Глава 26. Учебный материал: воспоминание без рефлексии

 

Все согласны с тем, что мы переживаем большую Смуту. Уже 15 лет, как у нас «разруха в умах» – духовная болезнь в открытой форме. Результатом ее стал распад страны, глубокий кризис и вымирание населения. А поскольку причин болезни мы никак не выявим, то и лечить ее не можем – мы таем на глазах, несмотря на временные улучшения.

Чтобы успеть найти лекарство, мы обязаны честно описать симптомы болезни на ее ранних стадиях, найти промежуточные причины, а от них идти к коренным. Все это мы должны делать сами, доброго врача нам мировая закулиса не пошлет, она уже потирает руки.

Одной из причин болезни стал странный сдвиг в сознании, который произошел в 60‑е годы в среде горожан. Люди перестали ценить и даже замечать те самые главные жизненные блага, которые им предоставляли русская культура и русский образ жизни (в тот момент в виде советского строя, хотя и не это главное). В целом, тот образ жизни, который в главных своих чертах сложился задолго до 1917 г. Вспомните, старики – тогда у нас считалось хорошим тоном полушутя (точнее, полусерьезно) позавидовать американским безработным, которые якобы приезжали получать пособие по безработице на собственном автомобиле. Эта зависть сегодня, когда у себя в стране мы наконец имеем массовую безработицу, выглядит анекдотичной, и мы стараемся о ней не вспоминать. А ведь надо задуматься, надо искать надежные свидетельства того, как зрела эта аномалия.

Таким ценным историческим документом, на мой взгляд, служит книга О.Блоцкого «Владимир Путин» (М., 2003, тир. 200 000 экз.). Книга эта издана со странным грифом ‑«Продаже не подлежит». Что это такое? Как это вяжется с рыночной экономикой? Кто оплатил такой подарок дорогим россиянам?

Как сказано в аннотации, книга «воссоздает жизнь и атмосферу, в которых воспитывался В.В.Путин, формировался его характер и мировоззрение». Иными словами, эта книга претендует на то, чтобы через личную историю В.В.Путина воссоздать «жизнь и атмосферу» 60‑70‑х годов в их мировоззренческом срезе.

Почему эта книга ценна как документ? Во‑первых, потому, что характер и мировоззрение В.В.Путина формировались в типичной среде большого города, а не в каком‑то тонком привилегированном или маргинальном слое. Следовательно, можно предположить, что по крайней мере окружающая среда не оказала на ребенка и подростка какого‑то необычного воздействия, которым можно было бы объяснить особенности его мировоззрения.

Во– вторых, его характер и мировоззрение созвучны большой части населения РФ, В.В.Путин ‑свой для этой части народа. Это показали выборы. Значит, когда он говорит о своем восприятии жизни в бытность его подростком, он вспоминает нечто типичное, а не присущее каким‑то необычным меньшинствам типа «стиляг» – золотой молодежи 50‑х годов. Конечно, каждая личность уникальна, но вряд ли в книге о юности действующего президента он сам и автор стали делать акцент на том, что его сильно отделяло от сверстников. Можно предположить, что эпизоды и комментарии подобраны так, чтобы образ президента был понятен и близок людям его поколения.

Можно уверенно полагать, что и сам В.В.Путин, и О.Блоцкий, и редакторы книги ответственно подошли к каждому утверждению в тексте, которое несет философский и идеологический заряд. Каждая строка в таких книгах содержит в себе определенную установку, является именно мировоззренческой декларацией.

Надо только учитывать, что в таких воспоминаниях всегда есть два плана. Первый план – как видел мир подросток Володя Путин в 60‑е годы (точнее, как он сам и свидетели его взросления вспоминают его восприятие, причем само это воспоминание подвержено давлению нынешних стереотипов). Это план памяти. Второй план – как оценивает это свое тогдашнее видение В.В.Путин сегодня, будучи президентом в момент большой Смуты. Это план рефлексии.

Составляя «воспоминания» людей такого ранга, изданные в момент пребывания их у власти, создатели книги, конечно, по необходимости отбирают из уникального потока событий личной жизни героя те моменты и впечатления, которые делают его близким, «своим» для социально и политически активного поколения, определяющего в данный момент жизнь страны. Это и делает подобные книги социологически важным документом – в них неявно записан диагноз поколения, его «история болезни» с ранних лет до настоящего момента, а также предписано «правильное» отношение к явлениям того времени.

