Мистические теории и духовные тренировки

 

Весь религиозный мир Тибета, вообще говоря, делится на две части. К первой относятся сторонники строгого соблюдения моральных принципов и монашеских правил как средства спасения; ко второй – те, кто предпочитает интеллектуальный метод, освобождающий его сторонников от всех законов вообще.

Тем не менее четкого деления на эти две категории не существует. Хотя теории соответствующих групп всегда становятся любимым предметом споров между сторонниками обеих школ, редко случается, что кто– то становится в позу непримиримого воинственного противника тех, кто в оппозиционном лагере.

Даже монахи, приверженные морали, признают, что добродетельная жизнь и монастырская дисциплина хотя и имеют высокую ценность и подходят многим, но это всего лишь подготовка к более высокому пути. Что касается адептов второй системы, все они верят в благоприятные результаты приверженности моральным законам и правилам, налагаемым на членов религиозного ордена.

Более того, все единодушно провозглашают второй метод более безопасным из двух. Чистая жизнь, добрые дела, праведность, сострадание, отвлечение от мирских забот, эгоизма и спокойствие ума действуют, говорят они, как очистительный процесс, постепенно уносящий «нечистую пыль, которая покрывает глаза ума» (внутренний взор)[127]и тем самым ведет к просветлению, что само по себе уже спасение.

Что касается метода, который мистики называют «Краткий Путь», «Прямой Путь»[128], он считается самым рискованным. По мнению тех учителей, которые преподают его, идти по этому пути – все равно что сойти с дороги, что ведет вокруг горы, вздымающей вверх свою вершину, и попытаться добраться до нее по прямой, взбираясь по отвесной стене, по скалам, и преодолевая расселины с помощью веревки. Только первоклассные альпинисты, исключительные атлеты, полностью лишенные страха высоты, рискуют надеяться на успех в таком деле. Даже самые тренированные могут неожиданно потерять силы или получить головокружение. И тогда неминуемо ужасное падение – самонадеянный альпинист в лучшем случае поломает все кости.

Приводя такой пример, тибетские мистики подразумевают духовный срыв, ведущий к самой низкой, худшей степени заблуждения и извращенности – к степени демона.

Один ученый лама утверждал, как я слышала, что голая теория относительно полной интеллектуальной свободы и освобождения от всех правил вообще, которую исповедует большая часть адептов «Краткого Пути», – слабый отголосок учения, существующего с незапамятных времен в Центральной и Северной Азии. Этот лама был убежден, что эти доктрины согласуются с высшим учением Будды, которое можно проследить во всех его речах. Тем не менее, сказал лама, Будда хорошо знал, что для большинства лучше подчиняться правилам, созданным, чтобы избежать губительных последствий невежества, и призванным вести по пути, где нет смертельных опасностей. Именно поэтому всезнающий Учитель установил правила для мирян и монахов среднего ума.

Тот же самый лама выразил сильные сомнения в арийском происхождении Будды: предположил, что его предок принадлежал к желтой расе, и выразил уверенность, что ожидаемый его преемник, будущий Будда Майтрейя, появится в Северной Азии.

Откуда он взял эти мысли, мне так и не удалось выяснить. На востоке дискуссии – вещь невозможная. Когда один отвечает: «Я увидел это во время медитации», мало надежды получить дальнейшую информацию на этот счет. То же самое я слышала от непальцев; аргументы их сводились к тому, что родина Будды – их собственная страна. «Великий мудрец Индии, – говорили они, – относится к тому же племени, что и мы сами. Что касается нас, мы той же расы, что и китайцы».

Конечно, такие теории развивают только ученые ламы и мистики, обсуждающие «Путь правил» и «Краткий Путь». Теперь в Тибете, как и повсюду, осталось мало ученых и мыслителей. Поэтому, хотя большинство защитников «правил» живут в монастырях, учение о «полной свободе» является raison d'etre[129]для бесчисленного множества людей, едва ли способных добраться до вершин, но чью оригинальность нельзя отрицать.

Большинство колдунов скрываются за флагом именно последней партии. Но не все они ищут быстрого духовного обновления; в «Кратком Пути» их прежде всего привлекает свобода от оков дисциплины и разрешение проводить какие угодно эксперименты, которые способствовали бы их собственному развитию. Формула слишком обтекаемая, чтобы позволить себе ее интерпретировать, поскольку подходит под любые характеристики.

