Глава 11. Если сегодня вторник, значит я в физическом мире

Вернёмся к лаборатории. Мы с Дэннисом проводили в ней по пятнадцать-двадцать часов в неделю. После возвращения из лаборатории, частенько в два или три часа утра, я мог лежать в кровати, практикуя наработанное за вечер. После двух-трёх часов сна я поднимался и шёл на работу. Вечера, которые я проводил вне лаборатории, я посвящал экспериментам в то время, как все другие ложились спать, и до тех пор, пока оставалось несколько часов до пробуждения и сборов на работу. Я посвятил сорок пять часов в неделю изучению изменённых состояний сознания и большей реальности, отведя, опять же, сорок пять часов в неделю на дневную работу и занятия семьёй.

 

Моему сыну Эрику в то время было около пяти. Как и большинство детей его возраста, у него были частые внезапные внетелесные опыты. Мы могли посещать внетелесное вместе ―я мог последовать за ним и присоединиться, ― и получить взрыв удовольствия. Однажды мы вместе исследовали океан, когда подошёл большой кит. Наши тела с лёгкостью проскользнули сквозь кита, Эрик отчего-то налетал на одно ребро за другим, что слегка напугало его, ― обычно мы не взаимодействовали с окружающим. Последовало немедленное возвращение.

 

Эрик обычно полно и ясно пересказывал наши ночные приключения, мы часто обсуждали их утром, веселясь. Изучение большей реальности стало идеальным занятием для отца и сына, хотя, вероятно, было немного необычно. Не поймите меня превратно: я не искривлял нежные взгляды Эрика, и не выталкивал его во внетелесное. В пятилетнем возрасте большинство из детей совершенно нормально и непредугаданно переживает изменённые состояния сознания; я просто присоединялся к нему, так что мы могли быть вместе. Для Эрика моё присутствие было комфортным и успокаивающим ―он в любом случае следовал туда, со мной ли, или без меня. Я же мог систематизировать опыт, сделав его одновременно забавным и познавательным (как тот опыт с океанами).

 

Вместо того, чтобы отрицать и отказывать ему в его опытах, как дурацких мечтах (обычная родительская реакция), я оттачивал и делил их с ним, что делало их привлекательными для сына. В конце концов он перестал испытывать изменённые состояния сознания натуральным образом и наши вторжения в дебри НФР закончились так же легко и естественно, как и начались. Кстати, он сейчас обладатель учёной степени в воздухоплавательной инженерии и до сих пор чётко помнит, как ударялся головой о те китовые кости.

 

Я всегда был соней: девять-десять часов сна для меня ―это норма. Из-за траты такого большого времени в изменённых состояниях сознания, где тело было глубоко расслаблено, если не сказать, спало, для сна у меня было около двух или трёх часов ночь за ночью, год за годом.

 

В работе я был выдающеся продуктивным, но странноватым. Я проводил большинство времени в НФР, но также я был и в физической реальности (ФР), это сказалось в репутации мысленно отсутствующего профессора. Физическое и нефизическое, казалось, смешалось в континуум, и я обнаружил себя живущим в обеих реальностях одновременно: смысла в переходе между ними больше не было. Сейчас, если просто изменить и разделить мой фокус, то я жил и был постоянно внимателен, чуствителен и сознателен (исключая моменты сна) в обоих системах реальностей одновременно и перманентно.

 

Во-первых, я мог только последовательно (хотя и быстро) переключаться между ними. Затем я овладел наукой мысленно быть в НФР, ведя беседу или управляя автомобилем (мотоциклом) одновременно. Большую часть времени путаницы не было, но теперь и тогда, на несколько секунд, до тех пор, пока я не заставлял себя находить различия между ними и понимать взаимоотношения, я был временами не уверен, в какой реальности нахожусь. Обе были одинаково реальны, но они были различны, и по-разному работали. Я начал верить в чудо возможностей мысли при параллелизации процессов.

 

Какой-то относительно короткий период в шесть месяцев я провёл больше в НФР, чем в ФР. Я был новобранцем и очевидно нуждался в проводнике. К счастью, будучи физиком, и демонстрируя высокую профессиональную продуктивность, можно позволять себе быть эксцентричным. Как никогда ранее ощущалось, что нужно установить лучший баланс. Путём небольших экспериментиров было установлено оптимальное соответствие. Я оставался эксцентричным, но не нуждался в постоянном напоминании, что за чем следует в НФР.