И приверженцев, и противников В.В.Путина хочу сразу предупредить, что никакого политического интереса последующие рассуждения не преследуют. Думаю, политически заостренный читатель вряд ли и заметил бы ту ноту в воспоминаниях В.В.Путина, на которую я хочу обратить внимание. Книга дает много других случаев, чтобы бросить тень на личные качества президента. Иной раз даже кажется, что издание этой книги финансировал его злопыхатель Б.А.Березовский. Но, скорее всего, эти пятнышки поставлены, чтобы придать образу президента больше реалистичности и человечности (по формуле «все мы люди, все мы человеки; я весь перед вами, любите меня таким, каков я есть»).

Лично меня потрясло одно место в самом начале книги, и потрясло в обоих указанных планах – как в изложении впечатлений подростка 60‑х годов, так и в трактовке этих впечатлений сегодня. Я увидел, какая мировоззренческая пропасть отделяет мое поколение (я родился в 1939 г.) от поколения В.В.Путина. Она и раньше чувствовалась, эта пропасть – а в книге она документально подтверждена.

Вот некоторые объективные факты из биографии В.В.Путина, восприятие этих фактов подростком Володей и их оценка, сделанная из 2002 года, уже взрослым человеком и президентом.

Итак, В.В.Путин родился в октябре 1952 г. Его отец, фронтовик и инвалид Отечественной войны, работал на заводе, был стахановцем и секретарем парторганизации цеха. Жили они в Ленинграде в коммунальной квартире, в ней было еще две семьи, потом одну отселили. Школьный приятель Володи вспоминает: «Помню, у них в комнате на столе стоял массивный черный телефон. По тем временам это была большая редкость». Отдельную квартиру получили в 1977 г. Была у них дача недалеко от Ленинграда – ее родители купили, когда Володя пошел в школу. Сам В.В.Путин пишет: «Чувства какой‑то обойденности или бедности у меня никогда не возникало, потому что вокруг все были такие же, как я».

Да, почти все мы тогда жили примерно так же. Хотя, судя по целому ряду приведенных в книге деталей, материальное благосостояние поколения В.В.Путина значительно улучшилось по сравнению с моим поколением. Большинство ребят моего поколения (рождения 1939 г.) были сиротами, да и в целом страна за 13 лет сделала большой рывок. В моем классе, по‑моему, ни у кого не было дачи и никому в первом классе родители не покупали, как Володе, дорогих хороших часов (точнее, не покупали никаких часов, это было бы нечто из ряда вон).

В чем же разница мировоззренческая, что меня поразило? То, как В.В.Путин оценивает жизнь подростка, которая, судя по объективным признакам, в главных срезах жизнеустройства еще почти не изменилась по сравнению с жизнью подростка моего поколения.

Он пишет: «Жить во дворе и в нем воспитываться – это все равно что жить в джунглях. Очень похоже. Очень!… Уличная жизнь сама по себе очень вольная. Совсем как в фильме „Генералы песчаных карьеров“. У нас было то же самое. Разница была, наверное, только в погодных условиях. В „Генералах“ было теплее, и там ребята собирались на пляже. Но в остальном, что у них, что у нас – абсолютно одинаково» (с. 27).

Вчитайтесь в этот текст. Он содержит целую концепцию. Главный, обобщающий тезис состоит в том, что жизнь подростков в типичном советском городском дворе в 60‑е годы протекала по закону джунглей. Вторая часть рассуждения является подкреплением этого тезиса с использованием содержательной аналогии. Утверждается, что это была жизнь, структурно одинаковая с той, что изображена в известном бразильском фильме «Генералы песчаных карьеров».

Если бы не было первой, обобщающей части (о «джунглях»), отсылку к фильму можно было бы как‑то списать на эмоциональное, романтическое восприятие этого фильма подростком, который не заметил за динамичными картинами вольной жизни в «песчаных карьерах» социальной трагедии. Но в таком случае взрослый человек сегодня не стал бы подтверждать ту романтическую оценку подростка и привлекать фильм как серьезную аналогию. Нет, В.В.Путин и сегодня, после явного краха всей нашей жизни, не делает поправок и оговорок к своему детскому впечатлению, он его подтверждает и даже усиливает!

В тексте настойчиво подчеркивается абсолютное сходство жизни советских подростков 60‑х годов и жизни бразильских подростков, героев фильма. Разница только в погодных условиях! В этом подчеркивании и применяемой терминологии есть очевидный перебор, который и указывает на декларативный характер всего этого тезиса – на него специально обращается внимание читателя.