Общая классификация тибетских магов и постигающих магическое искусство подразделяет их на две категории. Первая – все те, кто прямо не стремится к власти над природой, а только желает приобрести силу властвовать над некоторыми богами и демонами, заручившись их поддержкой. Практикующие этот метод верят, что существа из другого мира есть на самом деле и полностью отличаются от нас. Они считают также, что их собственные способности и сила намного слабее, чем у существ, которых они жаждут поработить, и без их помощи они (маги) не добьются желаемых результатов. И опять-таки они полностью осознают, что, какие бы средства ни использовали – заговоры, чары и т. п., – их действенная сила, хотя и приводится в активное состояние человеком, который ею пользуется, исходит не от него.

Ко второй категории можно отнести только малую часть адептов. Иногда они пользуются теми же средствами, что и менее просвещенные коллеги, но по другим причинам. Они придерживаются мнения, что различные явления, которые простые люди считают чудесами, совершаются с помощью энергии, образуемой самим магом и зависящей от его знаний относительно истинной сущности вещей. Большинство этих адептов – мужчины, привыкшие к одиночеству, даже отшельники; не стремятся выделиться ни внешностью, ни поступками; не пытаются продемонстрировать свои способности и часто остаются никому не известными. И наоборот, маги первой группы полны самолюбования и стремятся привлечь к себе внимание яркостью и эксцентричностью одежды и поведения; это колдуны, предсказатели, некроманты и оккультисты всех мастей, от посредственностей из нищих классов до лиц с высоким социальным статусом. Любители странных речей и дел получают удовольствие, послушав обычные в таком обществе теории «интегральной свободы» и ее практики. Но за абсурдной экстравагантностью скрываются элементы знания, связанного с древней традицией, забытой историей и обращением к психическим силам, которые нужно собирать по крупицам. В эти круги, как и повсюду в Тибете, очень трудно пробиться.

Чтобы ступить на «Краткий Путь освобождения», не обязательно быть посвященным монахом. По мнению адептов учения, цену имеет только посвященность; поэтому многих мирян, если они признаны способными к духовному развитию, принимают в ученики к учителю-мистику и в свое время посвящают. Те же правила относятся и к изучающим магию; тем не менее большинство мистиков и магов начинают свою карьеру как послушники в религиозных орденах.

Выбор учителя, ведущего его по мистическому пути, трудному и полному обманов и миражей, – важное решение для кандидата в посвящение. Как после этого пойдет его жизнь, зависит полностью от характера ламы, им выбранного.

Есть такие, кто встречается с фантастическими приключениями, попросив принять их у дверей, которые лучше бы не открывать. И все же, если молодой монах попросит духовного руководства у ламы, не являющегося ни отшельником, ни «экстремистом» «Краткого Пути», новичку, вероятно, не грозят никакие трагические события.

Пока идет подготовительный период – а он длится неопределенно долго, – учитель познаёт характер нового ученика. После этого он иногда просто объясняет ему несколько философских трактатов и значение нескольких символических диаграмм (кьилкхоров), обучает его регулярным медитациям, для которых они используются. Если лама сочтет, что ученик способен продолжать занятия, он развернет перед ним целую программу мистической подготовки, состоящую из трех стадий, а именно: тава – смотреть, изучать; гомпа – думать, медитировать; чьод па – практиковаться, понимать; это уже плоды прохождения через две первые стадии.

Еще одна, реже встречающаяся программа состоит из четырех терминов примерно такого содержания: первая ступень – тон («значение», «причина»): исследование природы вещей, их происхождения, их конца; причин, от которых они зависят; лоб – «изучение» различных учений; вторая ступень – гом: медитирование или обдумывание того, что понято или изучено; практика интроспективной медитации; третья ступень – тогз: понимание; чтобы послушник мог выполнять все требуемые программой упражнения в тишине, почти всегда лама велит ему закрыться в цам [130].

Слово «цам» значит «барьер», «препятствие», «граница территории»; на религиозном языке «оставаться в цам» – значит «жить в уединении», «удалиться за барьер, который нельзя переходить». «Барьер» бывает разным. У опытных мистиков это чисто психологическое ограничение: говорят, они не нуждаются в материальных препятствиях, чтобы изолировать себя во время медитации.

Существует несколько категорий цам; каждая подразделяется на множество подвидов. Начиная с менее строгих, они движутся в сторону более суровых.

