоевский делает с позиции идеи, то есть начинает писатель свой роман как мыслитель, на что указывают уже слова эпиграфа, взятые из Евангелия от Иоанна, что само по себе уже характерно: Евангелие от Иоанна наименее занимается жизнью Иисуса как человека, в его конкретной живой плоти и крови, и наиболее занимается той идеей, благодаря которой весь мир поклоняется Христу: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца».

"Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода". Это одно из любимых евангельских изречений Достоевского, в котором заложена великая и универсальная мысль о глубокой связи всего со всем в этом мире, где малое, незаметное, на первый взгляд, случайное может нести в себе большой общечеловеческий смысл.

Какова философия истории, манифестируемая легендой? Как она вписывается в общий полифонический контекст историософских идей, озвученных в романе? Исторические пути человечества и духовный смысл истории с точки зрения автора и героев романа.

Это -- "Легенда о Великом Инквизиторе" покойного Достоевского. Как известно, она составляет только эпизод в последнем произведении его, "Братья Карамазовы", но связь ее с фабулою этого романа так слаба, что ее можно рассматривать как отдельное произведение. Но зато, вместо внешней связи, между романом и "Легендою" есть связь внутренняя: именно "Легенда" составляет как бы душу всего произведения, которое только группируется около нее, как вариации около своей темы; в ней схоронена заветная мысль писателя, без которой не был бы написан не только этот роман, но и многие другие произведения его: по крайней мере не было бы в них всех самых лучших и высоких мест.

практика перманентного воплощения «великоинквизиторской» рецептуры в тоталитарных режимах обеспечили и непрерывность внимания к «ЛоВИ» и мировой философии и филологии. В сознании XX в. Великий Инквизитор слился с образом Антихриста и по настоящее время осознается как открытая угроза свободе чел-ка. Мятеж «Хама» и обществ. стагнация, духовный кризис и растерянность перед опустевшим Небом, утрата ценностей общения и саморазрушение «я», террор и геноцид, историч. амнезия и «амор фати», гуманистич. Камуфляж власти и профанация Церкви, — всему этому суждено было сбыться в пространстве рус. истории и в идеологически сопредельных диаспорах социалистической инициативы.

Иван Карамазов в

сочинённой им поэме, по сути дела, ставит ис-

торический эксперимент и показывает, какова

была бы судьба человечества, если бы случи-

лось невозможное и Христос пошёл бы иным

путём, чем это было в действительности.

Великий Инквизитор убеждает вновь пришедшего в мир Христа: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо никогда и ничего не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество, как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку Свою и прекратятся им хлебы Твои. Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение: ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами. Ты возразил, что человек жив не единым хлебом: но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба

земного и восстанет на Тебя Дух Земли, и сразится с Тобою, и победит Тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен Зверю сему, — он дал нам огонь с небеси!»

Образ Инквизитора помогает Достоевскому развенчать два важнейших тезиса сторонников преобладания материального над духовным. Первый — что люди — невольники, «хотя созданы бунтовщиками», что они слабее и ниже Божественного Промысла, что им не нужна и даже вредна свобода. Второй — будто подавляющее большинство людей слабы и не могут претерпеть страдание во имя Божье ради искупления грехов, и, следовательно, Христос в первый раз приходил в мир не для всех, а «лишь к избранным и для избранных». Писатель опровергает эти по виду очень складные рассуждения Инквизитора. Еще за четверть века до создания Легенды о Великом Инквизиторе Федор Михайлович утверждал в одном из писем: «Если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной». И в Легенде финал, помимо воли автора поэмы, Ивана Карамазова, свидетельствует о торжестве идей Христа, а не Великого Инквизитора. Как вспоминает Иван Федорович: «Я хотел ее кончить так: когда Инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что пленник его ему ответит. Ему тяжело его молчание. Он видел, как узник все время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Достоевский рисует нам картину борьбы добра и зла в душе человеческой. При этом носитель злого начала наделен многими привлекательными чертами, общими с самим Христом: любовью к людям, стремлением к всеобщему, а не личному счастью. Однако все благие намерения сразу рушатся, как только оказывается, что Великий Инквизитор вынужден прибегать к обману. Писатель был убежден, что ложь и обман недопустимы на пути к счастью. И не случайно в романе автор Легенды о Великом Инквизиторе тоже отвергает Бога и приходит к выводу, что «все дозволено», а кончает безумием и встречей с чертом. Сам Достоевский определял значение Легенды о Великом Инквизиторе как идею необходимости «вселить в души идеал красоты» над призывами социалистов: «Накорми, тогда и спрашивай добродетели!» Великий Инквизитор духовным ценностям противопоставляет первобытную силу инстинктов, идеалу героической личности — суровую стихию человеческих масс, внутренней свободе — потребность каждодневно добывать хлеб насущный, идеалу красоты — кровавый ужас исторической действительности. Писатель ставил своей целью «изображение крайнего богохульства и зерна идеи разрушения нашего времени в России, в среде оторвавшейся от действительности молодежи», которую представляет в романе Иван Карамазов.