 

Находясь в полностью перемешанных реальностях, я начал видеть взаимосвязи. Однажды весенним днём, прогуливаясь после ланча по дороге обратно в офис, я заметил золотисто-белую пену, задрапировавшую деревья в соседнем парке. Быстрая проверка показала, что происходило это только в НФР. "Ух ты!" ― воскликнул я, прилично удивлённый, ― "Это очень красиво, но что же это?" К тому времени я был так привычен к изумлению большей реальностью, что бывшее, нормально, странным стало странно нормальным. Я изучил белую пену, имевшую структуру сладкой ваты. Она соединяла деревья в большую светящуюся массу, что напомнило мне рощу кипарисов вдоль северного побережья Мексиканского залива, переплетённых испанским мхом.

 

Это было очень интересно, но совершенно никаких идей по поводу того, чем являлось. Я гадал, могут ли остальные люди видеть это, и приложил все усилия, чтобы выглядеть заинтересованным поиском. Несколько прохожих повернули головы, чтобы увидеть, что же я ищу, и затем отвернулось без какой-либо заметной реакции. Мне было известно, что они не могли видеть то, что видел я, потому что то, на что я смотрел, по меньшей мере не было банальным: оно было массивным и прекрасным. Если бы остальные могли видеть это, собралась бы толпа.

 

Дойдя до работы, я выглянул в из моего окна на третьем этаже ― пена была на месте. Я закрыл дверь в кабинет и начал изучать встреченный феномен, открыв, что я мог заставить его исчезнуть и появиться вновь, настраивая состояние сознания. Через несколько дней я отметил, что всё живое имело неопределённый свет вокруг, и нити нефизической сахарной ваты, соединявшие всё со всем. А что насчёт неорганического вещества, гадал я, перенеся своё внимание на здания, телефонные передатчики и силовые линии.

 

К удивлению моему, существовал меньший, более однородный чёткий грязно белый свет вокруг всего! Свет вокруг силовых линий был в движении и более разветвлённый, чем вокруг телефонных передатчиков. Я был недоверчив и посмотрел несколько раз, чтобы убедиться, потряс головой, закрыл глаза и открыл. То, что я видел, оставалось прежним. Предположим, что этот странный свет был каким-то выражением жизненной энергии. Здания, антенны, кабели ― с жизненной энергией? Эту идею следовало бы отбросить. Свет вокруг проводов танцевал. Я немедленно вообразил, что могу увидеть вокруг электрооборудования. Имеют ли вещи в помещениях ауру, либо это связанно с солнечным светом? Я глянул на стенные часы: вокруг был не только свет, но он ещё был структурирован в устойчивом движении. Глянув на программируемый калькулятор, увидел отлично построенный сложный узор. Включил его и настроил в работу ― узор сменился и заискрился при работе. Я опять был восхищён: на что же я смотрю?

 

Через несколько дней я заметил, что у людей есть изменяющиеся ауры, искрящиеся, когда их владельцы разговаривали со мной о важных в их жизни вещах. Кино содержало не только людей, но и ряды скручивающихся цветных форм. Я мог повернуть все из них, или любой, включить, выключить, подстроив состояние моего сознания. Годами позже мне нужно было лишь настроить моё намерение.

 

Связи между живущими предметами стали очевидными. Я мог буквально видеть, как всё соединено. Даже недвижимые вещи, такие как часы и компьютеры имели сложный нефизический энергетический узор. С Дэннисом этого не случилось. Возможно, он не погружался в исследование НФР и его теории, чтобы расширить её, как делал я, бывший экстремалом по отношению к прикладываемым усилиям. Мы часто росли в разных направлениях в разное время и обычным образом, в конце концов, покончили с одинаковыми опытами. Будучи исследователями-партнёрами, мы обсудили мой опыт видения форм энергии, когда он случился.

 

Однажды он принёс групповую фотографию пяти человек и положил на мой стол.

 

"Они все из СССР", ― сказал он, ― "Один из них должен вести исследование в физической активности в Советском Союзе. Кто из них физик?"

 

Мне не доводилось ещё смотреть на фото с такой перспективы, но, сосредоточившись, я увидел их ауры точно так же, как ауры людей во плоти и крови. "Захватывающе!", ― подумал я. Осознанное усилие ― это всё! Пространство и время не есть основа. Ух ты!

 

"Кто из них физик?" ― снова спросил Дэннис.

 

Я вновь обратился к фото, достаточно уверенный, что один из них имел более развитое энергетическое тело, чем другие ― точно над и вокруг головы. "Этот отличается", ― сказал я, указывая на одного из мужчин на картинке. "Я ещё не уверен, что значит это отличие", ― отметил я, ― "но этот определённо отличается от других". Ясновидение было в новинку и я не представлял себе значения того, что видел. В тот момент я было больше занят формулировкой базовых связей и не имел представления о том, что ауры имеют уникальное значение.