Является ли такое восприятие жизни чем‑то естественным, обычным, вытекающим из реальности? Нет, ни в коем случае. Я тоже «жил во дворе». Более того, рос без отца, а мать уходила на работу в 7 часов утра и приходила с работы поздно вечером. Почти все время после школы я проводил во дворе. Каков же был двор, реальность его быта? В конце 40‑х и начале 50‑х годов наши дворы были намного беднее, чем в 60‑е годы. За узкой линией домов, выходящих на большую улицу, начинался массив бараков и деревянных домов с деревянными уборными. Хулиганство во дворах и подворотнях было намного более жестким, чем в 60‑е годы, воровство и поножовщина были перед глазами. Дети гибли и калечились по неосторожности – падали с лесов на стройке, устраивали неудачные взрывы, выскакивали сломя голову под машины. Но никому тогда и в голову не могло прийти, что это было «все равно что жить в джунглях». Мы жили трудно, но мы жили в нашем родном обществе и родном государстве. И мы это состояние родного ощущали как счастье. Мы о нем не думали, но мы его ощущали.

В.В.Путин вспоминает о себе и своих сверстниках: «Мы не были хулиганами… Конечно же, на „задворках“ кто‑то из них, криминальных, болтался. Но к нам они никакого отношения не имели. Как и мы к ним» (с. 29).

Я жил подростком в 50‑е годы в большом московском дворе. Мы тоже не были хулиганами, но мы не были изолированы от хулиганов и воров. Мы их знали и с ними общались, этого просто невозможно было избежать. Мы видели, как их после какой‑то драки с убийством «брала» милиция. Мы встречались с родителями тех, кто попал в тюрьму, видели их слезы. Сейчас я пишу это и вспоминаю лица и некоторые имена этих «криминальных» из нашего и близких дворов. Это не были обитатели «джунглей»! Это были молодые люди нашего народа и нашей культуры – русские, татары, евреи. Они были искалечены – сиротством, пьянством или тюрьмой родителей, личной судьбой, темными связями. Это была больная, опасная, страдающая часть нашего народа, но именно нашего, так мы их воспринимали. Даже их, а что уж говорить о большинстве, о тех, кто не принадлежал к шайкам.

Надо зафиксировать этот факт – что‑то сломалось в мироощущении детей и подростков именно за эти 13 лет! Ведь это сдвиг фундаментальный. Увидеть в отношениях дворовых сверстников «жизнь джунглей» – значит перейти к совершенно иному представлению о человеке, иной «антропологической модели» по сравнению с той, что была принята в моем поколении.

Пожалуй, многие скажут: ну подумаешь, назвал человек двор джунглями – ведь это всего‑навсего метафора! Да, метафора, слово – но ведь «мы рабы слов»! Метафоры – главный продукт идеологии, это очки, через которые мы смотрим на мир и воспринимаем его.

Сама метафора «джунгли» в приложении к человеку вовсе не возникла из нашего обыденного языка. В обиход она вошла у нас из обличительной литературы о Западе, для противопоставления Западу нашей жизни – у них, мол, господствует «закон джунглей». Но дело в том, что на самом Западе эта метафора была не обличительной, а утвердительной! Да, человек живет в обществе конкуренции, а это «джунгли», цивилизованные законом. В Древнем Риме говорили «человек человеку волк», а во времена Киплинга «закон джунглей».

Представление человеческого общества как дикой, враждебной каждому природы, возникло при становлении буржуазного строя и несло в себе сильнейший идеологический заряд. Да и до сих пор в культуре современного Запада силен социал‑дарвинизм, представление общества как арены борьбы за существование. В основании этого представления лежит идеологический миф о «естественном человеке» как индивидууме‑собственнике, хищном и эгоистическом существе, ведущим «войну всех против всех» и следующем лишь «закону джунглей». Этот одинокий человек зависит только от себя самого, от силы и ловкости своих ног и кулаков, он находится во вpаждебном окpужении, где его пpизнание дpугими измеряется лишь властью над этими дpугими.

Миф о «человеке в джунглях», «онаученный» в ХVII веке Томасом Гоббсом, был кардинально антихристианским. В хpистианстве все люди созданы по образу и подобию Божию, все они – его дети и братья между собой, и в этом смысле они равны. По Гоббсу же «равными являются те, кто в состоянии нанести дpуг дpугу одинаковый ущеpб во взаимной боpьбе». Он пишет: «Хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаpя взаимной помощи, они достигаются гоpаздо успешнее подавляя дpугих, чем объединяясь с ними».