Лама или верующий мирянин закрывается в своей комнате или частном доме; не выходит оттуда или выходит в установленное время, чтобы выполнить некоторые религиозные предписания, – например, обходит вокруг религиозных зданий, простираясь на земле у каждого священного предмета или что-то в этом роде.

Согласно правилам, которые принял цамспа [131], он или остается видимым, или не показывается никому на глаза. В первом случае обычно разрешается коротко говорить с домашними, родными или слугами и даже принимать гостей; во втором случае цамспа видят только те, кто его обслуживает. Если к нему приходит гость, он остается за пределами комнаты цамспа и общается с ним только голосом. Вход закрывают занавесками, и собеседники не видят друг друга, как монахини некоторых римско-католических орденов.

Многие тибетцы время от времени обращаются к той или иной из этих мягких форм уединения не по религиозным мотивам, а просто чтобы их не беспокоили, когда они заняты изучением обычных в Тибете дисциплин: грамматики, философии, астрологии, медицины и так далее.

Затем следует назвать затворников, которых видят только слуги. Такой затворник отказывается разговаривать и дает знать о своих потребностях письменно. Есть такие, кто закрывает окно, чтобы не видеть окружающего пейзажа, только небо. Некоторые отказываются видеть и небо, закрывая окно полностью или поселяясь в комнате без окон, но освещаемой непрямыми лучами солнца. А иные отшельники не видят вообще никого. В таком случае, если у цамспа несколько комнат, еду приносят в одну, а он удаляется в другую; если комната одна, еду ставят у входа и кто-то стучит у двери, сообщая: то, что нужно, уже готово; домочадцы уходят в смежные комнаты или коридор на время, нужное цамспа, чтобы выйти за едой и чтобы его никто не видел. Любой предмет возвращается таким же образом: цамспа стучит в дверь или звонит в колокольчик, привлекая внимание к своей просьбе.

Среди тех, кто практикует такого рода цам, некоторые просят необходимые им вещи письменно; другие отказываются от этого средства. Следовательно, каковы бы ни были нужды цамспа, они их не высказывают; даже если те, кто ухаживает за ними, забывают принести им еду, они молча голодают.

Обычно цам в чьем-то доме длится недолго, особенно если это строгое уединение. Самый большой период – год; затворник обычно уединяется на три месяца, месяц или даже на несколько дней; миряне редко закрываются в своих домах больше чем на месяц. Ясно, что длительные и строгие цамс не удается практиковать в обычных домах: сквозь такой тонкий барьер, как закрытая дверь, до цамспа неизбежно доносятся звуки – ведь люди заняты мирскими делами, они двигаются.

Тишина и покой, которыми наслаждаются в высококлассных монастырях, не всегда и не для всех достаточны, и многие гомпа строят особые небольшие домики для своих членов, желающих жить в строгой изоляции. Такие домики называют цам кханг [132]. Иногда они располагаются на отдаленном от дорог месте, внутри монастырской стены, но чаще всего одиноко стоят на соседнем холме, на небольшом расстоянии от монастырских стен. Нередко можно встретить группу таких домиков для медитаций, стоящих в одиночестве, на расстоянии нескольких дней пути от родного монастыря.

План цам кханг зависит от вышеописанных правил и требований. Из окон некоторых затворник любуется превосходными пейзажами; другие окружены стенами, скрывающими вид на окружающие горы; в таком случае заграждением образован небольшой внутренний дворик или терраса, где цамспа прогуливается или сидит, не видя никого и невидимый никем.

Большинство цам кханг состоят из двух комнат: в одной сидит и спит затворник, в другой, на кухне, живет его слуга. Если цамспа никого не видит и ни с кем не разговаривает, его слуга живет в отдельной хижине: в этом случае устраивают двойную калитку в стене или двойную дверь в комнате затворника и через нее подают еду.

Основательную еду обычно подают только один раз в день, но чай со сливочным маслом приносят несколько раз в день. Если лама принадлежит к одной из сект «Красных шапок», чай чередуется с пивом[133]. У тибетцев есть привычка держать под рукой небольшой мешочек с ячменной мукой, так что затворник может есть ее с чаем или пивом когда захочет.