Идея двойничества в романе.

Двойничество у Достоевского - не просто изображение душевной болезни, но всегда символическое и философски значимое явление. Со всеми подробностями показывает Достоевский, как под влиянием бездушного общества, дисгармонической действительности сознание человека не выдерживает, деформируется, отчуждется от самой себя и вследствие этого раздваивается, порождая на свет своего двойника как собственную себе противоположность, собственные нереализованные жизненные возможности.

Проблема «двойничества» возникает в романе еще раз, в сцене ночного видения Ивана, когда ему кажется, что он беседует с чертом. В действительности же происходит внутренний диалог, спор героя с самим собой.

Особый вид диалога – двойничество, наличие «двойников» главных идейных антиподов или героев, испытывающих их влияние. В их судьбах проясняется и углубляется смысл библейского эпиграфа. Идейный смысл эпиграфа художественно реализуется не только в образах Зосимы и его ученика Алеши, но и распространяется на всю систему образов романа, в том числе и на антипода Зосимы – Ивана Карамазова.

В романе «Братья Карамазовы» старец Зосима и герои, следующие его философии, идут по пути очистительной жертвы, безвинно страдают во имя будущего счастья человечества: старший брат Зосимы Маркел, его «таинственный посетитель», Алеша и Митя Карамазовы, Илюша Снегирев и Коля Красоткин. Они обретают духовное бессмертие, повторяя крестный путь Христа, вследствие того, что осознали нравственную ответственность каждого человека в своих и чужих грехах, в отдалении мировой гармонии, так как на свете нет невиновных, т. е. не принимавших участия в увеличении зла, и поэтому каждый человек «за всех и за вся виноват» [14. 149]. В результате этого герои чувствуют себя сопричастными Богу и верят в него и в свое бессмертие.

В противоположность им, Иван не принимает будущей гармонии человечества (небесной или земной), потому что она оплачена слишком дорогой ценой – страданиями ни в чем не повинных детей, – и обвиняет Бога в таком несправедливом устройстве мира и общества. Поэтому Иван не то что не может допустить существования Бога («Я не Бога не принимаю,... а мира, им созданного» [14. 215], – говорит он), а отрицает справедливость миропорядка, основанного на страдании людей. Неверие в Бога для Ф. М. Достоевского равносильно неверию в свое бессмертие. В связи с этим Иван выдвигает идею: «Нет бессмертия души, так и нет добродетели, значит, все позволено» [14. 76], – оправдывающую любые аморальные поступки вплоть до антропофагии, так как человек, по мнению Ф. М. Достоевского, не верящий в свое бессмертие, не страшится загробного воздаяния, а следовательно, может безнаказанно совершать преступления, потому что мнит себя человеко-богом.

Старец Зосима, в противоположность Ивану, считает, что существование Бога не может быть оправдано логически, в нем можно убедиться «до факта», без доказательств, путем веры, благодаря «опыту деятельной любви», как говорит он «маловерной даме» госпоже Хохлаковой: «Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того, как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей» [14. 52].

Иван, подобно госпоже Хохлаковой, готов любить все человечество, но не может заставить себя полюбить ближнего своего. Однако в сцене с «мужичонкой» Иван, под влиянием Алеши преодолев в себе сомнения, обретает способность бескорыстно творить добро для своих ближних. Важно отметить, что автор включает в повествование этот эпизод уже после главы «Бунт», как бы возвращая героя и читателей к «диспуту идей», а

затем продолжает его в виде отрицания идей Великого инквизитора: глава «Черт. Кошмар Ивана Федоровича» одиннадцатой книги романа.

Полифоническая структура романа позволяет автору соотнести с образом Ивана и других персонажей, заменивших веру в идеал разумной логикой (отцеубийца Смердяков, карьерист Ракитин). Двойники Ивана Карамазова выявляют безнравственность теории главного героя, применив ее в жизненной практике.