Это представление о человеке вошло в культуру Запада во время становления «дикого капитализма» как оправдание жестокости колониальных захватов и первоначального накопления. Реформация не только разъединила людей и превратила человека в атом (индивида), но в своем радикальном выражении (кальвинизм), прямо отняла у людей веру в спасение души – для вечного блаженства предназначены лишь «избранные». Вот фундаментальное утверждение кальвинистов (1609 г.): «Хотя и говорят, что Бог послал Сына своего для того, чтобы искупить грехи рода человеческого, но не такова была Его цель: Он хотел спасти от гибели лишь немногих. И я говорю вам, что Бог умер лишь для спасения избранных».

В фундаментальном труде «Протестантская этика и дух капитализма» М.Вебер пишет о том, как в ходе Реформации было изменено христианское представление о человеке: «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида … Вместе с тем эта отъединенность является одним из корней того лишенного каких‑либо иллюзий пессимистически окрашенного индивидуализма, который мы наблюдем по сей день в «национальном характере» и в институтах народов с пуританским прошлым»255.

Как известно, внедренные в сознание метафоры и теории начинают формировать мировоззрение, а значит и поведение людей. Виднейший американский антрополог М.Салинс говоpит об этом, с некоторой горечью: «Гоббсово видение человека в естественном состоянии является исходным мифом западного капитализма. Однако очевидно, что в этом сpавнении и, на деле, в сpавнении с исходными мифами всех иных обществ миф Гоббса обладает совеpшенно необычной стpуктуpой, котоpая воздействует на наше пpедставление о нас самих. Насколько я знаю, мы – единственное общество на Земле, котоpое считает, что возникло из дикости, ассоцииpующейся с безжалостной пpиpодой. Все остальные общества веpят, что пpоизошли от богов… Судя по социальной пpактике, это вполне может pассматpиваться как непpедвзятое пpизнание pазличий, котоpые существуют между нами и остальным человечеством»256.

В русской культуре и антропологическая модель Гоббса, и социал‑дарвинизм были категорически отвергнуты и православными философами, и наукой, и идеологией большевизма, и обыденным сознанием русских и советских людей. В основе господствующей в России и СССР антропологической модели лежало представление о соборной личности, с тем или иным легким идеологическим прикрытием. Даже злодеи, окаянные грешники не несли в себе «закона джунглей» как матрицы, на которой могли бы строиться отношения, например, подростков в городском дворе. Любовь и сострадание вылечивали душу даже разбойника Кудеяра и убийцу Родиона Раскольникова. Насколько я помню себя подростком, мы жили в Святой Руси. Мы никогда об этом не говорили и не думали, но мы это чувствовали, хотя такими словами и не изъяснялись.

И вот, похоже, в 60‑е годы произошел срыв – метафора «джунглей» и стоящая за ней антропологическая модель были восприняты, сначала неосознанно, существенной частью подростков, а в более позднем возрасте укоренились в их сознании и сейчас повторяется как нечто обыденное. Наш дом «разделился внутри себя» и, как говорится, такой дом устоять не может. Он и не устоял.

Этот срыв означал сильнейший удар по легитимности советского строя (и, шире, по легитимности всего цивилизационного пути России). Для подростка двор – модель всего жизнеустройства, «клеточка» общественного организма. Если молодой человек принимает метафору «джунглей» для жизни двора, в котором он вырос, он принимает эту метафору и для всей общественной жизни в целом. Семья для него становится не «ячейкой общества», а наоборот – убежищем от общества, где можно отдохнуть, не опасаясь удара в спину. Детская драка, а потом и занятие дзюдо становятся не проявлением избытка сил и энергии, а инструментом борьбы за существование.

В.В.Путин пишет, что из первой детской драки он вывел три принципа, третий из которых гласил: «В любом случае – прав я или нет – надо быть сильным, чтобы иметь возможность ответить». Но это и есть одна из статей «закона джунглей» – сила важнее, чем правда.

О своем решении заняться спортом, он рассказывает: «Для того, чтобы сохранить тот уровень лидерства, который существовал, требовались реальная физическая сила и навыки. Стремление поддерживать уровень лидерства было. Именно им я и руководствовался, когда начал заниматься сначала боксом, а потом самбо… Во „внешней“ не спортивной жизни следовало закрепить свое положение и быть успешным. Тогда у меня соперников не было. Но я заранее знал, что если сейчас не начну заниматься спортом, то завтра здесь, во дворе и школе, уже не буду иметь то положение, которое было».