Только члены религиозных орденов удаляются в коттеджи, специально построенные в качестве домов для проведения медитаций. Некоторые остаются в изоляции в течение нескольких лет; канонический период – три года, три месяца, три недели и три дня. Есть такие, кто повторяет это длительное затворничество два или три раза в жизни и даже закрывается в цам на всю жизнь.

Существуют и более суровые виды цам, например затворничество в полной темноте. Медитация в темноте – практика, которую нельзя назвать только ламаистской, она известна и в других буддийских странах. В Бирме мне приходилось видеть различные комнаты для таких медитаций, специально построенные для этой цели, – сама пользовалась одной из них, когда останавливалась в горах Сагайна. Но если бирманские и другие буддийские монахи проводят в них время от времени несколько часов, то некоторые тибетские отшельники закрывают себя в этих жилищах– могилах на несколько лет или даже до самой смерти.

Когда требуется полная темнота, как ночью, или пребывание в цам кханг долгое, отшельники часто устраиваются в гротах или частично заглубленных зданиях, куда воздух попадает через каминную трубу, сконструированную таким образом, чтобы солнечный свет через нее не проходил в келью затворника, – но так делают очень редко. Обычно темные жилища отшельников проветриваются естественным путем, то есть очень плохо – через щели и т. п. Через них проходит и свет, но чисто теоретически – в таких мрачных жилищах невозможно ничего разглядеть. Правда, через какое-то время глаза цамспа привыкают к темноте и он успешно ориентируется в обстановке.

Судя по тому, что мне приходилось слышать от людей, проводивших много лет в темноте, в одиночестве, эти отшельники временами видят чудесные картины: их келья становится ярко освещенной, или в темноте все предметы начинают светиться, или перед ними возникает фантасмагория – сияющие цвета, красочные пейзажи, яркие, необычные люди. Оптические явления такого рода хорошо известны, – мне рассказывал о них в Бирме бхиккхус, который практиковал медитации в темноте; полагаю, каждый когда– нибудь видел нечто подобное ночью.

Тибетцы считают, что так испытывается степень концентрации ума. Калейдоскопические миражи, по их мнению, совершенно субъективное явление, вызываемое неконтролируемым возбуждением мозга. Когда последний доводится до состояния почти полного покоя, фантасмагории исчезают; остается только пятно (тигл) – либо темно окрашенное, либо приглушенный шар света. Поначалу это пятно движется, и нужно научиться фиксировать его положение.

Стадия, когда пятно неподвижно и не меняет ни размера, ни цвета, ни каких-либо других характеристик, означает, что мистик способен сконцентрировать мысли на любом предмете по своему выбору, не нарушая «однонаправленности» ума другими идеями. Следующая стадия знаменуется исчезновением пятна – оно ныряет в темноту. Но эта стадия не всегда достигается, – многие продолжают с гордостью наслаждаться сказочными видениями, воспринимая их как отблески рая.

Кроме развлечений такого рода, еще множество разных волшебств подстерегают цамспа в их уединении. Все это, считают религиозные учителя, не что иное, как ловушки, – в них завлекаются умные ученики, посмевшие ступить на мистический путь.

Когда цамспа, проведший много лет в темноте, приближается к окончанию своего затворничества, он начинает постепенно приучать глаза к дневному свету: в глиняной стене делается отверстие с булавочную головку; оно каждый день увеличивается, пока не достигнет размеров небольшого окна. Эта операция занимает иногда несколько месяцев и производится либо самим затворником, либо кем-то еще – его гуру или другом. Чем дольше время, проведенное в темноте, тем медленнее процесс проникновения света в келью.

Послушники, которые впервые закрываются от мира – в светлую или в темную келью, – обычно получают указания от своего гуру во время уединения. Лама говорит с ними снаружи через двойную калитку, используемую для передачи затворнику пищи. Гуру того цамспа, который ни с кем не видится, часто запечатывает вход в келью ученика собственной печатью. По этому поводу проводится религиозная церемония; вторая такая же церемония проводится, когда учитель ломает печать и затворник выходит из кельи.

Если цам не строгий, у дверей затворника поднимается флаг, а на нем написаны имена тех, кто заходит к нему в комнату, – слуг или посетителей, чьи посещения одобрены учителем. У жилища отшельника, который заперся на всю жизнь, в землю или в горшок втыкают сухую ветвь дерева.

Термин «цам кханг» чаще всего применяют по отношению к домикам для медитаций, которые строятся по соседству с монастырями. Те же домики, но в более удаленных местах, называют ритодами [134].