Один из двойников Ивана Карамазова, Михаил Ракитин, опошляет и принижает рационализм главного героя, доводя его до узкого практицизма и грубого утилитаризма. Этот «семинарист-карьерист», отрицая, как и Иван, веру в Бога и бессмертие души, пытается в целях своего циничного спекулятивного расчета (он хочет сделать себе карьеру и разбогатеть) заменить христианскую любовь чисто рациональной «добродетелью»: «Человечество само в себе силу найдет, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, братству найдет» [14. 76].

Иван Карамазов, один из наиболее глубоких и сложных типов рационалиста, идеолог концепции вседозволенности, вместо живого познания жизни пытается холодным логическим умом «мысль разрешить» и своими рационалистическими силлогизмами о том, «один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога духовно развращает Смердякова, вдохновляет его на отцеубийство. Не случайно Смердяков, решившийся на практике проверить Иванову теорию вседозволенности, обращаясь к нему, утверждает: «... главный убивец во всем здесь единый вы-с, а я только самый не главный, хоть это и я убил. А вы самый законный убивец и есть!» [15. 63].

Следовательно, двойники Ивана Смердяков и Ракитин доводят до абсурда теорию «все позволено», невольно, своей судьбой доказав, что чистое теоретическое мышление, без веры в Бога, в бессмертие души, способно привести к таким трагическим последствиям, что сам герой увидит аморальность и несостоятельность своей теории, которая может стать грозным оружием и обратиться в конце концов против самих ее исполнителей. Поэтому, убедившись в крахе основных положений своей теории, поняв, что не «все позволено», что есть неписаные законы нравственности, переступив через которые, человек перестает быть человеком, Иван идет в суд давать показания в пользу Мити, обвиняя в совершении отцеубийства Смердякова и самого себя. Однако это показание не привело его к христианской любви с ее всепрощением. Чтобы обрести веру в Бога, человек должен пройти через «горнило сомнений» [15. 77], о чем говорит Ивану черт, его двойник. Он напоминает Ивану сочиненный им же анекдот о философе, который при жизни «все отвергал, законы, совесть, веру, а главное – будущую жизнь. Помер, думал, что прямо во мрак и смерть, ан перед ним – будущая жизнь. А только что ему отворили в рай, и он вступил, то, не пробыв еще двух секунд... воскликнул, что за эти две секунды не только квадриллион, но и квадриллион квадриллионов пройти можно, да еще возвысив в квадриллионную степень! Словом, пропел "осанну"...»

Иван всегда рассматривается в соотнесении с персонажем, именуемым, как правило, его “двойником”. Я имею в виду Смердякова. Смердяков большинству критиков кажется своего рода прямым порождением Ивана, как бы материализующим его идеи, превращающим их в реальность. Скажем, один из первых аналитиков, осознавших сверхвременное значение романа, известный славянофил Орест Миллер, писал: “Несчастный Смердяков, слепо подчинившись идеалу Ивана, <...> совершил преступление”. Эту идею повторяют русские философы и исследователи больше столетия. Примеры бесконечны. Однако весьма существенно, что на самом деле идея эта была подкинута вначале прокурору, потом романной публике, затем читателям и, наконец, философской критике самим Смердяковым: «Он с истерическими слезами рассказывал мне на предварительном следствии, как этот молодой Карамазов, Иван Федорович, ужаснул его своим духовным безудержем. “Всё, дескать, по-ихнему, позволено, что ни есть в мире, и ничего впредь не должно быть запрещено, - вот они чему меня всё учили”. Кажется, идиот на этом тезисе, которому обучили его, и сошел с ума окончательно» (15, 126-127).

Итак, получается, что Смердяков слепое орудие Ивана, а потому и его двойник. Но такая трактовка двойничества, если вдуматься, в общем-то сомнительна. В традиции мировой литературы двойник - это тот персонаж, который, что называется, подставляет главного героя, паразитирует на его внешности, его благородстве, его происхождении и т.п. Короче, является явным антагонистом и врагом близкого автору героя, судьба которого составляет предмет забот того или иного произведения. Таков злодеем был у самого Достоевского в его “петербургской поэме” “Двойник” господин Голядкин-младший. Он оказался и находчивее, и решительнее, и изворотливее, и подлее Голядкина-старшего, которого он затирал, обходил на всех поворотах и довел, наконец, до сумасшествия, выкинув в дом умалишенных и заняв его место. Таков преступный и кровавый Викторин в “Элексирах дьявола” у Гофмана, едва не погубивший душу монаха Медардуса. Такова тень в пьесе Евгения Шварца “Тень”.