Когда видишь окружающий мир как «джунгли», то общественные институты, устроенные исходя из совсем иных мировоззренческих принципов, воспринимаются как двумысленные и злонамеренные, к их укладу относишься с подозрением. В.В.Путин так и пишет, например, о школе: «Когда человек воспитывается в джунглях, то, попав в другую среду, все равно продолжает жить по этим законам. А в школе его в какое‑то стойло ставят. В стойле неудобно, и человек начинает „раздвигать“ окружающие его „стены“ (с. 27).

Когда я и мои сверстники учились в школе, в первой половине 50‑х годов, даже самые мятежные из нас не трактовали школу в этих понятиях. Мы не ощущали себя животными, которых школа загоняет в стойло. Нам учителя объяснили просто и понятно: вы все товарищи, школьная семья («школа – второй дом»). В классе 44 мальчика, кто‑то быстро соображает, кто‑то медленнее. А учитель один. Если будете шуметь и прыгать – кто‑то из ваших товарищей не усвоит урок, отстанет. Не мешайте друг другу, а помогайте, ведь человек человеку брат!

Понятно, что, осознав жизнеустройство своей страны как «джунгли», молодой человек утрачивает ту мировоззренческую платформу, на которую он до этого опирался в «холодной войне», ведущейся против Советского Союза. Ведь до этого мы понимали дело так: там, на Западе, «джунгли», а у нас «общество‑семья», братство людей и народов. За это стоит бороться и терпеть бытовые неурядицы. Но если «там джунгли – и здесь джунгли», то неизбежно начинаешь сравнивать, какие джунгли сытнее. Главная наша цивилизационная ценность, которая и давала нам силу и радость, при этом исчезает.

Позже, в университете, «старшие товарищи» и дружественные радиоголоса помогут сделать следующий шаг: дело не в том, что «их» джунгли сытнее. У «них» вообще не джунгли! Сказки про «каменные джунгли» и «город желтого дьявола» были всего лишь пропагандой, а мы же интеллигентные люди. На самом деле у «них» – либеральные ценности, свобода личности, правовое государство. Джунгли именно у нас, и с этим надо что‑то делать, «так жить нельзя». Конечно, этот процесс подтачивает мировоззрение юноши постепенно, у одних быстрее, у других медленнее, но в этом процессе перескок от идеи соборной личности к «антропологии джунглей» – пороговый момент.

Ускорению этого процесса способствовал другой мировоззренческий срыв – утрата ощущения связности жизни, соединения всех людей и явлений множеством невидимых «струн». Это был следующий шаг – от социал‑дарвинизма к механицизму, изначально присущему либеральному сознанию. Это был шаг к утрате космического чувства, на котором стояла русская культура.

Такая утрата ощущения связности жизни красноречиво выразилась в детских воспоминаниях В.В.Путина, особенно в трактовке О.Блоцкого. В этих воспоминаниях встают светлые образы родных и близких, школьных товарищей и учителей, заботливых тренеров в спортивной школе. Как же можно объяснить, что дети и подростки, воспитанные во всех этих общественных институтах, выйдя во двор, почему‑то образуют «джунгли»? Объяснить это нельзя, речь идет именно о мировоззренческом срыве, о расщеплении сознания. Жизнеустройство как целостная система при таком сознании рассыпается на ряд несвязанных между собой сущностей. Семья, школа и двор не связаны между собой, человек – механический атом, который ведет себя в каждой обстановке по‑разному.

Это хорошо видно из иллюстрации, данной в воспоминаниях В.В.Путина к его обобщающему утверждению о «джунглях». Иллюстрация эта – в ссылке на фильм «Генералы песчаных карьеров». И В.В.Путин, и я посмотрели фильм, скорее всего, одновременно – когда он прошел по советским экранам. Я к тому времени уже кончил университет, а он был школьником.

Этот фильм – трагическое, даже эпическое произведение об отверженных детях. Жоржи Амаду написал эту повесть как песню, она вся полна символами. Это трагедия и детей, и общества, которое их отвергло – так это и показано. Раньше писатели и социологи представляли Бразилию как «двойное общество» – в одной его половине идет нормальная жизнь современного классового общества, другая половина народа живет в трущобе (фавеле) и не имеет легальных доходов. Здесь свои жестокие законы и правила. Но это все‑таки жизнь, которая воспроизводится. Здесь есть хижины из жести и картона, в них живут семьи, в фавеле есть подобие самоуправления, сюда приходят учителя, иногда чиновники, а изредка даже социологи.