Ритоды никогда не строят на краю долины – их всегда возносят на самое возвышенное место, которое выбирается по особым правилам. В строках из известного тибетского стихотворения описаны главные условия строительства:

 

Gyab rii tag

Dun rii tso [135].

 

Горная скала позади,

Горное озеро впереди.

 

Говорят также, что жилище отшельника следует строить на возвышенном месте, под защитой скал, или, еще лучше, прямо у скалы – с видом на озеро или, по крайней мере на горный поток.

Разные другие правила выполняются в зависимости от требований той или иной духовной или психической тренировки, которая при этом осваивается. Так, некоторые жилища предоставляют отшельнику широкий обзор, чтобы он видел и восход, и заход солнца; шум от падающей воды или ветра как можно более приглушен; желательна близость леса, а иногда – голых скал и т. д.

Ритодпа не сидят закрытыми в своих домах: кроме периодов строгого цам, большинство в перерывах между медитациями или другими занятиями выходят на улицу. По правилам, предписанным их гуру или ими самими, они разговаривают или нет с соседями, когда набирают воду, собирают топливо или гуляют вокруг своего жилища. Медитация ритодпа на открытом воздухе также иногда проводится по совету духовного наставника. Занимается ритодпа и другими практиками на улице – по своему выбору.

Термин «ритод» (если точно) значит «группа жилищ отшельников»; но в современном значении он применяется ко всем одиночным изолированным жилищам отшельников, будь то хижина или пещера.

Именно в эти примитивные жилища, подальше от густонаселенных районов, удаляются скрытные налджорпа. Те, кто пребывает на первой, начальной ступени отшельничества, через длительные промежутки времени ходят к своему гуру и рассказывают ему о своих психологических экспериментах, о мыслях, которые родились во время медитаций, просят совета и духовной поддержки (ангкур рите); между такими встречами иногда проходят годы.

Что касается отшельников-учителей, некоторые из них разрешают нескольким подающим надежды ученикам жить неподалеку. «Неподалеку» также очень расплывчатый термин: ученик селится и на той же горе, что и наставник, и на месте, расположенном ниже, чем его жилье, и на расстоянии одного-двух дней пути.

Нетрудно понять, что не все обитатели многочисленных цам кханг и ритодов – святые или мудрецы. Ложное тщеславие и поддельный мистицизм давно проникли в мир тибетских отшельников. Даже на сверкающих снежных горах встречаешь лицемеров. Под маской гомчена, который хвалится познаниями в тайном учении и сверхнормальными способностями, часто скрывается простодушный крестьянин или пастух. Западному человеку кажется, что он дорого платит за материальные преимущества или славу, которой пользуется, – трудна отшельническая жизнь. Но сделку нужно рассматривать не с западной, а с тибетской точки зрения.

Тибетцы – люди сильные и выносливые: холод, сон на земле под открытым небом, одиночество и многое другое, при одном упоминании о чем средний человек на Западе содрогнется, ни в малейшей степени не пугают жителей Тибета. Мало кто из них, даже среди представителей высшего класса, не испытал на себе чего-то подобного во время путешествий или в других обстоятельствах. Предприимчивые клерикальные шарлатаны, часто неграмотные и из бедных семей, не надеющиеся на какое-либо положение в своих монастырях, наслаждаются более благополучной, чем где-либо еще, жизнью в ритодах.

Самые амбициозные действительно налагают на себя невероятно суровые испытания, чтобы снискать репутацию, но через несколько лет, добившись известности, отбрасывают всю строгость. Теперь они поселяются в частном доме, живя на подношения мирян, что позволяет им проводить свои дни с комфортом.

Другие вообще не предпринимают никаких усилий, чтобы привлечь к себе внимание, – просто селятся в хижине или в пещере, удобно расположенной – в нескольких милях от процветающей деревни или пастушьего местообитания. Жизнь здесь поначалу очень трудная, еды не хватает, но тибетцы не спешат, когда речь идет о доверии и преданности по отношению к «пришлому» ламе. Умный и знающий «способы» постепенно добивается успеха. Конечно же он является предсказателем и умеет изгонять демонов, вызывающих болезни. Если случай ему благоприятствует и большая часть его предсказаний сбывается, человек или животное выздоравливает после того, как он изгонит из них злых духов, – больше ничего и не нужно, чтобы обрести блестящие перспективы.