 

Дэннис посмотрел на меня и ухмыльнулся: "Тот самый", ― сказал он с энтузиазмом.

 

Я был удивлён; Дэннис знал ответ, он проверял меня! Без обид, я был удовлетворён, так как приобрёл новые данные, научился чему-то полезному и изумляющему о времени и пространстве, будущих вторичными по отношению к большей реальности. "Мне так многому нужно научиться", ―подумал я про себя, внезапно ошеломлённый непостижимой глубиной и сложностью бытия. Дэннис вернулся в его офис. Я глубоко вздохнул и попытался предугадать, что же ещё ждёт там открытия? Я почувствовал себя маленьким, униженным гнусностью своего невежества. Было совершенно ясно, что я только отдаленно начал нащупывать поверхность чего-то настолько огромного и фундаментального, что я мог только приблизительно представить.

 

В то же время я был восхищён возможностями и постановил открыть всё, что мог, о природе бытия. Я физик и наука, открытия ― моя страсть; я был рождён, желая узнать что и как. После двадцати двух лет последовательного образования, я осознал, что я изучал только одно маленькое подмножество настоящего мира. Я был молод, моё обучение, казалось, было в развитии, а реальность была намного круче, сложнее, и интереснее, чем я мог когда-либо себе представить. Для кого-то вроде меня не было ничего лучшего, я был заряжен энергией открытия любой истины, которая могла всплыть во время экспериментов.

Глава 12. Конец эпохи

Вернёмся к лаборатории. В конце 70-х надо всем превалировал запуск семинаров. Мы были завалены запросами. Люди повсюду подняли шум, чтобы испытать на себе действие записей Монро, и слов из его уст. Боб видел на горизонте экономические возможности. Он был деловым человеком, и бизнес (поддержка работы лаборатории) был постоянной финансовой трубой. Возможно, он надеялся убить двух птиц одним камнем. В конце концов он достиг успеха, но начальное исследование было причиной убытка несколько лет.

 

В итоге он был в состоянии значительно поднять уровень исследований, а также помочь тысячам людей изменить и улучшить жизнь. Всё это, однако, заняло время, и эра Боба, Дэнниса и Тома, работающих до предрассветных часов, пытающихся сделать науку из чудес, открытых ими, закончилась. Эти времена полноправно завершились, фортуна была необыкновенно добра, и мы окончили на сладкой высокой ноте. Каждый из нас был готов расширить сферу наших усилий в собственном направлении. Это было наше время взлёта, спуска или падения.

 

В итоге Боб доказал правоту, как обычно. Он вёл своё судно безупречно с момента предварительного спуска, через подводные камни закоснелого неприятия большинством, в то же время мастерски обходя мели лёгких, безопасных, общеприемлемых ответов. С Бобом у руля высокие стандарты доказательств отбрасывали пиратствующих проходимцев, которых хотелось разделить его успех и реквизировать тяжёлым трудом завоёванное довение. При посредничестве приверженности к чистой науке, персонального участия и интуитивного знания, прочного и надёжного, Боб оптимизировал свои дары для большего блага.

 

Я не хотел бы оставить впечатление, будто бы Боб, Дэннис и я были единственными исследователями в Исследовательской лаборатории Вистфилда в ранних семидесятых; там были также и другие, кто внёс важный вклад в общее дело Монро. Некоторые стали завсегдатаями, на различные сроки, в то время как другие были просто прохожими, торгующими знанием, вроде пчёл, опыляющих дикие цветы. Нэнси Ли присоединилась к научным исследованиям после окончания колледжа и вскоре стала неотъемлемой частью команды, собирая доказательства, тестируя концепции, участвуя в одиночных и совместных исследований, даже паяла провода при случае. На неё ложилось всё больше рабочих обязанностей, так как мы с Дэннисом достигли и перешли границы доступного времени. В конце концов Дэнни и я должны были возвращаться домой к семьям. Нэнси Ли взяла на себя работу по организации семинаров и после нескольких лет успешно строила и управляла делом, став директором в Институте прикладных наук Монро. По правде говоря, работа в Вистфилде делалась объединёнными усилиями. Это было занятое место, в котором происходила много всего, и в котором было много талантливых, интересующихся и преданных участников.

 

Конец любой эры должен разделить сценическое время с началом новой эры. С уменьшением оборотов в деятельности Вистфилда у меня появилось больше времени для сбора и переработки бесконечного вихря экстраординарных опытов, с которыми пришлось столкнуться. Природа реальности, Большая картина, которая связала воедино собранные данные, начала приобретать форму в моих мыслях. Любая модель или теория должна была быть последовательно объяснённой и точно содержать совокупность моего опыта, корни которого пролегали глубже, чем я раньше представлял.