Даже когда двойник оказывается вроде бы порождением сознания главного героя как в романе Стивенсона “Странный случай с доктором Джекилем и мистером Хайдом”, все равно он побеждает своего, так сказать, родителя, убивая его. Но никогда не подчиняется главному герою. Это закон, которому следует любой двойник.

Имеет смысл посмотреть в контексте этого рассуждения на Смердякова.

26. Гуманистический идеал писателя в образе Алеши и его развитие сравнительно с образом князя Мышкина.
Алексей Карамазов как гуманистический идеал автора.

Алеша Карамазов — главный герой романа. В романе Достоевский вернулся к идее создания образа положительно прекрасного человека. Свет его имени проявляется в характере героя, в его отношениях с другими героями романа. Роль Алексея Карамазова в романе, безусловно, самостоятельна, но в идейном плане он — ученик старца Зосимы. Алексей Карамазов умеет выслушать и понять собеседника, он сострадает, проявляет участие, помогает другим людям. Он дарит им счастье, любовь, радость. Он следует евангельским заповедям, но не всегда. Как и другие братья, он не идеален, он — живой человек. Иначе и не могло быть: един Бог без греха. Праведник свят настолько, насколько сознает свой грех. Алеша, как обычный герой житийного повествования, уже в ранней юности обнаруживает стремление уйти из суетного мира, потому что земные страсти чужды ему. У него особый дар возбуждать всеобщую любовь, он всех любит, обид не помнит, никогда не заботится, на чьи средства живет; ровен и ясен; у него “дикая, исступленная стыдливость и целомудренность”. В образе Алеши предначертан новый тип христианской духовности – иноческого служения в миру; он проходит через монашескую жизнь, но в монастыре не остается; старец Зосима перед смертью говорит своему любимцу, что он должен покинуть монастырь.

Младший из братьев Карамазовых, Алеша, обрисован бледнее других. Подобно своему духовному предшественнику князю Мышкину.

В романе "Идиот" князь Мышкин описан как человек тихий, простой, смиренный; другим он кажется чудаковатым. Будучи взрослым человеком, он сохранил мироощущение ребёнка. Его доброта, нравственность, смирение противопоставляют Льва Николаевича другим персонажам романа; фактически он является воплощением христианской добродетели или даже олицетворением Иисуса Христа. В черновиках романа Мышкин упоминается как «князь Христос».

Достоевский создает образы, в которых воплощено сознание, уже прошедшее пучину сомнений и представляющее гуманистический идеал. Таковы князь Мышкин, Алеша Карамазов, которые являют у Достоевского как бы завершающий этап того становления, в котором находятся остальные герои писателя.

 

 

Морально-этические и религиозные взгляды Ф. М. Достоевского; вопрос о “природе” человека.

Верховным образом, которым Достоевский уточняет свое понятие идеи, является образ “божественного семени”, которое Бог бросает на землю и из которого вырастает Божий сад на земле. Этим определением идеи как семени Достоевский отграничивает свое понятие идеи от платоновского. У Платона идея является лишь трансцендентной моделью земной действительности, но никак не прорастающим на земле семенем.

Второй образ, которым писатель уточняет свое понимание идеи, которой человек живет и в которую он верит, Достоевский определяет как его “тайну”. Образы загадочных людей, загадочных судеб, загадочных часов переполняют все его романы. Только наличие в человеке некоей “тайны” превращает человека в личность; личность есть, по Достоевскому, не что иное, как воплощенная идея.. Вот, что он писал в одном из писем к брату: “Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком”собой итог напряженнейших размышлений и мучительных впечатлений. Все вопросы, которые волновали писателя-гуманиста, “разгадывающего тайну человека”, потерявшего целостность, утратившего гармонию, находящегося в разладе с действительностью и самим собой, начинают стягиваться к своему центру, своему фокусу - к идее “еще более непосильной” - к идее Бога. Законы логики обязывают отвергнуть идею благости божьего мира. Но мысль художника находит свой выход: открыть смысл жизни можно, лишь приняв саму жизнь за основу, полюбив “живую жизнь” - Бога - прежде логики, прежде себя. для “неэвклидова” ума трагедия мира начинается и заканчивается не на Земле. Сам Творец есть Любовь; Любовь же, Добро не могут не быть свободны. Значит, не могут не делать и человека изначально и абсолютно свободным. Человек в этой системе одинаково способен как к Добру, так и к рождению в своеволии Зла…

Без высшей идеи не могут существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна, а именно идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные высшие идеи, которыми может быть жив человек, лишь из одной ее вытекают. “