Мне кажется, немногим западным людям понравилась бы жизнь псевдоотшельника на тибетских просторах, но тибетцам она по душе. Обманы такого рода всегда заканчиваются тем, что мошенники попадаются на свой же трюк. Конечно, они не достигают блаженства, как подлинные мистики, но живут свободно и праздно, в уважении, получают достаточно чая, масла и цампа для ежедневных нужд, а хижина или пещера, которую вряд ли назовешь жилищем человека, служит этим невежественным, простоватым жуликам непритязательным кровом. Многие из них обладают совсем не вредным характером и даже чем-то симпатичны. Меня они почти всегда поражали способностями к розыгрышам, и смех, вызываемый их наивными хитростями, смягчал суровость моего приговора.

На Западе часто слышишь: человеку не дано выдерживать одиночество или полную изоляцию длительное время. Считается, что это неизбежно приводит к расстройству мозга и в конце концов – к слабоумию и безумию.

Это, вероятно, истинно для тех индивидуумов, на которых изучались результаты воздействия изолированности: смотрителей маяков; путешественников, выброшенных на необитаемый остров после кораблекрушения; исследователей, потерявшихся в безлюдных районах; преступников в отдаленных тюрьмах и так далее. Но к тибетским отшельникам результаты таких исследований применять нельзя. Отшельники и после десяти, двадцати и более лет, проведенных в диких условиях или цам кханг, далеки от безумия. Можно спорить относительно теорий, изучавшихся ими во время медитаций, но нельзя подвергнуть сомнению их психическое здоровье.

И ничего удивительного – эти люди подготовлены к одиночеству. Прежде чем запереться в цам кханг или поселиться в ритодах, они заполняют свои умы идеями, которые составят им компанию. Более того, не пассивны в своем затворничестве, каким бы длительным оно ни было: их дни заняты методичными духовными тренировками, исследованиями оккультных знаний или медитациями на философские темы; часто они так страстно увлечены многочисленными изысканиями и интроспекциями, что не замечают своего одиночества.

Никогда не слышала, чтобы тибетский отшельник сказал, что даже в самом начале своего затворничества страдал из-за отсутствия общения с людьми. Вообще те, кто попробовал жизнь отшельника, с трудом возвращаются к людям или стремятся получить удовольствие от регулярных социальных контактов.

Кстати, для тех, кто незнаком с этим, уединение, полное одиночество вовсе не лишено очарования. Не передать словами почти весомую сладость чувств, которую испытываешь, открывая дверь цам кханг или глядя вниз с высоты на первый зимний снег, что завалил долину и образовал вокруг скита на многие месяцы непроходимый белый, холодный крепостной вал. Лучше всего можно понять непреодолимое притяжение отшельнической жизни, столь сильное у многих восточных людей, испытав ее самому.

Практики тибетских затворников, закрывшихся в своих цам кханг и ритодах, многочисленны и разнообразны. Не стоит и пытаться составить их полный перечень, – вероятно, никто в мире не знает их все. В тибетской мистической литературе найдешь более или менее подробное описание нескольких практик, но, как правило, очень сдержанное в вопросах, интересующих нас более всего, то есть в раскрытии целей этих практик. Надежные сведения можно получить только у людей, знакомых с традиционным устным преподаванием каждого отдельного упражнения. Особенно следует остерегаться упрощенных интерпретаций: полные версии доступны лишь посвященным, они различны в разных сектах и даже у тех или иных учителей.

Ошибка – представлять всех тибетцев, живущих в уединении – в цам кханг или удаленном от всех жилище, – необыкновенно умными и погруженными в трансцендентальные проблемы. Говорилось уже о поддельных гомченах, сделавших религиозную жизнь своей профессией. Существует и немало искренних простаков, и людей со средними умственными способностями, погружающихся в своем затворничестве в суеверия популярного ламаизма. Многие из них проводят время в уединении, повторяя тысячи и даже миллионы раз одну простую формулу – обычно мантру на санскрите, которую не понимают. Другие твердят тибетские тексты, часто понимая в них не больше, чем в незнакомом тексте на иностранном языке. Самая обычная формула – хорошо известная «Аум мани падме хум»! Под «хорошо известной» имеются в виду слова, которые иностранцы встречают в книгах, но отсюда следует, что они хорошо понимают смысл этих слов.