Ж.Амаду написал о третьей части народа, о которой раньше молчали – о тех детях и подростках, которых отвергла даже фавела. Это те, кто лишился родителей, а трущоба – не община, она сирот не кормит. Эти изгои сбиваются в банды и живут где придется (в «песчаных карьерах»). В этих бандах есть дети, подростки и юноши, но нет взрослых – никто здесь не доживает до взрослого возраста. Умирают от болезней, отравившись объедками на помойке, гибнут от пули охраны при ограблении магазина, разбиваются, упав в трюм при налете на корабль в порту и т.д. Здесь не воспроизводится жизнь, ибо не образуется семей. Но банды эти, хотя и текучи, живут долго, они постоянно вбирают в себя детей, выброшенных фавелой.

Ж.Амаду, создавая картину эпическую, не нагнетал «чернуху», он даже несколько приподнял и героизировал своих героев, вложил в их образ вызов обществу. Но для нас важно то, что в полутора десятках эпизодов фильм показал жизнь этих изгоев и их отношения с обществом – в главных вопросах бытия. Все эти вопросы в фильме предельно заострены. В.В.Путин, сравнивая жизнь «генералов» со своей жизнью ленинградского подростка середины 60‑х годов, никак не мог избежать этих главных точек, он неизбежно по ним мысленно прошел. Сравнил – и посчитал, что разница с ленинградским двором 60‑х годов только в погоде. И подтвердил это сегодня. Давайте пройдем и мы, хотя бы по нескольким точкам.

Первая трагедия в фильме – абсолютная утрата семьи. Этим предопределена вся жизнь «генералов», она множеством «струн» соединена с призраком утраченной семьи. Дети‑беспризорники убеждают себя, что они – «генералы», вольные птицы, но каждого гложет тоска по родному. Вот сильный эпизод фильма: одного мальчика банда «внедряет» в дом богатой пары, у которой давно пропал ребенок. Так была сильна в мальчике потребность в семье, так сильно счастье от простой ласки, что эта пожилая пара приняла его как «своего» ребенка. Через какое‑то время от подростка требуют выполнить его обязательства перед бандой, и он открывает ей двери дома. Это крах его жизни. Шайка подростков грабит дом, а женщина плачет и просит мальчика не уходить с шайкой, остаться в семье – но он уже не может, он ее предал как мать, он уже не сын ей.

Что в этом эпизоде «абсолютно одинакового» с жизнью подростков во дворе, где жил Володя Путин? О себе он пишет: «В детский сад не ходил. У родителей я был последним ребенком, и они очень боялись, переживали за меня, а поэтому – берегли. Мама даже какое‑то время не работала, чтобы быть исключительно со мной. Потом она была дворником, а затем переходила на другие работы, но так, чтобы больше времени уделять мне… Я понимал, что у нее нет никаких других целей в жизни, кроме меня. Это проявлялось в мелочах и деталях ежечасно и ежесекундно» (стр. 27, 93).

Я читаю эти строки – и строки о том, что Володя и его товарищи будто бы жили абсолютно так же, как «генералы песчаных карьеров». Я не понимаю, в чем тут дело, как это назвать. Как можно, проводя это сравнение, «забыть» о собственной семье, а потом «вспомнить» о ней на другой странице, как какой‑то детали быта? Ведь в фильме именно бессемейность – первый срез бытия, первый план трагедии отверженных детей. Разве это не важнее разницы в погодных условиях?

В этом же плане в фильме дан другой сильный эпизод. Юноша из банды «генералов» встретил на тропинке девушку (судя по всему, из фавелы), догнал ее и изнасиловал. Она проклинает его и пророчит, что он никогда не узнает любви и не будет иметь семьи. И он рыдает, осознав необратимость своего изгнания из мира людей. В этом эпизоде нет ни пляжа, ни пальм, это чистая формула трагедии – превращение изгоя в изверга. Юноша своим насилием порвал последнюю нить – и понял это, хотя слишком поздно.

Что в этом эпизоде общего с жизнью типичного советского подростка 60‑х годов? Чтобы не увидеть разницы между миром ленинградского двора и миром этого бразильского юноши, надо было в каком‑то смысле духовно ослепнуть и не видеть тех нитей человеческих отношений, которые связывали нас, подростков и юношей, друг с другом, с девушками и со всем нашим обществом. В том, что активная часть подростков рождения 50‑х годов в этом вопросе духовно ослепла, я вижу первую прямую причину нашей нынешней национальной катастрофы.