Миряне-путешественники и даже востоковеды иногда слишком торопятся провозгласить бессмысленным то, что не поняли сразу. Эрудированные авторы и сегодня переводят первое слово этой формулы, «Аум», как обычное «Ах!», а последнее, «хум», – «аминь». В Индии существует обширная литература, посвященная объяснению мистического слова «Аум»: оно имеет экзотерическое, эзотерическое и мистическое значения. Иногда означает индуистскую троицу, состоящую из трех персон, – Брахмы, Вишны и Шивы; иной раз – брахмана, «одного без второго» из адваитской философии. Символизирует Невыразимый Абсолют – последнее слово, которое говорится в мистицизме, после него только молчание. Оно, по мнению Шри Санкарачарья[136], – «поддержка медитации» или, как говорится в тексте «Мундакопанишад», лук, с помощью которого индивидуальное «я» присоединяется к вселенскому[137].

Снова «Аум» – созидательный звук, его вибрациями образуются миры. Когда мистик способен слышать все в одном – бесконечные голоса, крики, песни и шумы, производимые всеми существами и вещами, что существуют и двигаются, – именно в этом уникальном слове, «Аум», все это приходит к нему. То же самое «Аум» вибрирует в самых глубинах его внутреннего «я». Произнося «Аум» с правильной интонацией, мистик творит чудеса; тот, кто знает, как правильно произносить его про себя, приобретает высшую степень свободы.

Тибетцы – а они заимствовали слово «Аум» из Индии вместе с мантрами, и с ними оно ассоциируется, – кажется, не имеют представления о его многочисленных значениях, знакомых их южным соседям; не знают они и того, какое важное место занимает оно в их религиях и философии. Ламаисты повторяют «Аум» вместе с другими санскритскими формулами, не обращая внимания на него самого, считая слоги «хум!» и особенно «пхат!» более сильными и используя их в магических и мистических ритуалах.

Ну, довольно о первом слове формулы – идем далее. «Мани падме» – санскритские термины, имеющие значение «драгоценность в лотосе». Здесь мы встречаемся, как представляется, со значением, которое понимаем немедленно, но, несмотря на простоту, оно требует пояснения. Простой народ считает: достаточно произнести «Аум мани падме хум!», чтобы обеспечить себе счастливое перерождение в Нуб Дева Чен (Западном Рае Великого Блаженства). Более «образованные» знают, что эти шесть слогов формулы связываются с шестью классами чувствующих существ и соотносятся с одним из мистических цветов, например:

Аум – с белым и с богами (лха).

Ма – с синим и с небогами (лхамайин) [138].

Ни – с желтым и с человеком (ми).

Пад – с зеленым и с животными (тудо).

Ме – с красным и с нелюдьми (Йидагами [139]или другими ми-ма-йин [140] ).

Хум – с черным и с жителями чистилищ.

Существуют разные мнения относительно произнесения этих шести слогов. Народная традиция провозглашает – необходимо часто повторять эти формулы, чтобы попасть в Западный Рай Великого Блаженства. Те, кто считает себя более просвещенным, надеются, что чтение «Аум мани падме хум!» освобождает от нового рождения в любом из шести царств.

Формула «Аум мани падме хум!» используется для поддержки специальных медитаций; их можно кратко описать следующим образом.

Шесть видов существ идентифицируются с шестью слогами, а они изображаются шестью вышеназванными цветами. Так образуется что-то вроде бесконечной цепи, опоясывающей тело, начиная с вдоха через ноздри и далее к другим органам.

С повышением концентрации ума медитирующий видит, как длина цепи увеличивается. После этого, когда звенья цепи выходят из тела с выдохом, мистические слоги улетают вдаль, пока их снова не поглотит тело вместе с вдохом. Но цепь не рвется, а скорее растягивается, словно резиновая, – она всегда связана с медитирующим.

Постепенно очертания тибетских букв исчезают, и те, кто «обрел плод» этой практики, начинают ощущать эти шесть слогов в виде шести царств; в этих царствах рождается, движется, радуется, страдает и умирает бесконечное количество существ, относящихся к шести видам.

Теперь наступает время, когда медитирующий понимает, что шесть царств (весь мир явлений) субъективны – просто творение вообразившего их ума; именно в его фантазию они и погружены.

Более опытные мистики достигают с помощью практики состояния транса; в нем буквы этой формулы, как и все существа и их деятельность, – все погружается в То, что за неимением более подходящего термина махаянисты назвали Пустотой. Затем, поняв Пустоту, они освобождаются от иллюзии мира и в результате от новых рождений – плодов этой креативной иллюзии.

Еще одна из многих интерпретаций «Аум мани падме хум!» игнорирует подразделение на шесть слогов и воспринимает формулу в соответствии с ее прямым значением – «драгоценность в лотосе». Но эти слова воспринимаются как символы. Самое простое объяснение: в лотосе (то есть в мире) существует драгоценный камень учения Будды. В другом объяснении лотос – это ум; в глубине его с помощью интроспективной медитации человек способен найти драгоценный камень знания, правды, реальности, свободы, нирваны – все эти термины суть различные названия одного и того же понятия.

Теперь мы подошли к значению, которое относится к некоторым доктринам махаянистских буддистов. По их мнению, нирвана, высшее спасение, неотделима от сансары, мира явлений, но мистики находят первую в сердце второй, как «драгоценность» – в «лотосе». Нирвана, «драгоценность», существует, если существует просветление. Самсара, «лотос», – существует, пока существует иллюзия, скрывающая нирвану, как множество лепестков «лотоса» скрывают в своей сердцевине «драгоценность».

«Хум!» – своего рода мистический военный клич; произнося его, человек словно бросает вызов врагам. Кто его враги? Каждый, кого он создает таковым в своем воображении в виде либо могущественного беса, либо триединства дурных сущностей, которые связывают нас, вовлекая в круговорот рождений, – похоти, ненависти и глупости. Мыслящие тоньше видят его в виде «я». «Хум!» также обозначение ума, лишенного объективного содержания, и так далее и тому подобное.

Еще один слог добавляется, чтобы завершить произнесение формулы «Аум мани падме хум!» сто восемь раз на капельках росы в розарии, – это слог «хри!». Некоторые понимают его как выражение внутренней реальности, скрывающейся за внешностью, главной сущности вещей.

Кроме «Аум мани падме хум хри!», есть еще одна формула, которую повторяют много раз, – «Аум ваджра саттва!», то есть «Аум – самый совершенный (бриллиант) из всех существ». Под «совершенным» понимается Будда. Последователи секты «Красных шапок» часто повторяют: «Аум ваджра гуру падма сиддхи хум!» – хвалу своему создателю Падмасамбхаве. Эти слова означают «Аум – самый совершенный из могущественных гуру Падма, чудотворец, хум!».

Среди самых длинных формул одна из самых популярных называется «Къябдо» [141]. Она чисто тибетская, без примеси санскрита, выразительность ее проста, но не груба; текст такой: «Я удаляюсь во все святые убежища. Отцы и матери (предки), бродящие в круговороте рождений под личиной одного из шести видов чувствующих существ, чтобы обрести святость Будды, лишиться страха и сожалений, – обратите ваши помыслы к просветлению».

Часто эту формулу дают начинающим в их первый период в цам. Слова эти хорошо известны, их может повторять каждый, не обязательно закрываться для этого в цам, – они считаются похвальными и действенными в любых условиях. Вот и я выбрала их для себя во время путешествия в Лхасу, чтобы не повторять монотонно «Аум мани падме хум!», когда считала возможным погрузиться в религиозные занятия, чтобы избежать надоедливых разговоров и неудобных вопросов и не подвергать свое инкогнито опасности.

Общеизвестный «кьябдо-цам» состоит из пребывания в изоляции в хижине или в комнате и повторения вышеупомянутых формул сто тысяч раз, простираясь ниц столько же раз. Таким образом можно повторять любую формулу, сопровождая ее ста тысячами поклонов или паданий ниц.

Тибетцы выполняют поклоны двумя способами. Один очень напоминает китайский коутоу; разница в том, что, перед тем как упасть на колени, поднимают руки над головой, соединяют ладони, а затем подносят сложенные руки ко лбу, рту и сердцу. Это почтительное движение повторяют три раза перед статуями в храме, перед высокопоставленными ламами, собственным гуру и перед святыми книгами или зданиями.

Второй вид поклонов называют къянг чаг; делают на индийский манер – тело распростерто на земле; совершают лишь несколько благочестивых движений, таких, как практика кьябдо.