Второй план бытия, который параллельно показан в фильме и в книге «Владимир Путин», – хлеб насущный, которым питались дети двух миров257. В фильме это показано через несколько эпизодов. Вот, дети из банды ищут объедки в мусорных баках. Их рвет. Кишечные заболевания, когда рвота сопровождается поносом – главная причина массовой детской смертности в тропиках (это смерть от обезвоживания, от нарушения водообмена, когда кишечник буквально высасывает воду из организма, а напиться не позволяет рвота). Лечится это моментально, одним приемом лекарства – но люди трущоб лекарств не покупают, и врачи туда не ходят. Тем более не ходят они в «песчаные карьеры». Другой эпизод – шайка подростков грабит ресторан, забирая продукты. Третий – та же шайка делает налет на бойню, подростки лихорадочно отрезают от туш, висящих под навесом, куски мяса, сколько успеют, пока к ним бежит охрана. Это мясо они воруют не на продажу, а чтобы поесть самим и накормить малолетних.

Все это встает у меня перед глазами, когда я читаю в книге, как радушно мама Володи всегда встречала его друзей, какие она готовила удивительные пирожки, как сам Володя, чтобы порадовать маму, покупал самый лучший торт, как в школьном походе он готовил по поваренной книге курицу в винном соусе, как школьники любили зайти в кафе на углу Маяковского и Баскова – таких деталей по книге разбросано много. Почему же и в этом втором плане, в вопросе хлеба насущного, В.В.Путин не заметил чудовищного отличия жизни советского подростка от жизни бразильских изгоев?

Можно предположить, что в 60‑е годы советские подростки уже просто не замечали, что хлеб насущный – одна из важных сторон жизнеустройства. Им стало казаться, что пища дается человеку как воздух, автоматически. В фильме они не замечали, как рвет мальчика, поевшего отбросов, а в своей жизни им не приходила в голову мысль, что кто‑то будет рыться в помойках Санкт‑Петербурга. Да и замечают ли они это сегодня?

Третий план бытия – образ того жизненного пути, который уготован подростку в обществе. Это широкий и важный пласт мировоззрения, он складывается с детства. Это образ будущего, с ним связано чувство – или надежды, или безнадежности. Подростки «песчаных карьеров» знали определенно – всех их ждет тюрьма или ранняя смерть, скорее всего насильственная. Для них уже в детстве не было школы, а в будущем не было работы и семьи. Как можно было здесь найти что‑то похожее на взгляд в будущее подростка в Ленинграде 60‑х годов?

В книге показан именно типичный путь советского городского подростка, надежно устроенные ступени этого пути: школа (тем более специальная, при Ленинградском технологическом институте, которую кончил В.В.Путин), комсомол, с 13 лет – спортивная секция с прекрасным тренером («в те времена тренеры не только физически воспитывали подростков, но и тщательно следили за их учебой»), звание мастера спорта по самбо и дзюдо. Наконец, уже обязательной ступенью в этой лестнице считается и высшее образование!

Сам В.В.Путин говорит: «Когда я учился в школе, в моей семье даже не обсуждалось, что мне делать дальше. С самого начала было ясно, что я должен поступить в институт… Институт – это был тот минимальный стандарт, от которого все отталкивались» (с. 94). Высшее образование – минимальный стандарт! А различия между этой жизнью и жизнью «генералов песчаных карьеров» – только в погодных условиях.

В книге выражена очень важная установка, которая, похоже, овладела сознанием части послевоенного поколения – представление о том, что общественные институты, служащие для подростка опорой и ступенями в будущее, являются, как и пища или отопление, частью природных условий. Это нечто данное нам автоматически, а не творение нашего общества и нашей культуры, построенное с огромными усилиями и даже жертвами, творение хрупкое, которое может исчезнуть по нашей вине, даже просто из‑за нашего непонимания. И уж совсем, конечно, не видели молодые люди с таким мироощущением, что это творение наверняка исчезнет просто оттого, что мы не будем его ценить, самонадеянно приписывая свои достижения лишь себе самому – не замечая той руки, которая строила для нас эти ступени и помогает по ним карабкаться.

Говоря о планах своей карьеры, В.В.Путин пишет: «Я прекрасно осознавал: мне не на что и не на кого рассчитывать, и все я должен сделать исключительно сам… Да, я понимал, что родители делают все, чтобы помочь мне получить образование. Но я знал и то, что не могу на них опираться для ориентировки в своем будущем обучении, куда мне следует поступать. И уж совершенно точно не могу рассчитывать на их помощь с точки зрения каких‑то закулисных связей. У родителей их просто не было. Так что у меня не было никакого другого шанса, кроме одного – поступить самому! Это очень близко к тому, о чем говорят либеральные экономисты: нельзя, чтобы в экономике было очень много денег…» (с. 86).

Трудно сказать, при чем здесь либеральные экономисты. Их мудрость мы уже усвоили: деньги должны быть не в экономике, а у олигархов на офшорных счетах и в недвижимости. А в вопросе о высшем образовании либеральные экономисты говорят другое: нельзя, чтобы всякий юноша учился в университете бесплатно. Пусть он победит в конкурентной борьбе, добудет денег, заплатит – тогда и учится. А место бедняку – в «песчаных карьерах». Володя Путин бесплатно учился в спецшколе, бесплатно получил звание мастера спорта у хорошего тренера, бесплатно поступил в один из лучших университетов страны – но при этом считал, что ему «не на что и не на кого рассчитывать». Он всего добился сам! Так же, как всего добивались сами «генералы песчаных карьеров» – им ведь тоже «не на что и не на кого было рассчитывать».

Если уж говорить о перспективах будущего у ленинградского подростка и этих «генералов», стоит еще упомянуть о том, что девятиклассник Володя Путин решил готовить себя к работе в КГБ. Как сказано в книге, «в шестидесятые, в особенно семидесятые и восьмидесятые годы служба в КГБ считалась чрезвычайно престижным делом». Наверное, это так и было, результат чего Советский Союз сполна испытал на себе. Но мы о другом: в 1968 г. ленинградский подросток решил посвятить себя «чрезвычайно престижному делу». Без всяких проблем пошел «в новеньком школьном костюме» в КГБ, показал офицеру паспорт и комсомольский билет, а тот ему посоветовал поступать в университет на юридический факультет. Как замечено в книге, «Николай Егорович, конечно же, не сказал школяру, что там наиболее „сильны позиции“ его ведомства».

Да разве в этой «руке КГБ» дело? Дело в том, что государство и созданные в нем социальные условия были таковы, что подросток с паспортом и комсомольским билетом мог явиться в «самое престижное» ведомство, и там с ним внимательно поговорил один чиновник, а в университете с ним внимательно работал другой чиновник – и дорога этому подростку была открыта. Мог ли бразильский аналог этого подростка, заимев такую «мечту», повторить путь Володи Путина? Например, решил в 16 лет посвятить себя престижной профессии финансиста – и пошел посоветоваться в Министерство финансов. Нет, не мог – как бы отважно он ни рассчитывал только на свои силы. Но самое страшное, что уже и половина подростков в России даже отдаленно не может строить для себя подобные планы – эта половина все глубже погружается в цивилизацию трущоб.

Наконец, раз уж речь зашла о «джунглях» и бразильских беспризорниках, то при сравнении их жизни с жизнью ленинградских школьников никак нельзя уйти и от такой стороны бытия, как отношения с законом и карательными органами. В.В.Путин в своих воспоминаниях подчеркивает, что подростки его двора в своей жизни «по законам джунглей» не соприкасались с криминальным миром. И тут же утверждает, что эта их жизнь была совершенно такой же, как у «генералов песчаных карьеров». Но герои бразильского фильма как раз и были криминальной бандой, и этого невозможно было в фильме не заметить. Они и не могли иным способом добыть себе пропитание – у них не было семьи, не было университетской стипендии, не было стройотряда с очень большим заработком, не было потом работы в престижном ведомстве.

Я был в Бразилии в мае 1992 г., имею там друзей, жил в доме университетского коллеги. Подростковые банды стали там такой общей проблемой, что даже для многих состоятельных людей жизнь в стране не мила и они ищут способ эмигрировать хоть в ненавистные США. В 80‑е годы, когда в Бразилии установилось нечто вроде «социального мира», эскадроны смерти перешли там от избиения студентов и профсоюзных активистов к «социальной чистке». Они по заявкам «комитетов жильцов» из приличных кварталов стали отстреливать беспризорных мальчишек. Когда я был в Бразилии, в газете Сан Паулу прошла будничная заметка: арестована группа из пяти неформалов (в рабочее время они служил